Мурат, идущий впереди батальона, подал знак дозору не оборачиваться. Вызвав к себе ротных командиров колонны, Мурат приказал — по условному знаку дозора, не теряя ни минуты, развернуться в цепь и с ходу занять деревню. «Если же в деревне дозор немцев не обнаружит, не будем расстраивать колонну. С мотоциклистами и дозор управится», — предупредил он.

Пока колонна поднималась на холм, два мотоциклиста скрылись в деревне. Теперь она была как на ладони: около тридцати потемневших от дождей деревянных домов, раскинувшихся по обе стороны дороги. В центре деревни виднелся высокий желтый дом под железной крышей, видимо, школа. Низкорослые деревца на улице издали чем-то походили на неприятельских солдат. Внезапно грохнул ружейный залп.

До слуха бойцов донеслись истошные крики, приглушенные расстоянием. И нельзя было сказать уверенно — действительно ли кричали люди.

Фашисты никак не ожидали тут, в своем тылу, нападения русских. Они спохватились, когда батальон, рассыпавшись в цепь, уже достиг деревенской околицы. Поднялась паника: офицеры безуспешно пытались собрать разбегавшихся по улицам солдат. Несколько немцев, засев в доме, открыли стрельбу. Мурат бежал впереди бойцов. Укрывшихся в доме фашистов забросали гранатами бойцы дозора.

Перестрелка в деревне длилась несколько минут. Лишь немногим вражеским офицерам и солдатам удалось бежать на грузовике. Остальные были уничтожены. Из подвалов и ям высыпали на улицу женщины, старики, дети. Они думали, что вернулись советские войска, отступившие вчера ночью на восток. Женщины ловили бойцов за рукава шинелей, наперебой зазывали в хаты. Здесь и там слышались возбужденные голоса:

— Я ж говорил, наша армия вернется!

— Один день побыли без вас, а уж истомились!

— Ну, прямо скажем, в самый нужный момент вы подоспели!.

— Совсем заели нас, собаки!

В ответ посыпались вопросы бойцов:

— Когда прошли наши войска?

— Немцы давно в деревне?

— Мы из окружения пробиваемся, товарищи!

Гул голосов постепенно начал стихать. Радостный огонек в глазах погас, на лицах появилось жалостное, сострадательное выражение.

Седой старик, опустив голову, прокашлялся и пробормотал:

— Да, положение хреновое.

К Василию и Ержану подбежала растрепанная женщина, вся в слезах. Схватив Кускова за руку, она стала биться о его грудь головой.

— Ох, родные мои, и где же вы досель были? Сгубили, кровопийцы! Убили!

— Что случилось? Скажи, что случилось? — спрашивал ошеломленный Кусков, придерживая женщину за плечи.

— Ой, сгубили! Палачи, кровопийцы! Убили! — причитала женщина сквозь рыдания.

Василий гладил ее по голове.

— Кого убили?

— Аленушку. И Витю расстреляли! Аленушка — сестра моя. Ох, чтоб сгорело их гнездовье вместе с Гитлером! Чтоб подохли они, палачи, чтоб земля не приняла их поганых костей! — голосила женщина.

Василий и Ержан насилу успокоили ее. Они подошли к месту расправы. Возле сарая лежала молодая женщина. Кровь пропитала ее шерстяной свитер на груди, обагрила белый снег. На лице женщины застыло выражение ужаса и ненависти. Губа приподнялась над стиснутыми зубами. Недалеко от женщины лежал двухлетний, очень беленький ребенок. Казалось, он безмятежно спит, поджав ноги, этот крепенький малыш. Бойцы стояли молча, сняв шапки. Толпа все росла. Задние из-за плеч передних хмуро поглядывали на мертвецов.

Женщина, которая привела Василия и Ержана, опустилась на колени и, обнимая то сестру, то младенца, продолжала выкрикивать страшные проклятия убийцам. Из ее сбивчивого, вперемежку с рыданиями рассказа выяснилось, что здесь произошло.

Ночью в дом Алены постучался боец, раненный в ногу и отставший от своей части. Он просил помощи. Алена спрятала его в погреб: она надеялась вылечить раненого. Наутро в деревню вошли фашисты. Четыре солдата остановились у Алены. Неизвестно зачем, вероятно, рассчитывая раздобыть съестное, они проникли в погреб и нашли там раненого красноармейца. Его выволокли во двор. Позвали хозяйку. Алена вышла из дома с ребенком на руках. Когда на ее глазах стали избивать раненого, Алена кинулась защищать его. Ее ударили прикладом в грудь. Алена опрокинулась на спину, ребенок выпал из ее рук. И тут один из гитлеровцев, вскинув винтовку, двумя выстрелами покончил и с матерью и с ребенком.

Страшная весть облетела деревню. Толпа росла. При виде убитой женщины и ее младенца гнетущее молчание охватило людей. Василий медленно обвел взглядом сельчан и бойцов батальона. Как черная туча, стояла толпа. Похоже было, что люди лишились способности двигаться, говорить, чувствовать.

Вот стоит Бондаренко с бескровным лицом и запавшими небритыми щеками, в глазах его и ненависть и скорбь. Вот Земцов — щетинки его белесых бровей туго сошлись на переносице, полные слез глаза уставились в одну точку, губы прикушены. В каменной неподвижности застыл Картбай: прокуренные короткие усы его не шевелятся, а в глазах — черная туча.