— Для обороны совѣтскаго союза, которому со всѣхъ сторонъ угрожаютъ капиталистическiя государства.

Малининъ засмѣялся. Страшна была улыбка его стараго изможденнаго пороками лица.

— Никто намъ не угрожаетъ. Я членъ рев-воен-совѣта и знаю лучше, чѣмъ кто нибудь другой, что не намъ угрожаютъ, но мы готовимъ непрерывную вѣчную войну. Страшнымъ, стальнымъ утюгомъ смерти мы, большевики, готовимся пройдти по всей Европѣ, по всему мiру, чтобы уничтожить все свободное, все живое и такимъ же голодомъ, какой мы насадили у себя, терроромъ и казнями уничтожить всѣ свободныя государства и обратить ихъ въ рабовъ… Поняли? Даешь Германiю!.. Даешь Францiю!.. Даешь Англiю, весь мiръ даешь!.. Поняли меня? У насъ шовинизмъ, но не нацiоиальный, не Русскiй шовинизмъ, но самый страшный шовинизiмъ, какой только можетъ быть на землѣ, шовинизмъ третьяго интернацiонала.

— Ну что-же если даже и такъ. Не такъ это и плохо.

— Нашъ коммунизмъ выродился. Онъ пошелъ противь жизни. Если уничтожить все сильное, все живое и дающее жизнь, что-же останется?.. Смерть!..

— Товарищъ, ты заблуждаешься. Вспомни уроки Ленина. Правда, при насильственномъ насажденiи въ обществѣ соцiализма мы неизбѣжно должны сметать съ лица земли все то, что намъ оказываетъ сопротивленiе. Мы объявили войну буржуазiи и мы ее уничтожили. Мы объявили войну кулаку — и мы его уничтожаемъ… Да, совершенно вѣрно — это мы организовали голодъ на Украинѣ, на Дону, на Кубани и по Волгѣ, но это потому, что какъ-же иначе было намь сломить тѣ жизне-стойкiе, крѣпкiе элементы, которые намъ постоянно оказывали самое злостное сопротивленiе? Тамъ слишкомъ крѣпокъ былъ бытъ и намъ иначе его нельзя было сломить, какъ не начисто уничтоживъ самихъ жителей.

— Да, да… Это-то и есть нарушенiе законовъ механики. Коммунизмъ унитожаетъ все свободное, свободолюбивое и сильное. Слабое и безвольное онъ обращаетъ въ рабовъ. Мы идемъ не впередъ къ новой и свѣтлой жизни, но назадъ къ феодальнымъ временамъ, къ крѣпостному праву и самой густой и непроглядной тьмѣ. Эта тьма уже охватила нашъ совѣтскiй союзъ, очередь за другими государствами. Мы стремимся добиться ихъ разоруженiя, Усыпить ихъ своимъ миролюбiемъ и тогда… Слушайте… Основнымъ стержнемъ замышляемой нами непрерывной войны съ кольцомъ буржуазныхъ государствъ, насъ окружающихъ является стремленiе превратить войну совѣтскаго союза, какъ государства, въ войну гражданскую между всемiрнымъ пролетарiатамъ и мiровой буржуазiей. Вотъ тотъ планъ войны, который я самъ вырабатывалъ… Поняли? Уничтожить прежде всего христiанство, уничтожить культуру, въ чемъ бы она ни проявлялась, развить для этого красное, коммунистическое движенiе въ глубокомъ тылу непрiятельскихъ государствъ. Пока мнѣ казалось, что это просто утопiя, я не обращалъ на это вниманiя, но теперь я вижу, что въ самой западной Европѣ идутъ на это, что тамъ готовятся сдаться намъ, что нашей страшной лжи вѣрятъ… Тогда вдругъ точно что мнѣ открылось, я понялъ весь ужасъ всего этого и рѣшилъ бороться.

— Бороться?… — строго сказалъ Драчъ. — Съ кѣмъ?

— Гранитовъ, я обрашаюсь къ вамъ. Вы болѣе молодой, вы поймете меня. Я не иду ни противъ партiйцевъ, ни противъ партiи, но я считаю долгомъ своимъ предостеречь партiю отъ того пагубнаго имперьялистическаго пути на который она становится. Мы должны требовать пересмотра нашей политики, мы должны требовать прекращенiя вооруженiй, военизацiи населенiя, прекращенiя вымариванiя населенiя голодомъ, словомъ новаго на этотъ разъ не экономическаго НЭП-а, но НЭП-а политическаго. Я увѣренъ, что, будь живъ Ленинъ, онъ понялъ-бы меня. Вѣдь мы сами себя губимъ. И мы губимъ идею соцiализма, мы губимъ коммунизмъ. Вы мои первые и вы должны и въ этой новой борьбѣ, на которую я васъ зову, быть со мною.

— Ты, Малининъ, отъ старости рехнулся. Ты, однако, все таки понимаешь, чѣмъ все это пахнетъ. Это уже не уклонъ — это настоящая «контра», — вставая, сказалъ Драчъ и потянулся къ револьверу, висѣвшему у него на поясѣ.

Малининъ быстрымъ движенiемъ выдвинулъ ящикъ стола и досталъ оттуда браунингъ.

— Не безпокойся, — холодно сказалъ онъ. — Меня этимъ не запугаешь. Имѣю свой не хуже твоего. Значитъ, кончено. Но попробуй только донести на меня. Живымъ отсюда не уйдешь… Мнѣ все равно, Я знаю, послѣ всего того, что я вамъ, какъ своимъ подлиннымъ товарищамъ здѣсь сегодня сказалъ — я конченный человѣкъ… Но васъ я предупреждаю, что прежде чѣмъ вы на меня донесете, я приму свои мѣры. Я все это сказалъ вамъ потому, что съ вами вмѣстѣ я надѣялся выпрямить линiю нашего поведенiя.

— То есть, товарищъ Малининъ, — тихо и какъ то торжественно сказалъ Володя, — вы предлагаете намъ — заговоръ?

Малининъ ничего не отвѣтилъ. Его лицо было сурово и рѣшительно.

— Ахъ, елки — палки, — воскликнулъ Драчъ. — Едрена вошь! Ты просто рехнувшiйся комиссаръ. Ты еще о Богѣ намъ скажи. Можеть ты и до этого дошелъ?..

— О Богѣ я тебѣ говорить не буду. Ты скотъ и никогда не поймешь, что такое идейный партiецъ. Ты не хочешь видѣть, что подъ покровомъ коммунизма у насъ готовится такая монархiя, какой не снилось ни Александру, ни Цезарю, ни Наполеону.

— Здорово!.. И во главѣ ея?..

— Жидъ!..

— Ну это, товарищъ, ты заливаешь… Но, какъ мнѣ все это понимать. Вѣдь я чекистъ.

— Доноси. Но отсюда живымъ не уйдешь!

— То есть, какъ это такъ, живымъ, говоришъ не уйду?

— Да, — сказалъ Малининъ и снова взялся за револьверъ.

— Оставь, — строго сказалъ Драчъ. — Брось эту игрушку. У меня не хуже твоей есть… Продолжимъ дискуссiю… Ты Троцкаго-то помнишь?.. А, помнишь?.. Тотъ тоже выправлять хотѣлъ… И вотъ и выправляетъ у чорта на куличкахъ такой-же старый и облѣзлый, какъ и ты… Партiя не для стариковъ… Да, ты револьверомъ-то не верти… Я твоей игрушки не боюсь… Обязанъ донести и донесу… По чистой совѣсти… То, что ты намъ сказалъ сейчасъ — хуже меньшевизма… А убить — попробуй!.. Я видный чекистъ и меня убить?.. Гмъ!.. Еще не родился тотъ человѣкъ, который меня да убьетъ.

— Товарищъ Гранитовъ… Что скажете вы?.. Передъ нами выборъ… Или съ нами — спасенiе Россiи и коммунизма… Спасенiе всей работы Ленина, или съ ними гибель, крушенiе всего… Смерть.

— Я не измѣнилъ и не измѣню партiи, — со злобою сказалъ Володя и тоже досталъ револьверъ.

— Брось, — строго кинулъ ему Драчъ. — Положи въ кобуръ. Не надо этого, мы его пожалѣемъ…

И въ это слово: — «пожалѣемъ» Драчъ вложилъ такую злобную иронiю, что у Володи руки и ноги похолодѣли.