К этому времени о. Клеопа скончался. Митрополит Амвросий через настоятеля Коневского монастыря о. Илариона предложил старцам Феодору и Леониду тридцать вопросов о вере, требуя письменного ответа. Будучи написанными, эти ответы поразили о. Илариона своей высокой мудростью. Митрополит Амвросий передал их на рассмотрение двух ученых архимандритов, а позднее митрополитов – Филарета (Московского) и Иннокентия (Пензенского). Они оба горячо заступились за оговоренных старцев, но их все же удалили с Валаама в Александро-Свирский монастырь. Это было в 1816 году.

Спустя четыре года о. Варлаам, уже иеромонах, избран был братией и утвержден епархиальным начальством на должность настоятеля монастыря. Он, любитель безмолвия, с трудом согласился на это. А согласившись, начал насаждать тот духовный порядок который был в Скиту. Далеко не всем насельникам обители новые порядки пришлись по душе. В Петербург пошли жалобы на него – на его якобы резкость, грубость, на какие-то его несправедливые поступки. Через несколько лет недовольные добились своего – о. Варлаам был удален из монастыря и поселен в Скиту Оптиной Пустыни как поднадзорный иеромонах.

Здесь увидел он старца Леонида, рядом с которым и поселился на скитской пасеке. С Валаама привез он все свое имущество – несколько икон, книг, старый тулуп и небольшую кожаную подушку. Начальником Скита в это время был иеромонах Антоний, брат настоятеля Оптиной Пустыни о. Моисея.

Оказавшись здесь «на покое», о. Варлаам начал нести череду священнослужения, петь на клиросе, жить в молитве и безмолвии. Несмотря на его суровый вид, необщительность и отрывистые краткие ответы на предлагаемые иногда вопросы, насельники Скита полюбили его. Как увидим, и действительно было за что.

В Скиту нередко случались покражи (от чужих людей), поэтому скитоначальник обязал всех устроить замки в дверях и запирать их, уходя. Но о. Варлаам своей келлии не запирал, храня валаамский обычай. У него там висел на гвозде старый тулуп, а почти весь пол был завален дощечками и стружками, частью сложенными в ящики. Он собирал их для растопки печи и для некоторых поделок. Вот однажды, подсмотрев, что братия ушли все в храм, воры перелезли через забор пасеки и обокрали несколько келлий, посшибав замки. Сосед по келлии спросил потом о. Варлаама.

– Батюшка, и у вас что-то украли?

– Щепки-то, что ли? – улыбнулся о. Варлаам. – Я еще натаскаю. В его келлии воры действительно долго рылись в ящиках со щепками, потрудились изрядно, но ничего стоящего не нашли. Однако унесли тулуп.

Любил о. Варлаам прогулки по лесу, которые совершал в послеобеденное время, когда братия отдыхали. Это была его валаамская привычка: в лесу он творил Иисусову молитву и умилялся зрением Божией красоты – то есть всего произраставшего в лесу. Он говорил, что здесь «от твари познает Творца». Никого не приглашал себе в спутники. Попросил один из молодых иноков:

– Возьмите меня с собой, батюшка.

– Хорошо, – ответил тот. – Пойдем. Только с условием: ходить молча и друг от друга на вержение камня.

И не пошел с ним брат в лес.

Скитоначальник преподобный Иларион вспоминал об о. Варлааме: «Увидит он, бывало, птичек в лесу и скажет: "Вот бедные, хлопот-то им сколько, чтобы прокормиться!" Или завоют волки, – он и их жалеет: "Вот им холодно и поесть хочется, а где им пищи достать?" – и даже заплачет. Или видит – едет мужик в телеге и хлеб черный ест. "Вот, – скажет мне, – смотри, сухим хлебом питается. А мы? Наварят нам щей, каши, наготовят целую трапезу, и едим готовое. Древние отцы трудами снискивали себе пищу. Выработает и через несколько дней ест, да и то еще не все, чтобы оставить нищим. Жалостливы и сострадательны они были, а мы едим до полной сытости"». О. Иларион вспоминал, как его, молодого тогда послушника, о. Варлаам учил не передавать «новостей». «Придешь, бывало, к нему, – вспоминал о. Иларион, – начнешь передавать: "Батюшка! То и то я слышал, то и то я видел…" – А о. игумен в ответ: "Что же от этого пользы-то? Лучше ничего не видеть и не слышать. Старайся чаще проверять свои мысли, свое сердце…"».

– Замечательно, – сказал однажды о. Варлаам, – что два помысла постоянно борют человека: или осуждение других за умаление подвигов их, или возношение при собственных исправлениях.

На пасеке, у восточной ее ограды, близ своей келлии, о. Варлаам построил себе из досок небольшое помещеньице вроде беседки, где на одной стенке повесил два медных складня. Тут, стоя и молясь, иногда присаживаясь на низенькую скамеечку, старец проводил летние ночи, стараясь бодрствовать. Скитяне замечали, что то ли от бессонницы, то ли от слез он имел припухшие веки и покрасневшие глаза.

Любил о. Варлаама и старец Амвросий, который много о нем рассказывал. Так, однажды летом 1848 года о. Амвросий после тяжелой болезни вышел впервые пройтись по дорожке за сажалкой, а ему навстречу – о. Варлаам, который и спросил молодого иеромонаха:

– Ну что, поправляешься?

– Да вот, – отвечал тот, – оставил Господь на покаяние.

О. Варлаам пристально поглядел на него и вдруг сказал смиряющим ТОНОМ:

– А что же, ты думаешь, лучше будешь? Не будешь лучше… Хуже, хуже будешь!