«Целью операции „Барбаросса“ был выход немецких войск на линию Астрахань – Архангельск, после чего предполагалось разрушить Уральский экономический район „с помощью авиации“. Даже эта строка вызывает недоумение. Какие самолеты? Немцы имели только фронтовую авиацию, ее использование против промышленных центров Великобритании в 1940 г. успехов не принесло. С каких аэродромов эти самолеты должны были действовать? Даже аэродромная сеть северной Франции показалась немцам недостаточно густой для нормального обеспечения воздушного наступления на Англию... Откуда эти аэродромы должны были снабжаться горючим и боеприпасами? Из Румынии и Польши? С Кавказа? По каким транспортным магистралям? По русским дорогам?

Чисто оперативные мотивы развертывания плана „Барбаросса“ также сомнительны. /.../

В оперативном масштабе (уровень групп армий) германская армия добилась значительного оперативного усиления, что позволило иметь на направлениях главных ударов огромное превосходство в силах. Но в масштабе стратегическом четыре танковые группы, три воздушных флота и семь армий равномерно развернулись вдоль границы.

План „Барбаросса“ не имел единого стратегического замысла. Цели групп армий расходились. Завершив Приграничное сражение, Лееб (группа „Север“) должен был наступать на Ленинград, Бок („Центр“) – на Москву, Рундштедт [«Юг»] – на Ростов [470] и далее – одновременно – на Сталинград и Кавказ. Если Польша в 1939 г. пыталась „все прикрыть и ничего не отдать“, то немцы в 1941 г. явно поставили своей целью „все схватить и ничего не упустить“.

Говорят, некогда в Генеральном штабе существовало испытание для новичка: ему предлагали составить некий формальный план войны на вымышленной карте. Если операционные линии расходились, офицер признавался негодным для службы в Оперативном отделе» [471] .

Но такими новичками и дилетантами ни Гитлер, ни его генералы вовсе не были. Однако они жестоко просчитались. В чем же именно?

Роковую роль сыграли для немцев завершающие события Первой Мировой войны, последовавшие в России в 1917-1918 годах, заставив их фантастически ошибиться в оценке способности русского народа противостоять иноземной агрессии.

Весну 1917 года Россия, как и вся Европа, встретила на третьем году Первой Мировой войны – величайшей бойни за всю предшествующую историю человечества.

Считая довоенные призывы, в русскую армию к октябрю 1917 года было призвано более 15,5 млн. человек [472] . Относительно потерь не имеется никаких достоверных сведений – статистика и учет были поставлены и в действующей армии, и в тыловых частях просто безобразнейшим образом. Число погибших и умерших от ран исчисляется по различным оценкам в 1,8 млн. [473] и даже более – до 2,3 млн., считая вместе с невозвратившимися пленными [474] . Пропавших безвести и попавших в плен насчитывают более 3 млн [475] . Около 350 тысяч искалеченных было уволено из армии [476] .

Еще большую неопределенность имеют данные о дезертирстве, о масштабах которого ходили легенды: «Сколько было в действительности таких дезертиров? Никто не знает. [А.Ф.]Керенский исчисляет их к моменту революции 1 200 тысяч; [И.П.]Демидов, на основании данных военной комиссии Государственной Думы, доводит эту цифру до двух с половиной миллионов (это – ходячая цифра, занесенная и мною в тогдашний дневник). О „громадном размере“ дезертирства говорит 30 июля [1915 года] в Совете министров ген[ерал А.А.] Поливанов. Дезертиры образуют шайки с атаманами и представляют такую опасность общественному порядку, что министр внутренних дел [князь Н.Б.] Щербатов в заседании Сов[ета] Мин[истров] 6-го августа [1915 года] не ручается за безопасность Царского Села» [477] .

Так или иначе, но в 1917 году в составе армии оставалось порядка 10 млн. человек – по большей части неплохо вооруженных. Тем более удивительным оказалось последующее.

После Февральской революции русская армия почти прекратила активные боевые действия, а после Октябрьской – попросту разбежалась по домам. Тем самым был поколеблен миф о невероятной стойкости русского солдата, а совершенно напрасно!

Просто у этих более десяти миллионов вооруженных людей оказались более важные проблемы дома – в собственных деревнях, нежели те, что удерживали их на фронте.

Крестьянство составляло преобладающую часть российского населения. В еще большей степени это относится к солдатам Первой Мировой войны.

Минимальное исходное образование почти гарантированно выводило на офицерский или унтер-офицерский уровень, особенно в связи с постоянной потребностью в возобновлении кадров наиболее убывающих в траншейных боях младших командиров. Грамотный элемент делал быструю карьеру, легко отрываясь от солдатской массы, но зато приобретал опыт руководства – эта публика позднее стала костяком командных кадров Красной Армии.

Квалифицированных рабочих, необходимых для военной промышленности, чаще оставляли в тылу: более 1 200 тысяч таковых было освобождено от воинской службы, а 50 тыс. возвращено из армии в промышленность [478] .

Народности Средней Азии также не призывались на службу, а попытка проведения среди них массовой мобилизации в тыловые части привела к тяжелейшим волнениям 1916 года – они надолго обеспечили соответствующее отношение к русским властям – и совершенно невероятный размах «басмачества» после 1917 года.