Кинг Джордж был бесконечно услужлив и шел навстречу нашим желаниям с таким усердием, что это приводило подчас к недоразумениям.

— Как ты думаешь, нам удастся добраться сегодня до этой деревни? — спросил я его однажды, показывая интонацией, что я очень на это надеюсь.

— Да, голубтик,— Кинг Джордж улыбнулся ободряюще,— я ститаю, мы просто долзен быть эта деревня ветером.

На закате мы все еще плыли по безлюдной реке.

— Кинг Джордж,— голос мой был суров,— где эта твоя деревня?

— А! Далеко, отень-отень далеко!

— Но ты говорил, что мы будем там вечером.

— Ну, голубтик, мы старался, нет, сто ли? — ответил он явно задетый.

Чем дальше плыли мы вверх по Кукуй, тем больше становилось в ней упавших стволов деревьев. Некоторые частично перекрывали русло, и нам удавалось их обходить, другие были длиннее и лежали, как мосты, от берега до берега,— мы проходили под ними. Но иногда путь преграждал огромный ствол, почти весь скрытый в воде. В таких случаях Кинг Джордж на полной скорости направлял лодку прямо на ствол, в последний момент вырубал двигатель и поднимал мотор над водой, чтобы не повредить винт. Лодка тем временем наскакивала на препятствие и наполовину проходила его. Затем мы вылезали и, балансируя на скользком бревне, так как течение тащило нас за ноги, перетаскивали лодку на чистую воду.

Каждые несколько миль мы останавливались у какого-нибудь небольшого поселения и расспрашивали о животных. И не было места, где бы мы ни видели ручных попугаев, лазящих с палки на палку под крышами хижин или разгуливающих по деревне с раздраженным видом и связанными за спиной крыльями. Индейцы, как и мы, ценят попугаев за яркую окраску и способность подражать человеческой речи. Нередко при виде нас попугаи принимались визгливо ругаться на акавайо.

Взрослых попугаев трудно и ловить, и приручать, поэтому индейцы берут в лесу птенцов из гнезда и сами их выкармливают. В одной деревне женщина дала нам птенца, которого ей только что принесли. Это был обворожительный малютка с громадными коричневыми глазами, большим нелепым клювом и десятком неряшливых перьев, разбросанных по голой коже. У меня не хватило сил отказаться от такого очаровательнейшего существа, но, взяв птенца, я должен был получить и уроки кормления. Смешливая хозяйка рассказала мне, как и что надо делать.

Прежде всего я должен был разжевать кусок лепешки. Увидев меня за этим занятием, птенец пришел в чрезвычайное волнение: захлопал голыми крыльями-култышками и замотал головой в предвкушении лакомства. Кончив жевать, я приблизил лицо к птенцу, и он без всяких колебаний вставил свой раскрытый клюв меж моих губ. Я в свою очередь старался запихнуть языком разжеванную массу в глотку младенца.

Мне такой способ кормления представлялся вопиюще негигиеничным, но бывшая хозяйка птенца уверяла, что иначе его не выкормишь. К счастью, наше чадо уже через неделю смогло самостоятельно уплетать мягкий спелый банан. Это освобождало нас от необходимости упражняться каждые три часа в жевании лепешки.

Когда мы достигли верховьев Кукуй и впереди оставалась последняя деревня — Пипилипаи, мы благодаря меновой торговле имели в своем распоряжении обезьян, черепах, танагр, ара и несколько других необыкновенных и ярких попугаев. Самым неожиданным нашим приобретением был юный пекари, дикая южноамериканская свинья. Мы получили его, в общем-то, за скромный набор голубых и белых бус, но, как нам показалось, его прежние хозяева считали, что совершили удачную сделку. В момент обмена мы не могли трезво оценить всех тонкостей взаимной выгоды этой операции. Но вскоре случай представился.

Мы не рассчитывали на столь крупного питомца, как пекари, и поэтому подходящей для него клетки не нашлось. Молодой поросенок, однако, оказался вполне ручным, и мы по наивности решили приспособить ему простой веревочный ошейник и привязать его к поперечине в носовой части лодки. Это, однако, оказалось сложнее, чем мы думали, потому что голова у пекари сходит на конус от затылка к рылу, и мы скоро убедились, что никакой нормальный ошейник не держится на поросенке и пяти секунд. Поэтому ошейник был заменен сбруей, накинутой сверху, у затылка, и пропущенной под передними ногами. Теперь-то, полагали мы, наш поросенок будет паинькой и ничего не затопчет в лодке. Худини, как мы окрестили нашего нового питомца, имел особое мнение относительно своих прав на свободу. Не успели мы отчалить, как он, взметнув ногами, с завидной легкостью скинул наше хитроумное приспособление и, устремившись к ананасам, запасенным на ужин, принялся их уписывать. Останавливаться и приниматься за поиск новых вариантов стреноживания нашего резвого молодца мы не могли, так как не успели бы добраться до Пипилипаи к вечеру. К тому же наш мотор, по выражению Кинга Джорджа, имел обыкновение «отень-отень надувать», поэтому весь следующий час я не просто сидел в обнимку с щетинистым Худини, но и порядком измотался, пытаясь сдержать исследовательский пыл его азартной натуры.

Вот, наконец, и Пипилипаи. Деревня находилась в десяти минутах ходьбы от реки и оказалась одним из самых примитивных поселений, встречавшихся нам до сих пор. Все мужчины носили набедренные повязки, а женщины — расшитые бисером передники. Всего несколько круглых хижин — и все развалюхи, сделанные кое-как, прямо на сухой песчаной почве, без всякого пола, а некоторые и без полного комплекта стен. Нас встретили сердечно: как и во всех других деревнях, у Кинга Джорджа нашлось здесь несколько родственников. В деревне было много попугаев, а между хижинами разгуливал с важным видом крупный хохлатый гокко. Черный, блестящий, он был похож на индейку. На макушке у него торчал премиленький пучок завитых перьев, а клюв сверкал яркой желтизной. Мы выяснили, что гокко предназначался для общего котла, но голубой бисер и тут сделал свое дело. Шесть пригоршней стеклянных сокровищ осчастливили всю деревню и спасли от ужасной участи роскошную птицу.

Свободного помещения в деревне не оказалось, поэтому мы вместе с Кингом Джорджем и Авелем развесили свои гамаки в одной из хижин, где обитала семья из десяти человек. Пока Чарльз готовил ужин, я, приласкав Худини, предательски нацепил на него новую, тщательно изготовленную сбрую. Привязав неугомонного пострела к столбу в центре деревни, я положил рядом с ним ананас и лепешки из кассавы и постарался убедить его прилечь и поспать.

Ночь выдалась не слишком спокойной. Кинг Джордж давно не навещал своих здешних родственников, поэтому их обмен новостями порядком затянулся. Среди ночи стал кричать ребенок. Потом кто-то из мужчин выбрался из своего гамака и стал приводить в порядок костер посреди хижины. В конце концов мне все же удалось заснуть, но с трудом пришедший сон был сейчас же прерван: меня трясли за плечо и голос Кинга Джорджа громко шептал в ухо: «Эта свинья! Она безать!»