— А ну забирай. Да смотри другой раз. Лучше попроси. Давай иди, мушкетер.

Нам это понравилось. У парня несомненная проницательность и добрая душа. Кроме того, он был, конечно, мастер и любил работать, коль даже на вахте не сидел сложа руки и вырезал какую-то штуку.

Мы подошли ближе.

— К кому? — спросил страж порядка.

— К вам, молодой человек, — сказал Бычков. — Завербовать вас хотим. Ну разве это дело для такого крепкого парня — сидеть на вахте! Почему оказались здесь? Он передернул плечами.

— Перед вами неудавшаяся личность, не более. Приехал в качестве стенографиста, а вакансий нет. Говорят, что это вообще девичья работа. Не для парня. Вот и бездельничаю. Обещали устроить на прииске, куда девчата не больно едут, но только летом. А пока греюсь у печки, жду у моря погоды и боюсь, что запью от скуки.

— В полевую партию пойдете? Стенографировать там нечего, а вот записи… Короче говоря, нам нужны рабочие, будем изыскивать места под новые совхозы. В тайгу. Палаточная жизнь, костры и все прочее.

Открытое всем чувствам лицо парня покраснело от волнения. Он отложил свою деревяшку в сторону и заторопился:

— Хоть сейчас! Нет, вы не шутите? Всю жизнь мечтаю о такой работе. Записывайте. А я пойду увольняться. Где я вас найду, куда мне явиться? Зовут меня Серегой… Сергей.

Третьего мы увидели в столовой, куда пришли обедать. Перед нами мелькал полный, прямо-таки налитой парнишка лет двадцати. На третьей скорости он носился по залу, по коридору, с кухни на кухню. Чего он только не делал, пока мы обедали! Таскал какие-то ведра, прибивал сорвавшийся с окна карниз, помогал буфетчице, с чувством ругался с кем-то за перегородкой. И все время довольно громко мурлыкал себе под нос одну и ту же строку из песни: «Любимый город может спать спокойно…», а дальше обязательно переходил на сплошное «та-ра-ра-ра, та-ра-ра-ра».

— Послушайте, товарищ, вы случайно не повар? — спросили мы, когда он пробегал в сотый раз мимо нас.

— Повар. А что?

— Да вот, хотели вам предложить работу в полевой партии. Поварское дело у нас не бог весть какое, других работ, пожалуй, больше, чем у печки, но зато воля-то какая — на свежем воздухе, в тайге! Палаточная жизнь, одним словом. Там руки нужны крепкие, все делать придется.

— Ха-ха! — Он сжал кулаки. — Вы думаете, я простой работы боюсь? Я и здесь больше на подсобных прохлаждаюсь. У этого деда, — он кивнул в сторону кухни, — в люди не скоро выбьешься.

— Комсомолец?

— Да. А что?

— У нас, между прочим, все комсомольцы.

— А девчата у вас есть?

— Чего нет, того нет. Ни одной. Все холостяки.

— Да? Это подходяще. Это по мне. Ненавижу!..

— Что так?

Круглолицый повар вздохнул. Видно, носил он в своем сердце какую-то очень большую обиду на девчат. Но открываться не стал, промолчал.

Мы уговорили его, и Саша Северин на другой день явился к нам с самодельным чемоданчиком в руках. Мы с Бычковым сидели в приемной главного агронома, когда в коридоре раздалось уже знакомое: «Любимый город может спать спокойно…»

Период формирования и подбора закончился. Полевая партия могла выезжать на место.

Шустов заспешил. Ему сообщили, что реки в тайге вот-вот вскроются. Дорога ломалась. Не откладывая ни часа, мы погрузили свое добро на сани. Ранним утром обоз тронулся в путь.

Дорога почернела и провалилась. Лошадям тяжело. Они низко наклоняют головы и дышат так, что шерсть на груди колышется, как от ветра. Хлюпает под копытами вода. В резиновых сапогах, телогрейках, мы ковыляем сзади саней, то и дело сбиваемся с ноги, иной раз падаем, поскользнувшись. А в долинах, где набухли реки, сани просто плывут, от лошадиных ног веером разлетаются брызги воды и мокрого снега, вода шепелявит, булькает под санями. И тяжело и здорово. Весна! Вечером на привале в закопченной и тесной таежной избе мы спим как убитые.

Утром выскакиваем, потягиваемся, все тело ломит, а вокруг свежо, морозно, солнце только-только прицеливается, как лучше начать свою горячую работенку. В лесу уже бормочут глухари, снег хрустит, словно сухарь на зубах, резиновые сапоги покрываются шрамами. Снова идем и едем, задыхаемся от тяжести, жары, слепнем от яркого солнца.

Три дня в дороге. Еле живые, мы влезаем наконец на высокий берег реки и из последних сил бредем к зданию фактории. Ура! Почти дома. Собственно, не почти, а дома.

Петя Зотов торжественно встречает нас на отделении.

— Привет! — кричит он издалека и пританцовывает на месте. Рад.

Около Зотова стоит пожилой черноволосый мужчина. Чуть-чуть улыбается.

— Бухгалтер-ревизор. — Не дожидаясь расспросов, он протягивает Шустову свое удостоверение.

— Почему вы здесь, на отделении? — бурчит директор. Он не любит этих ревизоров.

— Петр Николаевич любезно пригласил меня осмотреть хозяйство. Начали с отделения.