«Прости, Ник, я не знала», – мысленно обратилась Ивлин к небесам, а потом опять переключила свое внимание на мужчину, лежащего рядом с ней.

– Нонна плакала всю ночь. Она была моей первой женщиной, но я с горечью обнаружил, что я у Нонны был не первый мужчина. Она отдалась другому, надеясь, что тогда я откажусь от нее. – Коналл сглотнул. – И все это время до самой своей смерти Нонна отвергала меня, не желая быть мне женой по-настоящему. Мне приходилось принуждать ее, стыдя и позоря, и только тогда Нонна сдавалась. И делала это холодно, без малейшей доброты ко мне. Я был… очень одиноким. Особенно после того, как умер отец. Дункану было немного легче, его больше любила мама. Мой город терял силы, погибал. Я сам был убит, подавлен. Моя собственная жена ненавидела меня.

Ивлин хотелось плакать. Она и не думала, что Коналл Маккерик был таким уязвимым и так нуждался в поддержке.

Она изо всех сил старалась вести себя спокойно, чтобы не отвлекать Коналла, с головой погруженного в воспоминания. Ивлин хотела, чтобы он до конца излил душу и жадно ловила каждое его слово.

– В последний раз, когда мы с Нонной были мужем и женой, я… – Он замолчал, набираясь храбрости. – Я был пьян. Я шумел, вел себя грубо. Я потребовал от нее исполнения супружеского долга. Нонна подчинилась мне, но после этого поклялась, что лучше убьет себя, чем еще раз позволит мне прикоснуться к ней. И я больше не подходил к ней.

Ивлин почувствовала, как слезы полились по ее щекам, капая на кровать. Ей было очень жалко их обоих.

– А теперь, Ив, – неожиданно обратился к ней Коналл, – я расскажу тебе о моем… кожаном мешочке на шнурке. Только, пожалуйста… – Он осекся, будто не знал точно, что хотел попросить у нее. Это начало фразы так и повисло в воздухе. – Я говорил тебе, что Нонна умерла от болезни, и это правда. Она действительно болела. Но я не сказал тебе, что причиной этой болезни, – он сглотнул, – был мой ребенок.

Ивлин ахнула. Ее сердце болезненно забилось в груди. Страх сковал ее своим ледяным дыханием, и Ивлин инстинктивно сжалась в комочек.

– В ту пьяную ночь Нонна понесла ребенка. Я был так… – Коналл не сразу подобрал правильное слово, – счастлив. Мой ребенок, которым я мог бы гордиться. Мне было все равно, кто это будет – мальчик или девочка. Но вот Нонна… О Боже, она была безутешна. Она все время твердила, что не хочет этого ребенка. Мне пришлось попросить Дункана присматривать за ней, пока я занимался делами города, чтобы Нонна не навредила себе и ребенку. Она временами не ела подолгу, и к середине беременности у нее было так мало сил, что она практически слегла и уже больше не поднялась.

Ивлин закрыла лицо ладонями, чтобы Коналл не видел ее страха и боли. Его слова безжалостно ранили ее.

– Когда начались схватки, я тут же вернулся домой. Но она не хотела видеть меня. Кричала, что ненавидит меня, ненавидит ребенка, ненавидит саму землю, на которой я живу. Вместо меня за ней ухаживал Дункан, да благословит его Господь.

Ивлин замерла. Она чувствовала, что Коналл уже подобрался к трагической развязке своей истории.

– Она родила маленькую, очень маленькую девочку, – шепотом продолжил Коналл. – Она была крошечная, как мышь, но с густыми темными волосами, как у матери. Она была очень слабенькой. У нее так и не хватило сил сделать первый вздох. – Эмоции душили Коналла. Он прервался и поднял ладонь, судорожно сжатую в кулак. – В результате Нонна покинула этот мир. Когда я увидел ее… уже после… она выглядела такой умиротворенной. Но моя маленькая девочка! Она тоже ушла!

Его последние слова потонули в хриплом всхлипывании. Коналл судорожно перевел дыхание, пытаясь справиться с эмоциями.

– Хотя мать никогда не хотела ее, но я не мог… вынести мысли о том, что это маленькое существо будет лежать в земле в одиночестве. Поэтому я вымыл ее, завернул в холстину и положил рядом с Нонной. – Он издал хриплый стон, полный злости, печали и очень глубокой боли. – Но прежде чем я опустил ее в землю, я срезал с ее головки прядь густых черных волос. И обмотал их кусочком кожи. И только потом… я опустил свою дочку.

Коналл тяжело вздохнул, и Ивлин отняла ладони от лица, чтобы посмотреть на мужа. Теперь уже он прикрывал глаза рукой, его губы были искривлены страданием.

Ивлин прильнула к Коналлу и обняла его так крепко, как не обнимала до сих пор никого. Они оба плакали.

Боже, как же ей было страшно. История о смерти Нонны мучила ее, заставляла вспоминать о ее собственной уязвимости, о появлении на свет ценой смерти собственной матери.

Но сейчас она боялась за Коналла. Теперь она поняла, как много значил для него ребенок, находящийся в ее чреве, и это волновало и пугало ее. Если она умрет при родах, если младенец окажется нежизнеспособным и последует за ней в могилу, то это убьет ее мужа.

Наконец Коналл обнял ее. Его дыхание стало ровнее, судороги прекратились.

– Теперь твой страх стал еще больше? – спросил он ее с тревогой в голосе.

– Нет, – качая головой, ответила Ивлин и посмотрела ему в глаза. Она постаралась улыбнуться, но у нее это плохо получилось. – Все осталось так, как раньше. Изменилась лишь одна вещь.

Коналл замер.

– Я хочу родить тебе этого ребенка, Коналл. Я хочу, чтобы у тебя была хорошенькая дочка или озорной мальчишка, который со временем станет главой клана. – Она нагнулась к нему и заключила в ладони его светящееся удивлением лицо, чувствуя, как ее выросший живот упирается в него. – И я хочу, чтобы у ребенка был отец, человек, который любит его всем сердцем и ради него готов на все.