Однако, казалось, Франсуаза вовсе и не нуждается в подобных благодеяниях. Она и сама по себе была достаточно богата. Маркизат Монгла перешел к ее зятю Сен-Жоржу, но она владела весьма внушительной сеньорией в Ла Ферте-Гоше, дюжиной феодов и поместий с угодьями, чьи сданные в аренду строения и земли, леса и мельницы при надлежащем управлении приносили ей тяжеленькие мешки с золотыми.

Итак, на долю Франсуазы де Лонсак выпала роскошь в частной жизни и могущество при Дворе, но при этом она проявляла еще большую алчность и жажду денег, чем упоминавшийся выше кюре из Шаронны, который по сравнению с ней кажется просто жалким подмастерьем крупного финансиста. На склоне лет, в 1626 г., она, мечтая о новых прибылях, приобрела за 49 000 ливров откуп налогов на городские владения, целый подчиненный кастеляну округ, земли и сеньории в Провене, тут же и передоверив управление субарендаторам в обмен на солидные ежегодные поступления. В то же самое время она давала взаймы под большие проценты свои сбережения – то суммами в несколько тысяч ливров знатным сеньорам, таким, как, к примеру, Антуан де Бурбон, граф де Море, а то и по мелочи – деревенским жителям, у которых, скорее всего, забирала их добро, если они вовремя не возвращали долг. В общем, можно с уверенностью сказать, что большей скупердяйки, сутяги и спекулянтки, – но и более квалифицированного эксперта во всех областях, связанных с юрисдикцией и нотариатом, шла ли речь о действиях или бумагах, – свет не видывал.

Следовало бы ожидать, что такая знатная и состоятельная дама должна бы обитать в обширных апартаментах, достойных ее ранга и ее богатства. Ничего подобного. В 1633 г., перед кончиной, Франсуаза жила в тени короля – в маленьком домишке с часовенкой, расположенном «позади галерей Лувра», а предоставил в ее распоряжение этот домишко наверняка Людовик XIII, потеряв возможность держать свою воспитательницу под собственной кровлей. Двор, в который выходили обустроенные на первом этаже кухня, буфетная и конюшня; спальня и гардеробная на втором этаже; кладовка, где хранилась ненужная мебель, нечто вроде чердачной кладовки, еще две конурки и собственно чердак – под крышей; вот и все помещения. Мадам де Монгла ютилась в такой тесноте, что вынуждена была поселить свою камеристку [84] и свою горничную в эту самую чердачную кладовку и одну из каморок под крышей, кухарку – просто в кухне, кучера – в конюшне, а Ферри Фошона, своего дворецкого, в специально нанятой для него и меблированной комнате на улице Сен-Тома-дю-Лувр.

Но, спросите вы, наверное, наша маркиза, окруженная пятью слугами, по крайней мере обставила красивой мебелью свое тесное жилище и вела в нем образ жизни, достойный столь знатной особы? Вот увидите, опять-таки ничего подобного. Возможно, правда, что старость и какая-то оставшаяся неизвестной болезнь толкали ее и к излишней бережливости, и к почти полному уединению… Давайте войдем в ее домик. Попробуем реконструировать его облик, несмотря на беспорядок, который устроили там нотариусы, торопившиеся поскорее закончить опись имущества.

В погребе мы обнаружим два бочонка бургундского кларета, каждый емкостью в мюи, два бочонка по 114-132 литра бонского, один, опять-таки объемом в мюи, бочонок и две «питты» белого – из Анжу и Герара. Явно было чем потрафить вкусу самых тонких знатоков питейного дела. Кухня и примыкающая к ней буфетная, хоть и заставленные ненужной мебелью (там, к примеру, стоят кровать, шесть столов и три сундука), выглядят не менее приятно, чем винный погреб. Здесь мы найдем вполне достаточно посуды и прочих предметов домашней утвари, чтобы приготовить аппетитное жаркое или хорошенько протомленное, такое нежное рагу. Здесь есть к тому же две специальные кастрюли для варки рыбы, которые редко фигурируют в описаниях кухонной посуды той эпохи, зато нет тяжелого приспособления для того, чтобы вращать вертел.

Из всего, что сказано выше, можно сделать вывод: трапеза у маркизы де Монгла, имевшей такой чудный погребок и так хорошо оборудованную кухню, должна была доставлять истинное наслаждение, тем более что у маркизы и накрыть стол находилось чем: сорок две скатерти, пятьсот семнадцать льняных узорчатых, дамастовых и «типа венецианских» салфеток [85] ; бесчисленная оловянная посуда для будних дней, а для парадных приемов – на 7 332 ливра изумительных серебряных и позолоченных изделий [86] , в том числе канделябры, кувшины для воды и для вина, флаконы, подогреватели, сосуды для уксуса, солонки, сахарницы, пятьдесят пять блюд, тазики, супницы и соусники, сорок семь тарелок, двадцать пять приборов и сорок восемь резных или гравированных ножей.

К сожалению, легко можно понять, что наша героиня очень мало заботилась о том, чтобы устраивать пиры для друзей. Ведь для того чтобы поставить стол и усадить вокруг него приятных тебе сотрапезников, нужно иметь если не зал, то хотя бы прихожую [87] приличного размера. Но у маркизы не было ничего похожего. Отсюда можно сделать вывод о том, что ее тонкие вина никогда не дарили наслаждения знатокам, что столовое серебро если и вынимали из сундуков, то исключительно для личного пользования хозяйки, что ее дворецкий (он же метрдотель) был просто старым слугой, которого держали в доме из сострадания.

Обшарив дом сверху донизу, мы сразу поймем: внимания заслуживают лишь те комнаты, в которых собственно и жила маркиза, ее, так сказать, личные апартаменты.

Если кто и являлся к ней в дом в последние годы жизни, то принимала она гостя обычно прямо в спальне, одетая в черное бархатное платье в цветочек или – в тех случаях, когда визитер оказывался уж очень важным лицом, – в наряд из лилового бархата, отделанный золотым галуном, поверх которого было некое подобие камзола из той же материи, но на этот раз усеянной королевскими лилиями, а иногда, если было холодно, на плечи накидывался еще и черный атласный, весь расшитый капот [88] . Почти все время проводившая взаперти в этой своей спальне, даже и пищу принимая только там, она выходила на улицу лишь для того, чтобы сделать совершенно необходимые покупки, и тогда в красивую карету, обитую изнутри темно-красным бархатом с вышивкой, запрягались две гнедые лошади.

Маркиза вполне довольствовалась уединенной жизнью в спальне, где все было устроено для наибольшего удобства. Между восемью панно, представлявшими собой фламандские гобелены, на стенах в качестве драгоценных украшений были развешены лазуритовый крест, две серебряные кропильницы, яшмовая и хрустальная пластины, обрамленные золотом с бирюзой (на одной было выгравировано изображение Пресвятой Девы, на другой – святого Карла), три картины религиозного содержания и четырнадцать портретов боготоворимых хозяйкой дома людей: короля Генриха IV и его детей, нарисованных в младенчестве – будущего Людовика XIII, Гастона Орлеанского, юных Мадам [89] Елизаветы, Мадам Генриетты-Марии и Мадам Кристины Французских, а также герцога Савойского, королевы Луизы, вдовствующей герцогини де Гиз и принцессы де Конти. Над камином висело серебряное бра, рядом, на специальных стеллажах, выстроились, словно в витрине своеобразного музея, драгоценные шкатулки и четыре ковчежца, сверкающих золотом, эмалями и бриллиантами. На мраморной полке камина стояли довольно любопытного вида хрустальные кубки с орнаментом из овальных выпуклостей на высоких золотых ножках, тут же лежал индийский орех, преобразованный в кувшинчик для воды и весь усыпанный серебряными звездочками. А посреди всего этого великолепия тикали массивные часы из меди, выполненные в виде парусника.