Правда, этот “рай” дал трещину через месяц после начала первого семестра. Пошли осенние дожди, и выяснилось, что кровля пришла в негодность. Флигель поставили на ремонт, а студентам разрешили посещать его лишь на ограниченное время и под личную ответственность. Каролин понравилась идея погибнуть под обломками библиотеки, испустить здесь свой последний вздох.

После занятий девушка обычно прогуливалась по Коннектикут-авеню. Студентам не рекомендовалось заходить по этой улице слишком далеко, но Каролин было наплевать на советы. Она всегда помнила: витрины полны цветов, игрушек и тех прекрасных безделиц, которыми приятно украсить дом.

Однако по понедельникам она направляла свои стопы в противоположную сторону. Это тоже вошло в расписание ее прогулок. Неподалеку от Йельского театра она обнаружила скромный незаметный магазинчик, торгующий репродукциями. Каждую неделю его витрина обновлялась. Она подолгу задерживалась там, но пока ничего не покупала.

По воскресеньям Каролин посещала городское кладбище. Она сразу же направлялась в самую старую его часть, игнорируя мемориалы, и читала полустершиеся надписи. Это напоминало ей магазин репродукций — здесь много интересного и так же безлюдно.

Ужин был часом испытаний. Долорес со своими многочисленными подружками ходили ужинать всей своей шумной футбольной толпой. Каролин же брала с собою книгу и ела в одиночестве.

Долорес дала ей прозвище Улитка.

— Я тебя вытащу из твоей раковины, — часто грозила она Каролин и действительно почти за уши вытаскивала ее то в кино, то на студенческий спектакль. Каролин не возражала. Эти вечера, проведенные в многолюдном обществе, доставляли ей удовольствие, но она привыкла к своему одиночеству, оно было необходимо ей.

Раз в неделю она звонила отцу. Он, разумеется, проявлял интерес к ее занятиям, а в конце разговора неизменно выражал надежду на встречу в День благодарения, но приехать домой не приглашал.

Каролин углубилась в книгу по живописи в роковом флигеле, где в любой момент кирпич мог упасть ей на голову. Она никак не могла подобрать иллюстрации к предстоящему докладу.

В очередной раз перелистывая громадный альбом Вашингтонской национальной галереи, Каролин застыла над репродукцией “Железной дороги” Эдуарда Мане. Взгляд одиноко сидящей на вокзальной скамейке женщины был завораживающим. Рядом одетая в голубое девочка провожала уходящий вдаль поезд. Девочка была словно призрак, бледное видение женщины.

Каролин долго не могла оторваться от репродукции.

И вот теперь она стояла перед экраном проектора, рассказывая о картине Мане.

— Я думаю, что эта молодая женщина вспоминает свое детство. Маленькой девочкой она встречала на станции своего отца. Но он не приехал… и никогда больше не сошел с поезда на этой станции. Вероятно, он погиб. Женщина на картине вполне реальна, а девочка — это ее видение, показанное нам художником.

Раздались смешки.

Каролин опустила голову и продолжала рассказывать все тише, неуверенно запинаясь.

Ей было страшно взглянуть на лица соучеников. Она боялась их скепсиса и, может быть, враждебности.

Ее щеки пылали. Конец своего доклада Каролин вообще скомкала, уставясь взглядом в пол. Единственно, на что ее хватило, это не сломать указку, а вежливо отдать ее преподавателю.

После чего она выскочила из аудитории.

Как и все ноябрьские дни, этот выдался серым. Каролин ужинала в одиночестве, забившись в самый дальний угол уже опустевшей, с приглушенным освещением столовой.

— Не возражаешь, если я присоединюсь?

Она вскинула голову.

Юноша со светлыми волосами, в голубой джинсовой куртке стоял возле ее столика с полным подносом. Она неопределенно кивнула.

— Я Грэм Мосс. — Он поставил поднос и протянул ей руку. — Мы вместе посещаем семинар по истории искусства.

— Возможно.

— Но в последнее время я что-то тебя не видел.

— Я решила бросить. — Он нахмурился.

— Это ты зря. Мне, например, жутко понравился твой доклад о Мане.

Ей было неловко его слушать. В искренность парня она не верила. Скорее он просто к ней клеится. Но он развивал эту тему дальше и вполне серьезно.

— Я не совсем согласен с твоей теорией, но она наталкивает на размышления более глубокие, чем подходит для примитивных мозгов. Сочинить грустную сказку, глядя на обычный городской пейзаж, — это уже прорыв, некое открытие. — Он улыбнулся. — Мне действительно понравилось.

Каролин невольно разинула рот. Так мудрено ее еще никто не хвалил.

— Спасибо.

— Я смотрю, ты предпочитаешь обедать в одиночестве. Это что, из принципа?

— Вроде бы так. Но ты можешь присоединиться, если хочешь.