Ральф прислонился к двери.

— Уйди, — попросил он. — Скройся с глаз.

Белобрюх понимающе кивнул и попятился.

— Нет, ну какова наглость! — пробормотал Ральф, направляясь к лестнице. — А ведь даже не Лог!

На самом деле он был только рад. Встреча с наглым, но симпатичным Белобрюхом заслонила образ неподвижно сидящего в учительской манекена. Пугающий, в чем он пока не был готов себе признаться.

Ральф поднялся на третий этаж, в комнату отдыха, где на три часа было назначено собрание. Комната эта редко использовалась по назначению. Предполагалось, что воспитатели будут расслабляться здесь в домашней обстановке, но унылая казенная мебель и хрупкие столики с замусоленными журналами вызывали стойкие ассоциации с приемной дантиста, и желающих проводить здесь свободное время не находилось. В конце концов в комнату перенесли три письменных стола и диапроектор, повесили на стену школьную доску и стали проводить в ней собрания. Это ее оживило. Воспитатели начали держать здесь свои вещи, обзавелись любимыми креслами, выделили один из столов под чайный, объявили крохотный балкончик зоной для курящих, а Шериф даже перенес сюда свой магнитофон. Теперь в комнате отдыха в любое время можно было кого-то застать. Чаще всего дремлющего на диване Гомера.

Сегодня тут пахло валерьянкой и сердечными каплями, и Ральфу опять вспомнилась приемная при зубоврачебном кабинете.

Распростертые в креслах Гомер и Ящер казались жертвами стихийного бедствия. На плешивой голове Гомера красовался устрашающих размеров компресс. Неподвижный взгляд Ящера был прикован к потолку. Галстуки у обоих выглядели так, словно их этой деталью гардероба душили, пиджаков поблизости не наблюдалось.

За одним письменным столом Душенька обновляла косметику, за другим сокрушенная Овца готовила свежий компресс. В проеме балконной двери, занимая его почти целиком, возвышался Шериф. Дым от его сигары шел в комнату, но Шерифа это не смущало, он находился в зоне для курящих, а куда устремлялся дым, было неважно: Шериф не хотел пропустить ничего из происходящего в комнате.

Ральф сел на диван между двумя креслами — с постанывающим Гомером и со зловеще молчаливым Ящером. Процокав к Гомеру, Овца сменила ему компресс, бросив на Ральфа укоризненный взгляд. «Где вы пропадаете, в то время как мы здесь страдаем, нуждаясь в вашем участии?» Так или приблизительно так расшифровывался этот взгляд. Хотя, возможно, он просто упрекал его в молчании. В недостатке сочувствия. А может, и этого не было. Водянистые, навыкате глаза Овцы всегда казались переполненными слезами, всегда в чем-то упрекали. Игривые кудряшки и рюшечки ее девичьих блузочек смотрелись неуместно жизнерадостно на фоне печального лица.

— Слава богу, мне удалось сегодня никого не придушить, — пробормотала Душенька сквозь зубы, рассматривая свое отражение в зеркальце пудреницы. — Удивительное самообладание…

— Ха-ха-ха! — мрачно подал признаки жизни Ящер.

— Я думала, со Стёклами никто не сравнится, — продолжила Душенька. — Но эта сексуально озабоченная корова Бедуинка и ее переплюнула.

— Ах, ну как можно говорить такое о ребенке! — возмутилась Овца.

— Ребенке?! — изумленная, Душенька, едва не выронила пудреницу. — Ребенке? Да она выглядит старше своей матери, эта жирная сучка!

— Что за выражения! — ахнула Овца.

Выражения в комнате отдыха явно звучали и более крепкие, а негодование Овцы успело утратить выразительность. Ральф порадовался, что не пришел раньше. Истерика к его появлению успела выдохнуться, а он не был сочувствующим слушателем, способным вывести ее на новый виток. Впрочем, он не сомневался, что еще до начала собрания его успеют посвятить во все подробности учиненных в приемной безобразий.

— Что вы там так пристально высматриваете? — раздраженно осведомился Гомер у Душеньки. — Не прибавилось ли у вас с утра морщин?

— Нет! — Душенька с треском захлопнула пудреницу. — Я смотрю, не поседели ли волосы у меня в носу.

Воспитатели обменялись ненавидящими взглядами. Гомер невольно дотронулся до носа. Волосы в нем росли всякие, и седые, и пегие, достаточно далеко вылезая из ноздрей, так что замечание Душеньки он просто не мог не принять на свой счет.

— И он еще разговаривает! Он еще чем-то недоволен, — фыркнула Душенька. — После всего, что мы по его милости выслушали!

Гомер застонал, дергая ногами в расшнурованных ботинках, и поправил компресс на лбу.

— И имеет наглость изображать из себя жертву!

Овца, словно надеясь охладить накаленную атмосферу комнаты, включила стоящий в углу вентилятор. Шериф протопал к подоконнику и взгромоздился на него.

Душенька — неожиданно красивая в ярости, нос ее как будто стал короче, глаза заблестели — обратилась к Ральфу:

— Вот зачем, скажите, ему понадобилось притаскивать на встречу с родителями одного Фазана троих? Кто-нибудь может мне это объяснить?

Никто ничего не собирался объяснять о Фазанах, и меньше всего Ральф, но Душенька и не нуждалась ни в чьих объяснениях. Ей необходимо было выплеснуть негодование. Молчаливый слушатель ее вполне устраивал. Но у нее нашелся конкурент.

— Чертов Акула не отрывался от телефона, — доверительно сообщил Ящер Ральфу. — Почти сорок минут. Папаша Пискуна жрет меня с потрохами, а старый пень все это время воркует с молчащей трубкой. Здорово, да?

— Чего он хотел? — спросил Ральф, понимая, что, так или иначе, ему все расскажут.

— Кто?

— Отец Пискуна.

— Аттестат, чего же еще? Чего они все хотят, даже когда разоряются насчет знаний. Берите откуда хотите, это не мои проблемы, и вообще предупреждали бы, что у вас здесь школа для слабоумных, заранее.