Эдиь Грэйнджеръ! какую угодно, только не эту, ради Бога, не эту псню! Эдиь Грэйнджеръ, ты прекрасна, голосъ твой великолпенъ, игра блистательна, но не эту псню, которую отверженная дочь пла для умирающаго брата!

Ho м-ръ Домби не узнаетъ этой аріи, a еслибъ и узналъ, какой напвъ дочери могъ бы растрогать огрублое сердце чудовищнаго отца! Спи, одннокая Флоренса, спи, и да будутъ спокойны твои сновиднія. Горизонтъ омрачается, облака густютъ, сбираются тучи, и гроза уже виситъ надъ твоею головою.

Приказчикъ Каркеръ сидитъ за письменнымъ столомъ, ровный и гладкій, какъ всегда, распечатываетъ письма, читаетъ, длаетъ отмтки и разсылаетъ резолюціи въ департаменты конторы для приведенія въ исполненіе. Писемъ цлыя груды, и y м-ра Каркера много дла. Онъ раскладываетъ ихъ въ разныя пачки, беретъ одни, бросаетъ другія, читаетъ, перечитываетъ, хмуритъ брови, закусываетъ губы, снова вникаетъ въ содержаніе, стараясь постигнуть настоящій смыслъ каждой фразы, каждаго слова.

Словомъ, м-ръ Каркеръ въ этомъ положеніи очень похожъ на картежнаго игрока, и всякій, посмотрвъ на него, занятаго такимъ образомъ, непремнно пришелъ бы къ этому странному сравненію. Онъ ведетъ игру обдуманно и осторожно, подмчая вс слабыя и сильныя стороны своихъ противниковъ. Онъ знаетъ вс ходы, предвидитъ вс послдствія, разсчитываетъ вс случайности, пользуется всякой ошибкой и никогда не ошибается самъ.

Письма были на разныхъ языкахъ, но м-ръ Каркеръ прочитываетъ вс. Если бы въ контор Домби и Сына нашлась бумага, которой онъ не можетъ прочитать, это бы значило, что въ колод не достаетъ одной карты. Онъ пожираетъ рукопись глазами и быстро длаетъ соображенія, объясняя одно письмо другимъ и переходя къ отдаленнымъ слдствіямъ отъ ближайшихъ основаній, какъ искусный игрокъ, который съ перваго выхода совершенно постигъ методъ своего противника. И сидитъ онъ одинъ за этой игрой, освщенный солнцемъ, которое бросаетъ на него косвенные лучи чрезъ потолочное окно.

Хотя въ инстинкт кошачьей или тигровой породы не открыто ничего, обличающаго умнье играть въ карты, за всмъ тмъ м-ръ Каркеръ, грющійся, такимъ образомь, на солнц за своимъ столомъ, съ ногъ до головы похожъ былъ на кошку. Его волосы и бакенбарды, безцвтные всегда и особенно теперь, когда на нихъ падалъ яркій солнечный лучъ, имли удивительное сходство съ тигровою шерстью; a судя по его длиннымъ ногтямъ, тщательно срзаннымъ и заостреннымъ, масляному языку, острымъ зубамъ, плутовскимъ глазамъ, лукавымъ движеніямъ можно было причислить его прямо и ршительно къ пород домашнихъ кошекъ. При врожденномъ отвращеніи къ малйшему пятнышку, онъ вглядывался по временамъ въ пылинки, освщенныя въ воздух лучемъ свта, тщательно сметалъ ихъ съ рукава или манишки и, терпливо засдая за своей работой, казалось, каждую минуту готовъ былъ броситься за мышью, если бы она вдругъ мелькнула въ какомъ-нибудь углу.

Наконецъ, вс письма разобраны и разсортированы, кром одного особенно важнаго, которое онъ отложилъ въ сторону. Заперевъ секретныя бумаги въ ящикъ, м-ръ Каркеръ позвонилъ, и на этотъ призывъ явился его братъ.

— Разв я тебя спрашивалъ?

— Разсыльный вышелъ, a посл него моя очередь.

— Твоя очередь! — бормоталъ приказчикъ, — это мн очень пріятно, особенно теперь.

Онъ съ презрніемъ отвернулся отъ брата.

— Мн бы не хотлось безпокоить тебя, Джемсъ, — робко проговорилъ Каркеръ младшій, — но…

— Ты хочешь сказать что-нибудь? Я зналъ это. Ну?

Не измняя положенія, не поднимая глазъ на брата, м-ръ Каркеръ продолжалъ вертть бумагу въ рукахъ.

— Что-жъ ты не говоришь? — повторилъ онъ рзко.

— Меня очень безпокоитъ участь бдной Гэрріетъ.

— Это что еще? Я не знаю никакой Гэрріетъ.

— Бдняжка очень измнилась, и ея здоровье ослабло.

— Она измнилась давнымъ-давно, и мн нтъ надобности о ней говорить.

— Если бы ты согласился меня выслушать…

— Къ чему мн слушать тебя, братъ мой Джонъ? — возразилъ приказчикъ, длая особое удареніе ыа послднихъ словахъ, произнесенныхъ саркастическимъ тономъ. — Гэрріетъ Каркеръ, говорю теб, давнымъ-давно сдлала выборъ между двумя братьями, и раскаиваться теперь было бы поздно.

— Она и не раскаивается. Ты не хочешь понять меня, братъ. Малйшій намекъ на что-нибудь въ этомъ род былъ бы съ моей стороны черною неблагодарностью. Поврь, Джемсъ, ея самопожертвованіе столько же огорчаетъ меня, какъ и тебя.

— Какъ и меня?

— То есть, я столько же огорченъ ея выборомъ, сколько ты сердитъ на него.

— Сердитъ?

— Или сколько ты имъ недоволенъ. Прибери самъ приличное выраженіе. Ты понимаешь мою мысль и знаешь, что я не имю намренія обижать тебя.

— Вс твои поступки — обида для меня, — возразилъ приказчикъ, бросивъ на него гнвный взглядъ, за которымъ тотчасъ же послдовала язвительная улыбка. — Не угодно ли вамъ унести эти бумаги. Я занятъ.

Вжливый тонъ еще сильне выражалъ скрытую злость. Младшій братъ, опустивъ голову, пошелъ изъ комнаты, но на порог остановился опять.

— Когда Гэрріетъ, — сказалъ онъ, — упрашивала тебя за меня при первомъ обнаруженіи твоего справедливаго негодованія, когда она покинула тебя, Джемсъ, чтобы слдовать за своимъ погибшимъ братомъ, y котораго во всемъ свт не оставалось никого, кром ея, она была молода и прекрасна. Если бы ты согласился взглянуть на нее теперь, я почти увренъ, она пробудила бы въ теб удивленіе и состраданіе.