В то время как вандальская королевская власть, связанная с родом Хасдингов, до иберийских времен и, по-видимому, еще в период африканского вторжения подвергалась определенным ограничениям со стороны родовой знати, то после подавления восстания знати в 442 г. она превратилась в абсолютную деспотию. Наряду с материальными опорами – войском, флотом и служилой знатью, а также государственной бюрократией – Гейзерих заложил и идеологические основы такого государственного устройства: во-первых, принцип наследования по старшинству, а во-вторых, арианскую церковь, которая, очевидно, соответствовала требованиям короля. Так как самое позднее начиная с 442 г. свободные соплеменники в качестве подданных («subiecti») сравнялись с римским провинциальным населением, вследствие чего король приобрел право наказывать их, руководствуясь исключительно своей волей. Это королевское право стало для многих вандалов роковым, и не только при Гунерихе, причем политические обоснования наказаний конкурировали с религиозными. И все-таки эта деспотическая власть, прямо зафиксированная в законодательстве, не наталкивалась ни на какие принципиальные возражения со стороны германцев. Жителями провинции, гораздо лучше знакомыми с судейским произволом, она была признана равным образом, коль скоро вандальское государство приобрело необходимый авторитет как во внешне-, так и во внутриполитической сфере. Это показывают не только высказывания придворных поэтов (Драконция [!], Луксория, Флорентина), но и многочисленные замечания ортодоксальных писателей, которые, несмотря на разнообразные опасения, теперь не могли не учитывать самого факта вандальского господства. Наряду с Виктором из Виты епископ Фульгенций Руспийский представляет собой лучший пример сотрудничества с идеологией вандальских властителей – что включало и признание права наложения наказаний! – без какого-либо признания связанного с вандалами арианства. Естественно, королевский деспотизм в более спокойные периоды развития считался как с интересами собственных соплеменников, так и (частично) с интересами провинциалов, чтобы предотвратить опасность объединения всех недовольных. Кажется, правление Гунериха и в этом отношении по большей части носило исключительный характер. Впрочем, в обмен на лишение политических прав вандалы и аланы получили равноценные привилегии: их земельные наделы – в противоположность остготам Теодориха – не облагались налогами, а вследствие частых военных походов они получали достаточно возможностей отличиться и обогатиться за счет захваченной добычи.

Возможно, лишь незадолго до 477 г. так называемым завещанием Гейзериха был окончательно установлен порядок наследования престола по принципу старшинства. Власть, считавшаяся родовой собственностью королевской династии («stirps regia»), должна была переходить к старейшему на данный момент потомку Гейзериха мужского пола, чтобы избежать любой междоусобицы. Кажется, благодаря этому плану династия Хасдингов значительно укрепилась, а разнообразные опасности регентства или даже разделения государства были исключены. Мудрое и предусмотрительное решение Гейзериха вскоре, однако, показало свою недостаточность: сам он и прежде всего Гунерих были вынуждены уничтожать своих родственников, и все же после смерти Трасамунда трон получил слабый Хильдерих, неспособность которого к управлению страной повлекла за собой незаконный захват власти Гелимером. Очевидно, с принципом старшинства были связаны различные положения законов, которые относились к неправящим Хасдингам и массе рядовых вандалов. Однако традиция в данном случае не высказывается точнее, так что по этому вопросу мы не знаем никаких подробностей, как и в целом по многим деталям истории вандальского права. Так как преемники Гейзериха также не предприняли никакой кодификации действущего законодательства, наши источники в этом отношении предоставляют гораздо меньше сведений, чем источники по истории вестготов, бургундов или франков, которым мы обязаны объемными собраниями законов [158] .

Анализируя силу, суверенитет и легитимность королевской власти у вандалов (к сожалению, этот анализ с неизбежностью носит чрезвычайно отрывочный характер), приходится пользоваться самыми различными источниками (германскими, римскими, берберскими и восточными) и материалами (надписи, монеты, литературные произведения, иногда содержащие отрывки актов). Кроме того, следует учитывать хронологические различия: в то время как сам Гейзерих сформировал и укрепил свою королевскую власть на основании собственных военных и политически-дипломатических успехов, почти все его преемники только пользовались его наследием, но зачастую тем сильнее обращали внимание на внешнее значение королевского достоинства (Гунерих, Трасамунд).

Мы не придем к четким выводам, если попытаемся отделить королевскую власть от власти государственной: деспотизм государя столь пронизал все государственные функции и сделал их столь зависимыми от себя, что публичная власть казалась практически невозможной без короля; в этом проявляется основополагающее различие с Римской империей; позднеримское res publica (государство) было способно существовать и без императора, в то время как вандальское государство после насильственной смены своего устройства в 442 г. – как показывает его конец при Гелимере – существовало и умерло вместе с королем. В этом мы могли бы видеть дополнительное свидетельство недопущения к политической жизни свободных вандалов и аланов, которые хотя и стали со времен нашествия правящим классом, все же уступили королю все прерогативы, вытекающие из прав завоевателей. Тем самым, естественно, можно признать определенную справедливость определения Г. Ферреро, критиковавшегося выше [159] . В сущности, в новообразованиях, появившихся на территории империи в результате переселения народов, возникает положение, аномальное с точки зрения государственного права. Эти государства – представляемые королем и широким слоем знати и свободных соплеменников – в результате соответствующих договоров с Западной или Восточной Римской империями приобретают независимость; однако вскоре этот суверенитет переходит исключительно на государей, которые пытаются повысить свою власть и легитимность с помощью дальнейших завоеваний, соглашений и династических браков. В ходе этого процесса политического развития короли все еще нуждались в помощи собственных соплеменников, и все же те были низведены до положения военной касты и тем самым лишены всех возможностей дальнейшего развития. В типичном случае важнейшие функции управления, к выполнению которых часто привлекались также церковные служащие, были заняты римлянами, так что возникает противоборство военной и политической функций и самих функционеров (самый близкий пример: государство остготов при Теодорихе). Короли попеременно использовали германцев против римлян, а римлян против германцев и тем самым окончательно изменили свой статус, который стал сильно отличаться от их положения в эпоху завоевания Северной Африки, когда короли были лишь немногим выше родовой знати.

В той мере, в которой государствам, образовавшимся в результате Великого переселения народов, удалось наряду с суверенитетом обрести легитимность, речь идет скорее, естественно, о монархической, а не о демократической легитимности. Именно вандальское королевство является наглядным примером того, как, начиная с 442 г., был достигнут полный государственный суверенитет, одновременно «перенесенный» на государя, который затем создает свою династию и стремится к установлению ее легитимности. Если, как мы показали выше в анализе различных письменных свидетельств, подобная легитимность постоянно оспаривалась у варваров как таковых, то у короля новообразованного государства, в котором варвары составляли одновременно правящий класс и меньшинство населения, было больше перспектив, если он стремился к легитимизации своей личной власти. Династический брак наряду с другими дипломатическими средствами оказался для Хасдингов подходящим инструментом, чтобы заставить стихнуть до сих пор еще выдвигавшиеся возражения против легитимности вандальского господства. Положение дел вполне можно объяснить простой конфронтацией: Валентиниан III с того времени, как он обручил свою дочь Евдокию с наследником вандальского престола Гунерихом, больше не мог выдвинуть никаких основательных возражений против равенства и легитимности династии Хасдингов; однако он и позже продолжал критиковать последствия вандальских опустошений. Во всяком случае, общей тенденцией поздних римских политиков и писателей является прославление варварских правителей, часто импонировавших им своими достижениями, но одновременно третирование их соплеменников как грабителей и дикарей. Нельзя недооценивать лежащее в основе такого подхода намерение разделить «короля» и «народ». Какая ошибка содержится в подобной оценке, не требует дальнейших разъяснений.

Ибо именно в случае вандальского государства вся власть принадлежала королю, которого и следовало бы называть «грабителем» или основателем грабительского паразитирующего общества Государство и образующие его слои населения находились в полном распоряжении монарха, к которому можно было бы уверенно приложить термин Нового времени «суверен». Гейзерих мог бы с полным правом взять в качестве девиза слова Людовика XIV «Государство – это я»; в действительности он сумел сконцентрировать государственную власть в своих руках в еще большей степени, чем абсолютный монарх, и рассматривал территорию своего государства как нечто вроде королевского домена. При его наследниках началось определенное послабление, из-за чего в конце концов стала возможна узурпация Гелимером трона своего «суверена» Хильдериха.

Институционально главными опорами вандальского трона являлись войско, флот и бюрократия, однако персонально мы можем – несмотря на все ограничения – считать такими же опорами и различные вандальские «сословия». Несмотря на королевский деспотизм, вандалы, к которым мы, естественно, причисляем и группы аланов, участвовавшие в переселении, во многом определяли судьбы североафриканского государства, так как «de facto» иначе не могло и быть. Если король, начиная с 442 г., сильно урезал политическую роль родовой знати, которая, по нашим сведениям о положении дел, состояла в основном из не-правящих Хасдингов, то он все же был вынужден от случая к случаю сотрудничать с ее представителями; то же самое относится и к остальным свободным вандалам. Внешне жизнь аристократии выглядела достаточно блестяще. Подобно королю, она жила в своих замках и усадьбах, окруженных парками, и распоряжалась множеством рабов, колонов и подчиненных римского или германского происхождения. В аристократических домах были даже свои «придворные капелланы». До нас по большей части дошли имена знатных вандалов, и часто мы располагаем сведениями и об их родственных и иных отношениях с королем [160] . Нередко аристократы выступали в качестве руководителей войсковых и флотских соединений. О таких принцах, как Гоамер, Гоагейс, Тата, Аммата или Гибамунд известно, что они были хорошими воинами, в то время как другие знатные люди, по всей видимости, больше занимались своими домашними делами или, например, славились как строители. Говоря о времени Гейзериха и Гунериха, мы, несомненно, должны считаться с «внутренней эмиграцией» этих кругов, чья общественная деятельность довольно часто встречала препятствия. Вполне объяснимо и то, что многие аристократы в последний кризисный период существования государства, при Хильдерихе и Гелимере, вновь ярко начинают проявлять себя на политической арене. При Хильдерихе снизилось влияние королевской власти на военный сектор, а благодаря узурпации Гелимера оно ослабло еще больше, так как королевская власть другими государствами больше не рассматривалась как легитимная. Теперь вновь потребовалась помощь аристократов, которые тем самым показали, что, несмотря на королевскую опеку, их сословие смогло развиться до уровня своеобразного феодального класса. Конечно, по этому поводу было бы преждевременно составлять сколько-нибудь обобщающее суждение. Знатные «господа» ни в коем случае не являются для нас столь известными личностями, чтобы можно было представить их сколько-нибудь подробную биографию. В отдельных случаях можно говорить только о том или ином роде деятельности или периоде жизни. Если какой-нибудь Гоамер считался «вандальским Ахиллом» и – до последней битвы с Анталой – успешно оборонял вандальскую территорию, это определенным образом освещает его военные способности. В остальном этот пленник Гелимера, ослепленный в тюрьме и умерший там по неизвестным причинам, предстает перед нами лишь по косвенным сведениям [161] . Даже такой несомненно выдающийся для своего слоя и времени человек, как племянник Гелимера (или его брат) Гибамунд, известен нам исключительно в качестве предводителя одного из войсковых соединений в битве при Дециме, в которой он погиб от рук массагетов, и как строитель знаменитых зданий тунисских терм [162] . Таким образом, мы не можем восстановить жизненный путь вандальских аристократов, что не удивительно, если и некоторых королей все еще окутывает туман.

Еще хуже обстоят дела со сведениями о так называемой служилой знати, которая, начиная с 442 г., стала выдвигаться в качестве изолирующего слоя между королем и аристократией, однако по своему социальному статусу, естественно, находилась ниже «высшей знати». В целом известно только 14 имен таких «министериалов», а именно четыре вандальских и десять римских [163] . Их количественное соотношение хоть и обусловлено определенными случайными факторами, но все же дает представление о структуре служилой знати, чрезвычайно смешанной в этническом отношении. Скорее всего, начиная с 442 г., это сословие служащих набирало все большую силу как в количественном отношении, так и по своей значимости: король нуждался в них как в военной сфере, так и в управлении государством и доменом; нам также известно о многочисленном персонале аристократических домов, который следует причислять к служилой знати. Часто сложно отличить высокопоставленных рабов и колонов от служилой аристократии. Служилая знать, должно быть, состояла из свободных граждан, однако мы не можем привести никаких доказательств этого предположения. По крайней мере, встречались промежуточные варианты, так, например, раб готского происхождения по имени Года, принадлежавший Гелимеру, в качестве наместника Сардинии достиг одного из наивысших и важнейших в военном отношении постов в государстве. В ортодоксальной литературе позднего вандальского периода говорится также о королевских рабах, пользовавшихся доверием повелителя и исполнявших важные поручения [164] . Следует учитывать сильную градацию внутри самой служилой аристократии, а также различные виды деятельности, обусловленные принадлежностью к разным ведомствам. Так, существовало учрежденное в первую очередь для провинциалов самоуправление, во главе с «proconsul Carthaginis» (проконсулом Карфагена) [165] , под началом которого, вероятно, состояли губернаторы провинций. В этом ведомстве имелись также различные категории финансовых служащих (procuratores) и судей (iudices). Во главе же вандальской администрации, которую следует, пожалуй, рассматривать просто как государственную администрацию, стоял «препозит империи» (praepositus regni), которому подчинялись министериалы, обозначаемые как «referendarius», «notarius» и «primiscriniarius». В рамках военной карьеры, с другой стороны, наибольшей важностью обладали millenarii (тысячники), которым также были доверены задачи управления поселениями, соответствующими «тысячам». При королевском дворе находились функционеры с названиями должностей «baiuli», «ministri regis» (королевские чиновники), «domestici» (служители) или «comites» («комиты»), причем последние, подобно графам каролингской эпохи, очевидно, занимали очень высокое положение. Слуги, заведовавшие королевскими и аристократическими хозяйствами, назывались, подобно финансовым служащим городов и провинций, «procuratores». Вся эта система должностей мало исследована из-за недостатка источников по истории права, однако восходит, как показывает языковая и литературная традиция, к римским и германским корням. Исследование вестготского, бургундского или франкского права проясняет справедливость такого сопоставления, не проливая свет на детали собственно вандальского права. Особенно существенным мне кажется часто высказывавшееся предположение, что служилая знать во многом демонстрирует зачатки дофеодальной и феодальной системы. Для этой системы характерны тесные личные отношения подчинения и верности королю и принцам, за что те «наделяли леном», оказывали покровительство и содержали служилый люд. Предательство «вассалов» чрезвычайно жестоко наказывалось при Гейзерихе и Гунерихе, и королевская подозрительность в этом отношении никогда не переставала бодрствовать. С другой стороны, служилая знать обеспечивалась денежными и натуральными вознаграждениями, в случае если не «наделялась земельными ленами». Эти формы натурального хозяйства также напоминают феодализм; правда, невозможно определить, насколько феодальным стал и способ производства. Положение одного тысячника, довольно точно описанное у Виктора из Виты, по всей видимости, репрезентирует переходную стадию между рабовладельческим и феодальным обществом: этот чин обладал большим состоянием, а также многочисленными стадами и рабами. Не-свободные исполняли самые разные функции, также и функции оружейника, и ни в коей мере не угнетались, но и не могли не подчиняться распоряжениям господина. В противном случае они должны считаться с возможностью суровых кар, даже с вмешательством короля в исполнение наказания. Последнее поразительно, так как по римской традиции, в соответствии с действующим правом, раба мог наказывать один лишь господин. Однако, очевидно, вандальские рабовладельцы, особенно министериалы, больше не обладали такими полномочиями. Вследствие иерархического размежевания отношения зависимости стали иными, но, во всяком случае, и не более понятными для нас. Простое римское отношение господин – раб, которое почти не подверглось никакому внешнему влиянию, по всей видимости, было включено в чужеродное строение общества вандалов и потому также подверглось изменениям. Важное положение служилой знати выявляется для нас также из того обстоятельства, что она играла определенную самостоятельную роль при раздорах между королевской властью и родовой знатью: Гунерих, должно быть, наказывал многих министериалов как открытых или потенциальных противников, так как они были ортодоксами или же выступали на стороне аристократической оппозиции. Во многих случаях к служилой знати прилагался отличительный предикат dominus [166] , а время от времени вознаграждением за заслуги служила высокая честь быть названными друзьями (amici) короля [167] .