Сам Гитлер вполне мог посчитать в начале 1929 года, что его политические успехи ушли в прошлое — и дальше с этим будет все хуже и хуже. Он мог, как тогда казалось, так и остаться до конца жизни политической фигурой второго-третьего ряда — или каким-то радикальным образом должен был изменить весь род своей деятельности и занятий. Возможно, что он уже сам посчитал себя политическим трупом, хотя никогда не позволял себе высказываться подобным образом. Такой пессимистической оценке должно было послужить и весьма серьезное дополнительное обстоятельство, так и оставшееся в секрете — об этом немного ниже.

В то же время именно тогда проявились два существенных фактора: во-первых, относительная популярность «Майн Кампф» в предшествующие годы создала ему имидж достаточно процветающего писателя, а не бедствующего графомана; во-вторых, его собственные партийные друзья, также разочарованные в общих политических успехах, уже не столь ревностно присматривали за Гитлером и друг за другом — и им уже не могли приходить в головы в 1928–1929 годах прежние подозрения, что он растрачивает на себя партийную кассу или пользуется услугами тайных доброжелателей — ни того, ни другого теперь просто быть не могло!

В рядах сторонников Гитлера царило уныние: Рем даже уехал в 1928 году служить инструктором-наемником в Боливию, и был вызван Гитлером обратно лишь осенью 1930 года — когда отряды СА стали выходить из повиновения Гитлера. [750]

Именно в 1928–1929 годах Гитлер и мог позволить себе извлечь на свет Божий значительные деньги абсолютно неизвестного происхождения и, почти не таясь, потратить их на разумные с обывательской точки зрения приобретения, уже не вызвавшие ни тогда, ни позже никакого нездорового интереса. «В течение 1929 года из его бумаг внезапно исчезли упоминания о процентах по долгам и долговым обязательствам, — а долги были немалые»! [751]

Тогда же Гитлер обзавелся роскошной квартирой в Мюнхене и приобрел виллу в Альпах — в Обезальцберге близ Берхтесгадена, на всякий случай оформленную на имя его старшей сестры Ангелы; с сестрами Гитлер постепенно восстановил отношения, начиная с 1920 года. [752]

Ханфштангль пытался связать эти перемены с «поступлением денег из Рура», когда Гитлер «перестал строить из себя лидера рабочей партии», но происходило это последнее, однако, уже совсем незадолго «до конца 1929 года». [753]

Но и у Гитлера оставалась ахиллесова пята.

Был ли Адольф Гитлер вполне самостоятельной политической фигурой?

Вопрос об этом поднимался давно — еще до 1933 года: «Гитлер представал в качестве вполне заменимой, «заурядной жестяной фигуры», как писал один из авторов левого направления [754] , занимавшийся анализом фашизма, еще в 1929 году [755] /…/.

/…/ многие политики-консерваторы и историки-марксисты столь странным образом сходились во взгляде на Гитлера как на инструмент для достижения чьих-то целей. Будучи далеким от какого бы то ни было величия и не являясь крупной политической, а уж тем более исторической фигурой, он казался идеальным олицетворением типа «агент».» [756]

Подобные подозрения высказывались еще раньше — и вовсе не буржуазными консерваторами и тем более не историками-марксистами. Совсем незадолго до 29 июля 1921 года, когда Гитлер был провозглашен «фюрером» — вождем НСДАП, против него выступили противники в его собственной партии.

Один из первых членов НСДАП, упомянутый Эрнст Эреншпергер, составил политическую декларацию и опубликовал ее в газете «Мюнхенер Пост». Там говорилось о Гитлере: «Он полагает, что пришло время, чтобы по заданию стоящих за ним темных сил внести разброд и раскол в наши ряды и тем самым сыграть на руку махинациям евреев и их пособников… И как он ведет эту борьбу? Чисто по-еврейски». [757]

Не нужно воспринимать данный текст как обвинение Гитлера в еврейском происхождении. Это просто такой типичный словесный оборот; автору этих строк (не еврею ни по происхождению, ни по имени, ни по внешности) неоднократно случалось выслушивать подобные выпады на русском языке по собственному адресу — всегда, разумеется, в отсутствии евреев. Нередко случалось слышать и ничем не обоснованные подозрения по адресу каких-либо чем-то несимпатичных типов: а не еврей ли он?

Характерно и откровение на эту тему самого Гитлера, высказанное, что существенно, в октябре 1920 года (если верить воспоминаниям Отто Штрассера, именно тогда и познакомившегося с Гитлером): «как только я узнал, кто они такие, лишь только понял их сущность, я стал вглядываться в каждого прохожего на улице, чтобы определить — еврей он или нет» [758] — здесь, заметим, ни слова не говорится о том, когда именно Гитлер увлекался столь полезным занятием!