М-ръ Домби остановился въ свою очередь, и очень неловко. Его рука барахталась въ карман.

— Благодарю васъ, сэръ, — продолжалъ кочегаръ, повертывая на разные манеры свою клеенчатую фуражку. — Мы ничего, поживаемъ себ недурно. Полли съ той поры, сэръ, принссла мн еще четырехъ дтенышей. Семья, сэръ, большая, a концы съ концами сводимъ.

М-ръ Домби хотлъ повернуть къ своей карет, хотя бы пришлось сбить съ ногъ кочегара, но его вниманіе невольно остановилось на фуражк, которую тотъ продолжалъ вертть.

— Мы, сэръ, потеряли одного дтеныша, — продолжалъ Тудль. — Что длать! гршные люди.

— Недавно? — спросилъ м-ръ Домби, продолжая смотрть на фуражку, на которой торчалъ кусокъ крепу.

— Нтъ, сударь, давненько, года три назадъ, a впрочемъ другія дти живы и здоровы. A насчетъ грамоты, помните? вы изволили меня спрашивать. Тогда я немножко мараковалъ мломъ, a теперь читаю и пишу съ вашего позволенія. Мои мальчуганы сдлали изъ меня настоящаго школьника. Все, сэръ, идетъ какъ по маслу.

— Пойдемте, майоръ, — сказалъ м-ръ Домби.

— Нтъ ужъ вы извините меня, — продолжалъ Тудль, выступая впередъ и размахивая фуражкой. — Я бы не сталъ васъ безпокоить, да только старшій мой сынишка, Котелъ, изволите припомнить? Его, впрочемь зовутъ Робинъ, a это только прозвище. Вы его включили тогда въ училище Благотворительнаго Точильщика.

— Ну? — сказалъ м-ръ Домби строгимъ и сердитымъ тономъ. — Что же онъ?

— Да что? — продолжалъ Тудль, махнувъ рукой и покачивая головой съ видомъ отчаянной грусти, — вдь онъ совсмъ свихнулся.

— Какъ свихнулся? — спросилъ м-ръ Домби не безъ нкотораіо удовольствія.

— Да, такъ-таки и свихнулся, судари вы мои, — продолжалъ отецъ, устремивъ горестный взглядъ на обоихъ путешественниковъ, надясь встртить въ майор нкоторое сочувствіе своему горю. — Котелъ пошелъ по дурной дорог. Злые люди завлекли его въ свою шайку. Быть можетъ, онъ опомнится и авось, Богъ дастъ, возвратится на путь истиный, a теперь — бда, да и только. Вы объ этомъ, м-ръ Домби, вроятно, услыхали бы отъ чужихъ людей, а, пожалуй, и начальство донесло бы вамъ, что вотъ-де Благотворительный Точильщикъ развратнаго поведенія. Мн больно, сэръ, говорить объ этомъ да ужъ такъ и быть: узнайте отъ отца о разврат его сына. Бдная Полли горюетъ день и ночь. Она въ отчаяніи, господа, — заключилъ Тудль, снова устремивъ печальный взглядъ на майора.

— Обыкновенная исторія, — сказалъ м-ръ Домби, подавая майору руку. — Его сыну я доставилъ воспитаніе. Вотъ и благодарность!

— И впередъ наука, — отвчалъ майоръ. — Примите совтъ отъ стараго Джоя, м-ръ Домби, — людей этого сорта воспитывать никогда не должно. Они же сядутъ вамъ на шею.

— Да и то сказать, — продолжалъ отецъ, — если бы вы знали, какъ тиранили мое дтище въ этой школ Благотворительнаго Точильщика! Не проходило недли, чтобы его не выпороли два или три раза. Бывало, бдняжка сидитъ за книгой день и ночь, a изъ училища воротится съ раздутыми щеками и подбитымъ глазомъ. И какъ срамили его! Наднутъ, бывало, дурацкій колпакъ, да и давай дразнить, какъ попугая. Учитель-то его, скажу я вамъ, хуже всякой собаки. Ни жалости, ни пощады… и за всякую бездлицу…

— Пойдемте, майоръ, — сказалъ м-ръ Домби. — Этому конца не будетъ.

— Разумется, не будетъ, — подтвердилъ майоръ, усаживаясь въ карету и потчуя страшными ругательствами бднаго туземца, который помогалъ господину помстить приличнымъ образомъ въ вагон его тучное тло.

— Да, м-ръ Домби, — продолжалъ онъ, — опять повторю вамъ, — этому народу не нужно давать никакого воспитанія. Вотъ, напр., если бы выучить чему-нибудь этого разбойника, да его бы повсили на первой вислиц.

М-ръ Домби согласился съ печальнымъ видомъ, нахмурилъ брови и молча слъ въ карету, не обращая вниманія на окружающіе предметы. Поздъ тронулся. Майоръ болталь безъ умолку, a м-ръ Домби боле и боле погружался въ пасмурныя думы. Не одинъ Точильщикъ былъ y него на ум: крепъ на запачканной фуражк кочегара послужилъ плодовитой темой для тревожныхъ размышленій. Было ясно, тотъ носилъ трауръ по его сын.

Итакъ, сверху до низу, дома и вн дома, отъ Флоренсы, въ его богатыхъ и пышныхъ хоромахъ, до грязнаго работника, разгребающаго уголья въ дымящемся паровоз, — вс обнаруживаютъ притязанія на участіе въ его сын, вс оспариваютъ его y отца! Могъ ли онъ забыть, какъ жена этого добряка плакала надъ подушкой умирающаго ребенка и называла его своимъ милымъ, ненагляднымъ дитяткой! Могъ ли онъ забыть, какая лучезарная радость озарила лицо умирающаго младенца, когда эта женщина осыпала его своими материнскими ласками!

— Какъ? — думалъ м-ръ Домби. — Ужели этотъ несчастный осмливается обнаруживать свою печаль о предмет, безконечно удаленномъ отъ него по общественному положенію? Ужели онъ, забрызганный масломъ, запачканный сажей и золою, сметъ носить трауръ по его сын? И ужели этотъ младенецъ, призванный по своему назначенію раздлять его сокровища, планы, власть, и съ которымъ они должны были отдлиться отъ всего міра грудами золота и серебра, — ужели онъ могъ современемъ допустить къ себ всю дрянь, которая теперь съ такою наглостью хвастается своимъ участіемъ къ его преждевременной смерти! Ужасныя предположенія!