— Вербный херувимъ и совсѣмъ глупо.

— Правда?.. Ты замѣтила, Шура, какъ Володька сказалъ: — охо-отничьи разсказы… Съ какимъ ядомъ… Точно Геннадiй Петровичъ сочинялъ… А помнишь, на елкѣ, кто лучше всѣхъ разсказалъ страшный и таинственный разсказъ… Ты замѣтила, какъ онъ любитъ и чувствуетъ природу… Не знаю, какъ тебѣ, а мнѣ онъ очень… оч-чень понравился… Такой цѣльный… Не такой, какъ Володя съ его учеными словами… «Соцiализмъ»… «Демократiя»… «Эгоизмъ»… Мелкобуржуазный подходъ къ жизни»… «Ты прозябаешь, Женя»… А самъ!.. Сколько горя отъ него мамѣ и папѣ? и главное — все это неправда!.. Я чувствую, что все это несправедливо. А онъ?.. — Женя мечтательно улыбнулась. Несказанно красива была эта новая у нея улыбка, — угадай про кого я говорю?..

— Угадать не трудно… Фiалки…

Женя серьезными, большими, темно-синими глазами посмотрѣла на Шуру.

— Шурочка, милая… А что, если это и правда… Судьба?.. Ты, какъ думаешь, это не можетъ быть любовь?.. По настоящему… Ты не любила никого…

— Полно, Женя, ты его всего два раза видала.

— Положимъ — три.

— Ну даже, три. Развѣ ты его знаешь. И какъ еще онъ то къ тебѣ относится.

— Это-то уже я знаю… Попросилъ мои фiалки… И Дима… Не такой онъ человѣкъ, чтобы послать къ намъ въ домъ, не зная кого.

— Ну, хорошо… Но, подумай… У насъ на носу выпускные экзамены. До любви-ли тутъ?.. Ты готовишься стать артисткой… Знаменитостью!.. Какая же тутъ любовь къ сотнику Гроба Господня, къ вербному херувиму?

— Не смѣй, Шура!.. Не смѣй, душка!.. То одно — это совсѣмъ другое… Я и мамѣ этого не скажу… Только тебѣ… Такъ уже попрошу не смѣяться надо мною.

— Хорошо… Прiѣзжай въ это воскресенье въ Гатчину, опять съ субботы.

— А что?..

— Я думаю, что «онъ» будетъ у насъ съ визитомъ.

— Милка, ты сама прелесть!..

Широкая, прямая Богговутовская улица бѣлымъ проспектомъ шла между аллей молодыхъ березъ и тополей. Все было въ серебряномъ инеѣ. Пескомъ усыпанная пѣшеходная дорожка золотистой лентой шла подъ блестящимъ бѣлымъ сводомъ. Высокiе снѣговые сугробы лежали по сторонамъ. Сады закрывали пустыя съ заставленными ставнями, точно крѣпко уснувшiя дачи. Оснѣженныя вѣтви кротекуса, сирени, жасминовъ, голубыхъ американскихъ елей лежали тяжелыя и дремотныя. Вездѣ былъ дѣвственно чистый снѣгъ, не нарушенный ничьими слѣдами. Въ этой зимней тишинѣ иногда вдругъ свалится съ вѣтки большой кусокъ снѣга и разсыпется съ едва уловимымъ шорохомъ.

Нѣсколько извозчичьихъ санокъ проскакало съ поѣзда. Кирасиръ въ бѣлой фуражкѣ съ голубымъ околышемъ въ Николаевской шинели проѣхалъ, за нимъ какiя то дамы и лицеистъ въ треуголкѣ. Барышни съ Гатчинскими гимназистами быстро шли по золотистой дорожкѣ и паръ струился за ними. Въ зимней тишинѣ голоса были веселы и звонки. Вдоль улицы, гдѣ не былъ разъѣзженъ снѣгъ, на лыжахъ скользили барышня и съ нею молодой человѣкъ въ каракулевой шапкѣ. Барышня шла ловко, едва касаясь палками, молодой человѣкъ путался концами лыжъ и не въ тактъ работалъ руками. Оба весело смѣялись.

Геннадiй Петровичъ, придерживая лѣвой рукой шашку, шелъ быстро и легко. Онъ былъ въ высокихъ шагреневыхъ сапогахъ, шпоры чуть позванивали на пескѣ. Завитокъ волосъ у праваго уха и кончики усовъ были сѣдыми отъ инея. Морозъ подгонялъ его. Казалось смѣхъ и радость шли съ нимъ. Синее небо было высоко и неизъяснимо прекрасно. Золото солнечныхъ лучей плескало на снѣговые просторы, на деревья и сады. Морозный воздухъ распиралъ легкiя и жемчужнымъ паромъ вырывался изо рта. На усахъ ледяныя сосульки налипали, алмазная крупа легла на рѣсницы и отъ этого все подернулось радужною игрою. Пахло елками, смолою, чистымъ снѣгомъ, свѣжимъ деревомъ и легокъ былъ этотъ чистый, точно хрустальный, воздухъ.

Геннадiй Петровичъ шелъ скоро. Молодежь бѣгомъ обогнала его. Гимназисты играли въ снѣжки, кидались бѣлыми разсыпчатыми бомбами, взапуски гоняясь другъ за другомъ, перебѣгая съ одной стороны на другую. Отъ ихъ крика, смѣха, отъ рѣзвой и молодой ихъ игры веселѣе и радостнѣе становилось на сердцѣ Геннадiя Петровича.

Морозъ былъ сердитый и уже не разъ и не два Геннадiй Петровичъ потиралъ то носъ, то уши рукою въ пуховой перчаткѣ.

«Клингъ-клянгъ», — какъ-то особенно мелодично въ морозномъ воздухѣ прозвучалъ сзади него предостерегающiй звонокъ велосипедиста.

Геннадiй Петровичъ посторонился, мысленно скомандовавъ себѣ: — «поводъ право»…

Надъ самымъ его ухомъ раздался привѣтливый голосъ: -

— Здравстеуйте, Геннадiй Петровичъ. Молодой офицеръ вздрогнулъ и приложилъ руку къ фуражкѣ. Мимо него мягко прошуршали резиновыя шины колесъ. Бѣлая шапочка изъ гагачьяго пуха, бѣлая вуалька, трогагельно заиндевѣвшая у рта, бѣлая кофточка и свѣтло сѣрая юбка въ складкахъ — проплывали мимо. Маленькiя ножки нажимали педали, велосипедъ легко катился по мягкой дорогѣ. Совсѣмъ близко отъ его лица было несказанно милое лицо съ большими голубыми глазами, привѣтливо улыбавшимися изъ за бѣлой вуали съ мушками. Тонкiй станъ былъ прямъ, и плавно то сгибалась, то выпрямлялась нога подъ юбкой.