Аптек Кожелва шлет свои приветствия Франческо Ракоци да Сан-Джермано с отчетом о том, что ему довелось наблюдать в тосканской Флоренции.

Покинув Рим и двинувшись на север Италии, дабы продолжить изучение древних италийских наречий, я прибыл во Флоренцию в конце октября и стал хлопотать о том, чтобы мне было позволено поработать в библиотеке, основанной Козимо де Медичи. Меня весьма огорчило, что к этим столь скромным моим притязаниям власть предержащие лица отнеслись с большим подозрением, однако благодаря усилиям францисканцев из Санта-Кроче, которые, как я понял, не очень-то ладят с доминиканцами, желанное разрешение было дано.

Вынужден сразу же и с огромным прискорбием заявить, что нынешняя Флоренция весьма далека от былой своей славы. Вместо пышного цветущего сада я нашел мрачный вытоптанный участок земли. Установленный в городе аскетизм заставил бы вострепетать даже спартанцев; боюсь, этой фразой я не выразил и десятой доли того, что творится на деле.

Да, очень возможно, что шерсть стала плоха, что торговля тканями сократилась и что недавнее нашествие войска французского внесло свою лепту в расстройство хозяйства страны. Весьма естественно, что постоянный недород на полях не мог не заставить граждан республики подтянуть пояса. Но в печальном положении просвещения и науки и в не менее прискорбном упадке искусств повинны прежде всего толпы религиозных фанатиков, не дающие флорентийцам свободно вздохнуть.

За время моего пребывания там я видел много религиозных процессий, но самой странной из них была та, которую я сейчас опишу. Монахи-доминиканцы продвигались по улицам, приплясывая и распевая гимны, умоляя Господа наслать на них святое безумие. Вел их всех некий Савонарола, отлученный Папой от церкви, но тем не менее призывающий всех окружающих уверовать в то, что Дух Господень снизошел на него. Никто не пытался возразить этому проповеднику, хотя в словах его крылся великий грех.

Подле Савонаролы шла и сестра Эстасия, за благочестивость свою, как было объявлено, приобщенная тайнам Господним. Она немолчно рассказывала о своих видениях, и все, кто слышал ее, замирали в благоговейном восторге. Она была очень слаба, ибо много постилась, лицо ее покрывали следы от ударов хлыста (остальное было укутано — даже руки). Но слова этой женщины звучали так страстно, что многие начинали плакать и каяться. Затем сестра Эстасия стала петь свой новый гимн, монахи его подхватили, а сестра принялась танцевать. Завидев это, многие участники шествия попадали на колени, а Савонарола громогласно призывал всех в свидетели силы и могущества Господа. Сестра Эстасия, оборвав свое пение, упала к ногам Савонаролы и начала целовать их с большой пылкостью, а потом потеряла сознание. Сестры-селестинки были вынуждены унести ее в свой монастырь, расположенный за городскими стенами. (Хочу заметить, что с тех пор, как сестра Эстасия принесла Сакро-Инфанте известность, к монастырской больнице пристроили другое крыло, ибо она уже не вмещала страждущих, не способных позаботиться о себе. Настоятельница Сакро-Инфанте сестра Мерседе даже неосторожно посетовала, что в городе стало больше безумцев, за что Савонарола сделал ей выговор. Он так разошелся, что предложил освободить сестру Мерседе от обязанностей главы монастырской общины и возложить их на сестру Эстасию, но та упросила доминиканца отказаться от этой затеи, и все осталось как есть.)

Добавлю еще, что тех флорентийцев, которых не тронули танец и пение благочестивой Эстасии, похватали одетые в серые сутаны юнцы и заставили публично покаяться в стенах Санта-Мария дель Фьоре при огромном стечении прихожан.

Эти молодчики, еще не достигшие брачного возраста, дважды врывались в мое жилище. Они искали предметы роскоши, а также книги, запрещенные церковью. Совершать эти обыски им дозволено новыми уложениями, принятыми приором и Синьорией республики, которые все еще являются властью, но находятся под сильным влиянием Джироламо Савонаролы.

Тех же, кто не подчиняется новым правилам, преследуют и сажают в тюрьму. Существует особенный документ с перечнем признаков, за которые человека можно обвинить в ереси и упрятать в узилище. Темницы города переполнены, но более строгие действия к узникам пока что не применялись. (По крайней мере, ничего такого не было до декабрьского праздника святого Николая, а потом я покинул Флоренцию.) Кажется, до Рождества Христова всех заблудших решили не трогать, чтобы дать им время как следует осознать собственные ошибки и вины.

Надеюсь, мой почерк и стиль изложения не вызовут у вас затруднений. Ваш устный польский столь превосходен, что вы, мне думается, должны с легкостью разбирать и письмо. Если это не так, я охотно переведу сей скромный отчет на латынь, коей, мне кажется, я овладел в совершенстве, хотя в итальянском не очень-то преуспел. Не правда ли, для таких иноземцев, как вы и как я, этот язык — большая морока? Но многие, к сожалению, тут на нем говорят и требуют от приезжих того же. Латынь звучнее, строже и проще, но они не хотят этого понимать.

Скажите, вы изучали польский по книгам? Или бывали в наших краях? Впрочем, я понимаю, что вопрос мой нелеп, и прошу простить мне излишнее любопытство.

За сим позвольте уверить, синьор Ракоци, что я всегда к вашим услугам и буду рад, если вам как-нибудь вздумается меня навестить в доме Лино Ваззомаре, в том, что находится возле монастыря Сан-Грегорио. С лучшими пожеланиями,