Ноги не слушались, скользили по камням. Сердце разрывало горло. Вокруг ни души, только небо, ненужное, пустое… Загнали, катюги… Нож не спасет… Лай звенел все громче… ближе…

Васыль замер на краю обрыва. Ветер толкал в спину. Словно прикладом. Внизу – бело. Села нет. Будто не было его никогда. Лишь черная лента Черемоша на белом.

Васыль прижал задубелые ладони к глазам, завыл сквозь зубы. А тело клонилось над пропастью, пока не оторвалось от земли.

Один из псов в запале гона, прыгнул за ним, на миг провис в воздухе и, перебирая лапами, рухнул в низину.

Васыля, вернее, то, что от него осталось – мешок переломанных костей, хоронили без священника. В Гудово тогда не было прихода, а вижницкий поп, узнав причину смерти, сказался хворым.

Но проводили покойного как следует, много народу пришло, не побоялись. Бабы выплакались вволю, за всех пропавших и несчастных, за мертвых и живых.

С трудом оттащили мать от могилы. Билась головой о мерзлую землю:

– Васыльку, сынку… очи мои… не треба мни свиту… Васылю-у-у…

Весной у холмика поставили каменный крест. На нем было выбито, что смерть забрала Васыля в девятнадцать лет.

С тех пор привилось в селе – отсчет годов ведут от его гибели. Свой календарь, свои святки.

Так и считают:

что Дмитрика погнали в шахту на Донбасс, когда Васыль кинулся…

…и Орыся родила сына на первый Покров после Васылевой гибели…

…а Юрко хату поставил третьим летом, как Васыль погиб…

И еще: кто проезжает у подножья горы, всегда опасливо посматривают вверх. С отвеса, бывает, срываются на дорогу камни. Особенно – весной, когда тает. Случались даже несчастья. Но – только с чужаками.

В своих ни разу не попало.

Старики говорят: за Васыля даже камень карает.

Мы не из породы пугливых. Еще не родился тот указательный палец, чтоб мы присели от страха. На все непотребные замечания про наш коллектив – положили с прибором.

Но иногда царапнет в затылке, и хочется спросить: не надоело вам, господа-товарищи?..

Ведь на каждом собрании вспоминают: три мушкетера и примкнувший. И слова привычные: пройдохи, мазурики, бала муты…

А я не согласен. Какого рожна – баламут? Кого баламутил? Живу тише травы. С соседями не лаюсь. В разборки по двору не встреваю. Держусь сам по себе.

А кого домой привожу, для личного интереса – это посторонних не касается. Не их собачье дело. Могу язык укоротить. Но пока разговоров не было.

Люблю пиво – после работы, конечно. Закон не запрещает. В кино люблю, если недалеко. Вот и все. При чем здесь баламут?

И кореша у меня под стать. Люди смирные. Достойные. У Тикана жена законная, сынишка малой. Тикан рюмки вина не пригубит, его от кислого мутит. Хотя по комплекции – не скажешь, пудовые гири для него – фисташки. Правда, его Стефка письма в профком чиркает, мол, юбочник, угомоните. Она его к каждому киоску ревнует. А я – свидетель: то бабьи фантазии.

Недавно после трудового дня возвращались в гараж. Возле рынка у Тикана скат спустил. Я остановился: помочь. Но он уже запаску поставил, болты подтягивает. Рубаха на спине темная от пота.

Рядом вихлявая девица проходит:

– Мужик, пое…аться хочешь?

Тикан поднял мокрую морду:

– А я, по-твоему, что делаю?..

Вот это ответ по сути.

Между прочим, полтора плана дает. Больше бы таких трудяг, мы бы давно дошли куда надо.

Не спорю: баламутов есть с избытком, но к нам это не по адресу. Петро Тикан даже намекнул начальству: если одного из нас турнут, считай, еще три заявления на стол лягут.

А про Васю Бойчука без улыбки не рассказать.

По годам – старшой, полтинник отщелкал, а в душе – натуральный юнош. Все хочет знать, каждая букашка ему занятна.

Вопросы из него растут, как лопухи в будний день: «Почему вода виляет, дорогу ищет, а луч света – прямой?» или: «Человек встал с четверенек на ноги, чтоб руками работать. А сейчас – еле на ногах и руками ни хрена не умеет… Где же прогресс?», а еще: «Лучше бы, – говорит, – земной шар имел форму куба: меньше бы вое вали…»

Такие мысли его тревожат – масштабные.

И в столярном деле, между прочим, Бойчуку нет равного. Ему не шоферить – мебель для музеев строгать. Буковый брус сам гнется под его руками. Но Василий не бахвал, наоборот – считает себя неудачливым: с детства мечтал сапожничать – не получилось.