Шрифт:
818
Лишь от невежества вину такой запрет, Он может частным быть, но абсолютным — нет: «До двадцати — нельзя. До сорока — с оглядкой. Доступно полностью — мужчине зрелых лет». 819
Горсть пыли — в небеса, в тот неотвязный глаз, И лишь красавицы пускай глядят на нас! Кому поможет пост, кого спасет намаз? Ушедший, хоть один, вернулся ли хоть раз? 820
Строитель глину мял. Вынослив и здоров, Он не щадил своих ни ног, ни кулаков. А глина, слышал я, обиженно пыхтела: «Дождешься, и тебе достанется пинков!» 821
Будь камнем твердым я, полировать начнут; Будь воском мягким я, бездумно изомнут; Будь луком согнутым, прихватят тетивою; Будь я прямей стрелы, подальше запульнут. 822
Безмозглый небосвод, бездарный страж планет, Гонитель тех людей, в которых гнили нет, Ценитель подлецов, каких не видел свет, Растлитель мальчиков, — привет тебе, привет! 823
Не наша в том вина, что хают нас с тобой, Злорадно высмотрев у нас порок любой. Мы — зеркала для них, в нас не глядят — глядятся: «Ну хороши! Ой-ой!» — смеются… над собой. 824
Хотя на серебре и не взрастить ума, Богатство плюс к уму сгодилось бы весьма. В ладони нищенской фиалка сразу вянет, А розы — рдеют там, где полны закрома. 825
О небо! Чем тебя озлить мне довелось? В безумной беготне в жару я и в мороз: Еды не дашь, пока не пропылюсь насквозь, Воды не дашь, пока не притомлюсь до слез. 826
О колесо небес! Пытать меня — доколе? Клянусь Создателем, с меня довольно боли! И так-то каждый миг — ожог. А ты еще На каждый мой ожог спешишь насыпать соли. 827
О колесо небес! Плодишь ты грязь и мразь, Извечно с чистотой душевной не мирясь. Недаром — колесо: стараешься, крутясь. Кто мразь, тот будет князь, а если князь, то в грязь! 828
Судьба! Сраженье вновь ты повела со мной. К другим приветлива, уж так ты зла со мной! Иль не на всякий лад мирился я с тобою? Иль не на все лады война была со мной? 829
Вращаясь, небосвод запутал мне пути, И тело мне назло клянется не дойти. Кто знает: воспарить смогу, лишь испарившись? Кто скажет, как еще свободу обрести? 830
За то, что к счастью я бежал не чуя ног, Мне руки повязал жестокосердый рок. Увы! В число потерь бесплодный век отпишут, Который без вина и без любви протек. 831
Как сердцу тягостно, что в клетке жить должно, Как стыдно, что навек всего лишь плоть оно! Шепчу: «Снести тюрьму, а стремя шариата Стряхнуть, на камни встать — неужто суждено?» 832
Ты, небо, — прялка лет. Не хлебом кормишь, нет, Так хоть прядешь-то — что? Как рыба я раздет. Вот прялка женская хоть двух людей одела б, Та — с делом кружится, о небо — прялка лет! 833
Блеск Каабы, кумирни мгла — вот рабство, вот! Поющие колокола — вот рабство, вот! И церковь, и михраб, и крест, и четки… Боже! Все показное — корень зла: вот рабство, вот! 834
Решили пьянству мы установить запрет, И даже в руки чанг, считаю, брать не след. Легко забыл вино любой гуляка, только На пьяницу-судью никак управы нет.