Уже давно вдовец, а цветы на могилу носит. С мамашей вдвоем живут, старушке под восемьдесят будет. Он ей ноги каждый день мазями лечит.

Долинский говорит, когда Вася попадет на тот свет, Бог подвинется, посадит рядом с собой.

Сашка Долинский – личность особая.

Кованый штырь чем хорош? Его ни согнуть, ни сломать нельзя. Это про Сашку. Такого редко встретить. Спина у него не широкая, зато за ней – надежно. Всегда первым прет: на трассе, в песне, в драке.

Только с женщинами неувязка: трижды женился, но детей нет.

Ну а то, что сидел, – так ведь вышел. Нечего штемпель искать. Известно: кто в тюрьме не бывал, тот правды не знает.

А я самый младший в нашей бражке. Самый вольный. В смысле – вечный холостяк.

Начальство гаражное одно умеет: клевать по черепу. Как мы пьем – знают, а как поем – им без интереса. Гордиться бы должны, а не шпынять заборными словами. На это я и сам горазд.

Хлопцы меня подначивают:

– Ты, Федор, от скромности не помрешь. Особо – с таким голосом.

Голос и вправду крепкий, не жалуюсь, менять не буду.

Вот только фамилия немного подвела. Куда денешься, – привык… Фамилия простая, запомнить нетрудно – Бесфамильный. Подобрали, значит, на вокзале, принесли в дом малютки, и на мне среди тряпья – ни записки, ни креста… Тра-та-та…

Себя нахваливать, конечно, зазорно. Но и умолчать – невмоготу. Жаль: никто доброго слова не скажет. Нас только Стефка слышит, и то – с поджатыми губами.

Один раз видел, как она расчувствовалась, – по радио играли:

Стефка зашмыгала носом и юркнула на кухню по неизвестной причине.

Но это не разговор для темы.

У Тикана, помимо Стефки, не все ладно и с ушами. Бог силой одарил, а на слух – поскупился.

Петро поет, вернее – гундосит втихаря. Главное, чтоб не слышно было. Он не виноват: у него на все песни один мотив.

Так что мы песню держим только в три голоса. И поем не под выпивку – под настроение. Вначале, понятно, возьмем стопарик-другой для разогрева, чтоб слова не спотыкались на ходу, не хлюпали по лужам. А как снежинки – плавно…

Это Сашка научил правильно петь:

– Ворон – горло дерет, далеко оглашает, но удовольствие, наверно, только вороне. А у малиновки голосок слабый, с дрожью, будто звоночки сеет в воздухе – заслушаешься. Зовут ее еще – зарянка. Утренней заре радуется…

Обычно Сашка первым начинает. Голос хрипловатый, с непонятной трещинкой внутри. Он даже не поет, а проговаривает зачин:

В этот момент Вася Бойчук подключается – по-бабьи жалостно, протяжно:

Тут я примыкаю к повтору – в треть силы, чтоб не заглушить дружков.

И комнату сразу до самого потолка заполняет ладный напев: задумчивый, гибкий, как огонек свечи.

Тикан замолкает, упирает в ладонь тяжелую волохатую голову, прячет от всех глаза.

И Стефка любит про «рушник вышиванний». Она даже перестает копошиться на кухне, придерживает Андрюшку возле себя, чтоб не егозил и тоже слушал.

А песни ведут дальше, по каким-то забытым закоулкам прежней жизни: словно напоминают – ты уже был здесь, и было хорошо. Не жалей…

От таких слов, кто понимает, в человеке самые светлые чувства растут. Будто крылья расправляют. Хочется высоты, полета…