И тут ожил пояс. Он медленно приподнялся над лавкой, на мгновение неподвижно завис, словно раздумывая, куда податься, а затем плавно поплыл в воздухе.

От удивления Санька вытаращил глаза.

– Это что еще за чертовщина? Кто набрался наглости здесь колдовать? Я тут, понимаешь, у самого Берендея на службе состою. Во дворце по углам нечисть гоняю, а она у меня дома завелась. Да я этого кудесника в мелкий порошок разотру. Да я его в бараний рог закручу. Да я ему... Хотя, с другой стороны, раз колдует, значит, не боится или какое-то жутко заковыристое волшебство в запасе имеет. И вот это уже плохо, даже опасно. Вот возьмет сейчас ремешок и вокруг горла обмотается.

Не отрывая взгляда от свихнувшегося предмета одежды, парнишка пошарил вокруг себя, нащупывая меч. Под руки попалась кочерга. Все лучше, чем ничего. Зажав ее в руке, Санька потихоньку слез на пол и на цыпочках пошел вслед за поясом, который все так же неторопливо плыл вдоль стены. Дело ясное – наводили порчу. Сначала очертят круг, потом гром и молния, заклинания всякие на стене проявятся, и готовьте тапочки, погиб в расцвете лет.

– У, демон неструганный. Сейчас поймаю, все колдовство назад вгоню, – тихо матерился «ответственный за царскую нечисть».

Он сосредоточенно ходил по комнате, боясь пропустить тот момент, когда обнаружится неизвестный и, несомненно, злой колдун. Нервы были напряжены до предела, и когда краем глаза он заметил появившуюся смутную тень, то резко остановился и, развернувшись, замахнулся своим оружием. Но, обескураженный, остановился. На него с выпученными глазами и раскрытым ртом смотрел воевода.

– Липуня, осторожно! – предостерегающе вскинул руку Санька. – У меня тут нечистая сила шалит. Со свету сжить хочет. Гляди, что вытворяет.

Грянул хохот. Липуня веселился до слез. Он захлебывался от смеха, икал. В конце концов свалился на пол и продолжал смеяться там. Наконец, успокоившись, уселся и произнес:

– Уф, слава богу. А я-то уж, грешным делом, решил, что у тебя после путешествия с головой не все в порядке. Захожу, а ты босой, в одних портках по комнате кружишь да еще кочергу как флаг держишь. Эх ты, Аника-воин. Это ведь Домовой.

– Домовой?

– Он самый. Скучно ему. Ты здесь не первый день живешь, а его не замечаешь. Вот он и устроил маленькое представление. У тебя еще так, семечки. Вот один мой знакомый своего Домового умудрился обидеть ненароком. Так тот ему такой погромчик сообразил: любо-дорого смотреть. Все перевернул.

– И очень даже запросто, – раздался незнакомый тоненький голосок. На столе, болтая ножками, сидел маленький старичок. – Мы люди добрые, мирные. За порядком в доме следим. По хозяйству завсегда помогаем: посуду, там, помыть, пол подмести. Скотинку, ежели таковая имеется, покормить. А потому имеем полное право хотя бы на отдельное «спасибо». Я уж не говорю о кружечке молока и кусочке хлеба. Лучше, конечно, ежели хлебушек этот с маслом и колбасой.

Санька с любопытством разглядывал деда. Он прежде много слышал и читал о домовых, да и тетка рассказывала. Но там выходило, что это были вредные мелочные создания, способные в основном на различные пакости типа залить водой кровать, поджечь скатерть или разбить стеклянную банку с солеными огурцами. Сидящий напротив симпатичный старичок никоим образом не походил на тех, газетных, барабашек.

– Вообще-то тебе жениться надо! – продолжал разглагольствовать Домовой.

– Мне? – опешил Санька.

– Тебе, тебе. Ты погляди только, какая вокруг грязь да беспорядок. Все пораскидано, посуда третий день не мыта. Паукам – так тем совершенное раздолье. Самое, говорят, место для охоты. И мух навалом, и никто их ловить не мешает. А будет жена – будет тебя обстирывать, обшивать, обкармливать, об...

– Постой, постой. Я, того, жениться не спешу, – замялся молодец. – Мне еще погулять хочется.

У него были совершенно иные представления о семейной жизни. Жениться – так один раз и до гроба. Он ее носит на руках; в перерывах они сидят на лавочке и смотрят на звезды. Утром – кофе в постель, вечером – стихи при луне. Беседы об искусстве. Мягкий полумрак, ну и все такое. Она до самой старости красавица, Василиса Прекрасная. Все вокруг завидуют. При чем тут какая-то посуда, пауки? Чушь собачья. Да он ради своей Василисы на любой подвиг готов.

Тут он вздохнул: с настоящей Василисой, дочкой Берендея, он после возвращения так еще и не встречался.

– Не спешишь, так не спешишь, – гнул свое настырный дед. – Но учти, и я больше с тобой нянчиться не намерен.

– Подумаешь, – выпрямился во весь рост и выпятил вперед грудь Санька. – Больно надо. Да я, если хочешь знать, все сам делать могу.

– Ой ли? – скептически хмыкнул Домовой.

– Спорим.

– На что?

– На ведро медовухи.

– Идет.

– Чур, разбиваю, – вмешался Липуня, – у меня как раз и огурчики на огороде поспели. А сейчас пошли к царю.

– Колдун, царь-батюшка. Ей-богу, колдун, раз в болоте не утоп, – нашептывал Хряк на ухо Берендею, глядя на Саньку, стоящего перед троном. – Не извести нам его. Может, сразу голову отрубить? Верное дело.