Такие цветы он видел у Аменхотепа в перламутровой комнате: так это он прислал Эриксо такой царский подарок. Неужели маг питал к ней более глубокое чувство, чем то, в котором признавался.

Сама избранница, по–видимому, ничего не подозревала. Она восторгалась вкусом и богатством полученных вещей и нисколько не скрывала своей радости. Ее заботило только как бы чудные цветы не завяли до завтрашнего вечера.

На следующий день Рамери первый был готов к празднику. На нем была надета тога. В этом новом костюме ничто не выдавало в нем современника Амасиса, исключая разве, может быть, его чисто египетской внешности. Он был грустен; чувство пустоты и одиночества, по временам овладевавшее им, давило его и теперь. Оставалось более получаса до назначенного времени, и Рамери, сев у окна, задумчиво смотрел на сад, уже тонувший в сумраке ночи.

Легкий шум и прикосновение маленькой ручки заставило его быстро обернуться. Перед ним стояла Эриксо в своем волшебном костюме. В полумраке комнаты, освещенной только одной лампой, она казалась волшебным видением. Все на ней сверкало и горело; золотистые волосы, казалось, фосфоресцировали под белыми лилиями, такими свежими и бархатистыми, словно они только что были сорваны. Никогда еще не блистала она такой чарующей сотой, как в эту минуту. Глаза ее горели, а полная неги, страстная улыбка блуждала на ее полуоткрытых губах.

– Эриксо! Клянусь Ра и Осирисом, ты так прекрасна, что способна соблазнить самого бога! – вскричал пораженный Рамери.

Эриксо положила ему руки на плечи и полушутливо, полусерьезно сказала:

– Соблазнять бога желания не имею; с меня довольно одного твоего сердца. Разве я не спала терпеливо целые века, чтобы победить Нуиту?

Говоря, она склонилась к нему, радостная, как само воплощение искушения. Золотистые локоны ее ласкали его щеку, одуряющий аромат лилий кружил ему голову, он все забыл в эту минуту. Быстро привлек он к себе Эриксо и страстно поцеловал ее в губы. Но повторить своего поцелуя он уже не мог, Эриксо, как ящерица, ловко выскользнула из его рук и исчезла.

Сконфуженный и раздосадованный Рамери вымыл холодной водой свое разгоряченное лицо и оправил тогу. В это время появился раб и позвал его.

Когда он вошел в атриум – все уже были в сборе. Первый же взгляд, брошенный на Валерию, быстро уничтожил чувственное увлечение, внушенное ему Эриксо.

На патрицианке был розовый, вышитый серебром пеплум, а украшения из рубинов и венок из роз чудно шли к ее бледному цвету лица и к ее черным, как вороново крыло, волосам. Ее спокойная, величавая осанка, строгий и кроткий взгляд больших, темных глаз и высокая и стройная фигура – все это составляло полный контраст с Эриксо, маленькой, нежной, прозрачной и подвижной, как пестрая бабочка. И эта строгая и сдержанная красота Валерии производила могущественное влияние на Рамери. Когда он чувствовал на себе глубокий и чистый взгляд патрицианки, он был неуязвим и недоступен какому другому влиянию. Поэтому он оставался равнодушен и холоден, видя, что Галл, в присутствии жены, расточал Эриксо комплименты.

Дворец Асгарты был уже полон народа, когда прибыл легат с семьей. Все было залито светом, как днем, и великолепие комнат, чудеса сада, статуи и драгоценные камни, фонтаны, все производило впечатление волшебного сна.

Хозяин дома лично принимал гостей у входа в большую залу. В минуту прибытия легата вокруг Асгарты теснилась такая толпа, что Галлу с женой пришлось ждать довольно долго, прежде чем им удалось подойти поздороваться с ним.

Нетерпеливая Эриксо скоро соскучилась таким ожиданием и из любопытства развлекалась экскурсиями в соседние комнаты. Когда она вернулась, Асгарты уже не было у входа в большую залу, и Галл, искавший ее, побранил за неумение держать себя; но глаза его говорили совсем другое: красота ее, видимо, возбуждала его притуплённые чувства. Эриксо не обратила на него никакого внимания. Она искала Рамери, но тот разговаривал, окруженный толпою молодых людей. Валерия, между тем, присоединилась к жене проконсула и нескольким матронам, ее окружавшим; с легатом заговорил один из его товарищей, Эриксо очутилась совершенно одна.

Горя желанием найти перламутровую комнату, которую описывал ей Рамери, она с присущей ей смелостью проходила залы и галереи, любуясь статуями, драгоценными вазами, золотыми тканями и цветными коврами. Таким образом добралась она до самой столовой, где толпа рабов, под руководством управителя, убирала столы золотой и серебряной посудой и уставляла дымящимися блюдами, фруктами и сладостями. Наконец, она неожиданно очутилась в комнате с перламутровыми стенами, которую так искала. Залитая светом, комната эта вечером имела еще более волшебный вид, чем днем. Поднятая портьера открывала вход в грот, стены которого, казалось, были сделаны из синих кристаллов сапфира. Большие пальмы и кусты роз украшали его, а в глубине тихо журчал фонтан и изливался в бассейн, высеченный словно из гигантского рубина. В тени дерев мраморные скамьи манили к отдыху; а посредине, на небольшой колонне, стояла статуя Эроса, державшего в руке сердце, пронзенное стрелой.

Эриксо остановилась и залюбовалась окружавшим ее великолепием, с наслаждением вдыхая чудный, наполнявший грот аромат, как вдруг чья–то тень проскользнула у входа в грот, и на пороге появилась высокая фигура Асгарты.

– Эриксо! – произнес маг.

Звук этого хорошо знакомого, металлического голоса заставил ее вздрогнуть и обернуться. Шатаясь, отступила она назад, точно зачарованная взглядом Аменхотепа, хотя и властным по–прежнему, но не отражавшим, однако, ни гнева, ни суровости.

Эриксо опустилась на колени и прошептала покорно:

– Господин! Прости меня!

Аменхотеп быстро подошел к ней.

– Встань! Тебя могут увидеть! Отчего ты дрожишь? За что ненавидишь ты меня до такой степени, что хотела убить? Что я сделал тебе?

Стыд, страх, – целый хаос чувств, в которых Эриксо сама себе не могла дать отчета, бушевали в душе ее и горячие слезы брызнули из глаз. Схватив руку мага, она прижала ее к губам и с тоской пробормотала:

– Я и сама не знаю, за что я ненавижу тебя!