Не смог Стивенсон воспроизвести и ни единого рассказа Бонса о его пиратском прошлом, да и вообще, казалось бы, этот персонаж описан в книге с весьма существенными логическими огрехами, не бросающимися, однако, в глаза восхищенным читателям.

Что вообще делал этот Бонс в жалкой провинциальной гостинице, обладая сведениями о сокровищах, зарытых на далеком острове? Почему он прятался при этом от бывших соратников, не предпринимая сам никаких активных действий?

Если он хотел добыть сокровища самостоятельно, то должен был организовывать экспедицию для этого, а не просиживать в трактире. Если не хотел при этом, чтобы сокровища достались его бывшим сообщникам, то должен был вербовать новых. А если вообще не хотел, чтобы сокровища кому-либо достались, то должен был просто уничтожить секретную карту — и т. д.

Образ Бонса обладает, однако, значительной жизненной правдой: нарисован человек, уставший от безмерных приключений и уже утративший ориентиры в том, как же ему следует поступать, а его объективные сложности вовсе не выглядят надуманными. Денег, достаточных для самостоятельной организации экспедиции, у него не было; в пиратской среде у него не хватало авторитета, позволявшего ему противостоять соратникам-конкурентам — одноногому Джону Сильверу и слепому Пью; отсутствие личных связей в цивилизованном мире и преступное прошлое, продолжавшее нуждаться в сокрытии, не позволяли ему обзавестись достойными новыми компаньонами; да и вообще приближалась старость и наступал упадок сил, сокращаемых беспрерывным пьянством. В то же время не хватало решимости и покончить с мечтой всей его жизни о значительном богатстве, передав карту капитана Флинта тем, кто мог бы распорядиться ею с большим успехом, или же вовсе уничтожить ее.

Оставалось тешить себя застольным вниманием деревенских простаков, с ужасом и восхищением внимающих его страшным пьяным россказням. Бонс любил, чтобы его именовали капитаном, на что он, конечно, не имел формальных прав. А самого благодарного слушателя, готового почти бескорыстно возиться с постаревшим пиратом, он нашел в юном Джиме. Последний жил до того без каких-либо сверхъестественных устремлений и был почти готов принять серое убожество обычного существования. Теперь же он приобрел неожиданный новый импульс к жизни и, после соответствующего недолгого, но энергичного перевоспитания, а затем и смерти старого морского разбойника, перехватил из его рук нить отчаянной авантюры!

Но ведь это же портреты именно Алоиза Гитлера (вспомним описание, приведенное Фестом, о надутом пьянице, любившим, чтобы его именовали господином старшим чиновником!), так и не добравшегося до разбойничьего клада Иоганна Непомука, и его сына Адольфа, подготовляемого воспитанием, подобно книжному Джиму, к передаче эстафеты приключений из рук постаревшего, а затем уже и умершего отца — некогда лихого контрабандиста, а позднее — азартного взяточника!

Любопытно, что Стивенсон не сделал Бонса родным отцом Джима — это противоречило бы бытовым реалиям или заставило бы чрезвычайно сложным образом утяжелить достаточно простой сюжет романа. Однако писатель, подобно физикам, вынужденно вводящим в свои неправдоподобные описания ядерных реакций какие-то ненаблюдаемые, но необходимые из общих соображений элементарные частицы, должен был обеспечить и Джима родным отцом — совершенно безликим владельцем гостиницы и трактира, умирающим практически одновременно со старым пиратом Бонсом — дабы не помешать упомянутой закономерной передаче эстафеты от старого искателя приключений к молодому.

Отец Гитлера, описанный своим сыном, воплощал, таким образом, собою сразу двух персонажей «Острова сокровищ» — и физического отца Джима, и духовного!

Нам уже случалось писать о том, какие любопытнейшие шуточки иногда проделывает Бог, навязывая совершенно посторонним писателям абсолютно реальные, но необычайные жизненные сюжеты: мы рассказывали о том, как решающие обстоятельства гибели графа Милорадовича в Петербурге 14 декабря [415] 1825 года были воспроизведены много позднее в одной из новелл Г.К. Честертона, заведомо, конечно, об этом не подозревавшего. [416]

С «Островом сокровищ» и Гитлерами дело обстоит совершенно по-другому: роман был написан в 1883 году — еще до рождения Адольфа Гитлера, а его отец тогда еще не женился на его матери, но уже вовсю обзаводился собственными детьми. Каким же образом возникло такое несомненное сходство?

Думается, что тут обошлось безо всякой мистики и без каких-либо потусторонних влияний. Просто Адольф Гитлер, будучи, повторяем, поклонником Карла Мая и другой аналогичной литературы, не мог не быть знаком с популярнейшим романом Стивенсона, прославившимся в переводах по всей Европе.

Когда именно Гитлер прочитал «Остров сокровищ» — совершенно неважно; у него для этого хватало возможностей: свои якобы откровения об отце Гитлер описывал в 1924 году, а многим читателям (автору этих строк — в том числе) «Остров сокровищ» запомнился сразу и на всю оставшуюся жизнь — тут даже и не нужно обладать феноменальной памятью Адольфа Гитлера!

Оттуда Гитлер и списал якобы собственные отношения со своим отцом, постаравшись одновременно ни разу не упоминать о своем знакомстве с произведением Стивенсона — иначе аналогия бросалась бы в глаза. Чем же он при этом руководствовался?