Шрифт:
Ричард Ли слегка наклонил голову и смиренно произнес:
— Но если даже пастыри человеческих душ откажутся от милосердия, чего же тогда следует ожидать от мирян?
Я вдруг пожалел, что здесь нет Робина Гуда. Вот кто оценил бы по достоинству разыгрывающийся тут спектакль! Может, Ричард Ли собирается отдать свой долг в самый последний миг, с утренним звоном колоколов? Это было бы эффектнее всего! Да, неудивительно, что вожак шервудских аутло и рыцарь-норман так быстро нашли общий язык!
Однако аббат не стал затягивать развязку сцены до заутренней. То ли ему отказало чувство артистизма, то ли он спешил вернуться к изучению инкунабулы, а может, его смутил сияющий вид Катарины. Бросив на дочь Ричарда Ли очередной подозрительно-озадаченный взгляд, преподобный стукнул ладонью по столу и воскликнул:
— Довольно! Не испытывайте мое терпение, сэр рыцарь! Милосердие — и впрямь одна из главных христианских добродетелей, зато одним из главных грехов в наше время является неблагодарность. Да-да, неблагодарность и алчность! Не погрязни воинство крестоносцев в безудержной алчности, Господь не отвратил бы от него с презрением Свой взор и Святой Град давно был бы освобожден!
Я не видел лица Ричарда Ли, поэтому не мог сказать, почему аббат так внезапно смолк, побледнел и резко откинулся в кресле. Наступившая вслед за тем тишина была оглушающей, но короткой, а потом рыцарь сделал три шага вперед и вынул из-под плаща увесистый кожаный мешочек.
— Да, если бы такие святоши, как вы, присоединились к войску крестоносцев, Святой Град и впрямь уже принадлежал бы христианам! Вы просто-напросто купили бы Иерусалим — вместе со всеми его мечетями, христианскими святынями и еврейскими синагогами. Держите ваши деньги!
Рыцарь рывком растянул завязки кошеля и вышвырнул его содержимое на стол. Золотые монеты покатились между книг, посыпались на далматику аббата, бледный упырь рухнул на пол, подбирая упавшие на пол желтые кружочки. Аббат судорожно глотнул воздух — раз и другой, уставившись на золотое изобилие на столе. Наверняка земли Ричарда Ли стоили гораздо больше этой суммы, потому что у прелата был такой вид, словно его в брюхо лягнула лошадь. Еще раз с трудом втянув в себя воздух, преподобный отец выдохнул его вместе с фразой, которую я не так давно слышал от мерзкой богохульницы вдовы Хемлок.
Вот тут-то Катарина и издала пронзительный радостный вопль, заставивший задребезжать оконные витражи:
— Ахххха!!!
Глава пятнадцатая
Говорят там и тут,
Что храбрец Робин Гуд,
Но и Джонни отчаянный малый,
Скатилок, и брат Тук,
И сын мельника Мач
Знамениты геройством немало.
«Робин Гуд и два попа» (перевод Г. Блонского)СОКОЛИНАЯ ОХОТА
Катарина подъехала, показывая отцу окровавленного голубя и оживленно тараторя по-французски. Сокол на ее плече гордо встряхивал перьями и крутил головой, на которую еще не был надет клобучок.
Одобрительно взглянув на голубя, Ричард Ли заметил:
— Говори по-английски, Катарина. Невежливо разговаривать в присутствии Джона на языке, которого он не понимает.
Охотница вспыхнула и швырнула голубя в седельную сумку.
— Да он сам все время бормочет на каком-то непонятном языке! Как он недавно назвал органиструм? Ги-тей-ра? Да еще закричал это слово на всю площадь и начал тыкать пальцем в бродячего жонглера! Я чуть не умерла со стыда...
— Ах, вот как? — хмыкнул я. — Значит, издавать охотничьи кличи в аббатстве Святой Марии дозволено, а кричать под открытым небом — позор?
Ричард Ли слегка улыбнулся и, когда мы Катариной, продолжая переругиваться, двинулись бок о бок по дороге к близкому Шервуду, молча последовал за нами... По-моему, рыцаря от души забавляли наши перепалки.
Все дорогу до Йорка и обратно мы с Катариной то и дело сцеплялись, как два сокола, и, когда очередная свара заходила слишком далеко, владелец Аннеслея разнимал нас со сноровкой и невозмутимостью опытного сокольничего. К концу длинного пути он неплохо в этом поднаторел. Как ни странно, Ричард Ли с самого начала обращался со мной как с равным (неужели и впрямь поверил в болтовню Локсли о моем благородном происхождении?), зато его дочь никак не могла решить, как же ко мне следует относиться.
Я вел себя не как виллан — но и не как человек благородной крови; я говорил странные вещи, к тому же зачастую на странном языке; я не оказывал госпоже Ли тех знаков почтения, какие простолюдину надлежало оказывать леди; более того — я осмеливался обращаться с ней как равный с равной, хотя был всего-навсего жалким аутло, чью голову власти Ноттингемшира оценили в пятнадцать шиллингов! В мире, разделенном на oratores, bellatores и laboratores, для меня просто не находилось места, а я не собирался облегчать Катарине Ли сложную задачу моей классификации.