— Веди сюда, — сказал солдат санитару, показывая на скамейку, стоявшую в стороне от деревьев.

— Я хочу на ту, что под деревом, — попросил Курнатовский.

— Нельзя, она для вольных, — ответил солдат. Курнатовский с ненавистью поглядел на него — и здесь тюрьма. Санитар ушел. Виктор Константинович остался вдвоем со своим угрюмым, неразговорчивым спутником. И каково же было его удивление, когда солдат вдруг наклонился к его уху и прошептал:

— Товарищ Курнатовский!

Виктор-Константинович вздрогнул от неожиданности. Слова прозвучали для него как чудесная музыка. Он внимательно оглядел солдата. Провокатор? Нет, не похоже. Вдруг мелькнула мысль: он знает этого человека. Вспомнилась Красноярская пересыльная тюрьма… Енисей… Пароход… Белобрысый парень, отправлявшийся на каторгу за оскорбление священника.

— Егор Гвоздев, — чуть не крикнул он, но сдержался и прошептал: — Егор, ты?

— Я, Виктор Константинович…

Гвоздев отвернулся, отодвинулся от Курнатовского, положил на скамейку кисет с табаком, поставил винтовку между ног, неторопливо достал из кисета несколько листов курительной бумаги. Один из них он незаметно пододвинул к Курнатовскому. Тот понял, прикрыл его рукой.

— Прочитайте и уничтожьте, — сказал Егор.

Это была записка от комитета. Товарищи предлагали всецело довериться конвойному и бежать с ним, когда сложатся подходящие обстоятельства. Называли город, куда вышлют деньги и новый паспорт на чужое имя. Затем советовали пробираться во Владивосток, а там морем — в Японию.

Теперь они все чаще ходили с Гвоздевым на прогулки. Силы возвращались к Курнатовскому. Организм окреп. Зензинов увеличил порцию хлеба. Курнатовский приносил хлеб в карманах больничного халата и незаметно передавал его Гвоздеву.

— В дороге пригодится, — говорил Егор, забирая излишки хлеба.

Беседовали они очень осторожно, сидя всегда на одной и той же скамье, которая почти не видна была из окон больницы. Курнатовский узнал, что Егор, отбыв ссылку, поселился в Сибири навсегда. К нему приехали отец, мать, братья. Во время войны с Японией его мобилизовали. С год провоевал в Маньчжурии, а затем попал в гарнизон, находившийся неподалеку от Читы. Посещал в Чите солдатские собрания, на одном из них видел Курнатовского, но не мог к нему пробраться. В канун падения Читинской республики Гвоздев по указанию комитета вел себя особенно осторожно. Однако, работая среди солдат на станции Песчанка, он не избежал общей участи: все войсковые подразделения, которые так или иначе общались с революционной Читой, расформировали, а людей разослали по различным пунктам Сибири. Гвоздев попал в Нерчинск, где и получил задание от комитета РСДРП — помочь Курнатовскому бежать. Самому Гвоздеву тоже предлагали бежать из армии, пробираться в южную часть Читинского округа и там вести работу среди крестьян. Членов комитета в лицо Гвоздев не знал. Знал только, что комитет пополнился новыми энергичными людьми, что, несмотря на жестокие репрессии, подпольная работа продолжается. О Бабушкине Гвоздев не слышал ничего.

21 мая 1906 года Курнатовский со своим конвойным вышли на очередную прогулку. В больницу они не возвратились. Рядовой Егор Гвоздев не вернулся к несению караульной службы.

Новый губернатор Читы Сычевский сообщил о происшествии в Петербург. Он писал в департамент полиции:

«21 мая из Нерчинской городской больницы бежал с часовым бессрочный каторжник, политический арестант Курнатовский, помещенный врачом Зензиновым не в арестантские палаты, отпущенный им на честное слово на прогулку. Дознание производится».

«Честное слово» было, конечно, выдумкой Зензинова, вполне уместной при таких обстоятельствах.

…Летом 1906 года из Владивостокского порта в очередной рейс отправлялся пароход «Заря». Он отплывал в Нагасаки. Вечерело. Над бухтой загорались огни города, раскинувшегося амфитеатром по возвышенностям, окружавшим гавань. Пароход отходил на рассвете. Почти вся команда находилась на борту, отдыхая после тяжелой погрузки. У сходней, сброшенных на пристань, стояли двое матросов. Они тихо беседовали, вглядываясь время от времени в вечернюю дымку, окутывавшую город, порт, пристань.

— Я слышал, его давно ищут во Владивостоке, — тихо сказал один из моряков,

— Многих ищут, — отвечал собеседник. — Постой, — прошептал он, — кажется, идут. Узнаю Петра по походке. А с ним еще кто-то.

К морякам подошли высокий плечистый матрос и худощавый человек в сером поношенном пальто.

— Ну вот, доставил, — сказал Петр, знакомя пришедшего со своими друзьями. — Это и есть товарищ Курнатовский.

Моряки крепко пожали Виктору Константиновичу руку.

— На борт, — сказал один из них, обращаясь к Курнатовскому, — вы пройдете как весовщик торговой конторы. А там мы знаем, куда вас запрятать.

— Я еще пройдусь, — сказал Петр. — Показалось мне, что кто-то за нами увязался.

Он быстро зашагал по пристани между штабелями досок и других грузов. Минуты через три заметил человека, осторожно пробиравшегося навстречу. Петр прикинулся пьяным и, покачиваясь, затянул вполголоса песню. Поравнявшись с незнакомцем, он быстро оглядел его — конечно, это либо полицейский шпик, либо вор. Петр загородил ему дорогу.

— Что ты здесь позабыл, друг? — продолжая разыгрывать пьяного, спросил он.

— Ищу подрядчика Смирнова.

— Смирнов в кабаке сидит. Пойдем и мы туда. Пойдем выпьем. И Смирнов твой выпьет.

— Пусти, матросик, — досадливо проговорил встречный. — Я по делу иду.

— Какое на ночь глядя дело! Пойдем выпьем, — продолжал приставать Петр, надвигаясь на незнакомца.

— Пусти, очумел, что ли! — закричал тот.

— Моряк тебя честью зовет, за свой счет угощает, а ты… — И Петр нанес шпику такой удар в подбородок, что тот растянулся между досками.

Однако, пролежав с минуту неподвижно, очнулся.