Я сказала как-то об этом Коле Охотникову, а он мне в ответ нахамил:

— Ты дура. Ей без ее коз жить не на что.

— Но ведь я же живу. Ты живешь.

— У нее племянник в городе. Учится в техникуме на двадцать пять рублей стипендии. Что ж она, по-твоему, с двух своих несчастных коз в Рокфеллеры вырвется?

Не умею я с ним спорить. Вот чувствую, что он теоретически не прав, а твердости во мне не хватает. Он всегда рассматривает частный случай.

В общем, в раймаге я купила платье с кофточкой. Столько думала, что даже один автобус пропустила. И еще, конечно, поступила совсем легкомысленно: тут же в магазине надела «все новое, а старые свои вещи попросила завернуть.

К сожалению, в районном центре у меня нет знакомых— никто и не видел, какая я выходила из магазина.

Прямо с автобуса я постучалась к Коле Охотникову.

Был уже вечер.

Он сидел в майке и в трусах подле открытого в темноту окна и свистел.

— Хоть бы ты брюки надел, — сказала я. — К тебе гостья пришла.

— Можно, — сказал Коля. — Отвернись.

Он натянул брюки за моей спиной, а на меня даже не посмотрел.

— Перестань свистеть. Не до свиста, — сказала я. — Меня сегодня вызывали к завроно.

— А пошел он к черту, — сказал Коля. Но свистеть перестал.

— Тебе придется писать объяснение.

— О чем?

— Во-первых, зачем ты давал ребятам свои дурацкие свободные темы. У тебя вообще болтают о чем попало. И во-вторых, это самое главное, почему в твоем классе Гена Мещеряков написал, что ему не нравится «Что делать?» Чернышевского.

— Мне тоже не очень нравится, — сказал Коля. — Устаревшее произведение, к тому же не бог весть как написано. Вкус — вещь историческая. Ведь правда же?

— Не строй из себя идиота, — рассердилась я. — Ты прекрасно понимаешь, о чем идет речь. Имеется великая русская литература. Николай Гаврилович Чернышевский — гениальный писатель, революционный демократ, на произведениях которого училось несколько поколений замечательных людей. И ты, как учитель, обязан внушить все это своим ученикам.

— Я внушал, — сказал Коля. — Даю тебе честное слово.

— Учитель не имеет права руководствоваться своим личным вкусом.

— Хорошо, сказал Коля. — А ученик имеет право? Ему же шестнадцать лет. Он думает. Есть такой процесс — мыслить!.. По законам своего возраста. Ну ладно, у нас нет проблемы отцов и детей. Но проблема разных точек зрения у нас есть? В шестнадцать лет парень думает так, а в двадцать пять тот же парень считает иначе. Я, например, в школе не любил Пушкина. Ну, не понимал его. Я, например, и сейчас убежден, что огромное количество мещан талдычат, что они обожают Пушкина, ни черта не смысля в нем и никогда не раскрывая его томиков. Но так принято. Не любить Пушкина неприлично. Будешь выглядеть кретином.

— Что ты поставил за сочинение о Чернышевском?

— Четыре. Оно было абсолютно грамотно написано.

— Но это же не диктант, Колька. Это же идейная точка зрения!.. Имей в виду, я буду выступать против тебя на районном совещании.

— Твое дело, — сказал Коля.

— Тебе еще влетит за то, что ты ругал рекомендованные свободные темы.

— Кому ругал? — спросил Коля.

— Хотя бы мне.

— А они откуда знают?

— Я рассказала.

Он снова начал свистеть. Потом посмотрел на меня и спросил:

— Купила новое платье?

— Ага. Красивое?

— Ничего себе.

— Кофточка тоже новая. Идет мне?

— Здорово.

— Все деньги ухлопала.

— Могу выручить до получки, — сказал Коля.

— Не требуется, — сказала я. — Пойдем ко мне чай пить.

Он отказался.

По-моему, Коля Охотников не делает никаких выводов из того, что у нас происходит.

Лично я не могу себя ни в чем упрекнуть: я его предупредила. Мне показалось тогда в его комнате, что он на меня обиделся. Если это так, то он обыватель, мещанин. Не видит дальше своего носа.

Единственное, что мне очень неприятно, это настроение нашего учительского коллектива. Внешне как будто ничего не изменилось. Но Варвара Никифоровна стала со мной как-то суше разговаривать. И раньше она называла меня по имени-отчеству, а теперь часто говорит «милочка» или «дорогуша». Я определенно слышала, что так она обращается к продавщице нашего продуктового магазина.