Что касается Лужкова, тот не был столь миролюбив и уклончив. Видно было, что он не прочь и “подраться” с наиболее агрессивными народными избранниками. Он начал с того, что обратил внимание депутатов на “неинтеллигентную форму” его приглашения на съезд: его, мэра, “вызвали для дачи объяснений по поводу событий, произошедших в Москве 28 марта”. “Но Съезд – не суд”, – сказал Лужков. Рассказывая о событиях, случившихся накануне, мэр подчеркнул, что случай с Галишниковым, которому досталось от демократов, – единичный, основные же нарушения совершала как раз противная сторона – демонстранты и митингующие из “Трудовой России” и Фронта национального спасения: они произвольно, без разрешения столичных властей меняли маршрут своих передвижений по Москве, выкрикивали агрессивные лозунги, пытались провоцировать своих политических оппонентов. Лужков привел примеры лозунгов, которые в ходу у “трудороссов” и “нацспасителей”: “Долой оккупационное правительство Ельцина!”, “Депутат, добей гадину!”, “Раздавим гадину сионизма!”. Это уже не просто лозунги, сказал мэр, это призывы к физическому насилию.

Лужков обратил внимание также на тот оставшийся не известным для большинства депутатов факт, что за неделю до случая с Галишниковым, 21 марта, возле Белого дома был избит – действительно избит – теми же “трудороссами” и эфэнэсовцами депутат-демократ Петр Филиппов, и по этому инциденту возбуждено уголовное дело.

Выступление Лужкова с явными нотками сочувствия “не к тем”, к кому хотели бы депутаты, разумеется, не могло понравиться консервативной части Съезда.

– Второй раз господин мэр выступает перед нами, – раздраженно заявил один из депутатов, – и ведет себя вызывающе. Я призываю решением Съезда снять его с работы.

Это была хорошая “свеча” для Лужкова. Похоже, он только и ждал чего-то подобного.

– В отношении снятия мэра, – отрезал он не без злорадства, – простите, ничего у вас не получится. Мэр избран москвичами, и только москвичи вправе это сделать, но, простите, не Съезд.

Впрочем, если говорить о жажде реванша, которую испытывала потерпевшая поражение оппозиция, ее попытка расправы над Ериным и Лужковым – это, конечно, был не более чем примитивный условный рефлекс размахивания кулаками после драки. В основном, разумеется, упомянутая жажда сконцентрировалась на другом – на том, чтобы нанести президенту поражение на референдуме 25 апреля. Оппозиционеры были уверены: Ельцин проиграет всенародное голосование. Тут для них не было вопроса.

Впрочем, такого же мнения придерживались и некоторые СМИ. “Независимая газета” писала в те дни: “Кажется весьма сомнительным, чтобы следствием… предстоящего плебисцита стала победа Бориса Ельцина или сколь бы то ни было значительное усиление его позиции”. В другой статье в этом же номере газеты: “Если референдум о доверии президенту 25 апреля состоится, то шансов на победу, тем более значимую, у Ельцина, увы, очень мало”.

“Недостатки” Ельцина и “достоинства”

Хасбулатова

(Заметки на полях)

Были ли у Ельцина в ту пору ошибки? Разумеется, были, и очень много. Но его немало обвиняли и в мнимых ошибках, – оскорбляли, ругали, журили, упрекали, благо свобода слова при первом российском президенте, слава Богу, практически ничем не ограничивалась.

В день открытия IX чрезвычайного съезда, 26 марта, Виталий Третьяков, главный редактор той же “Независимой газеты” опубликовал открытое письмо Борису Ельцину с перечнем того, что он считал президентскими просчетами, – таких было штук пятнадцать, – и с пожеланием больше их не делать. Кое по каким, немногим пунктам списка с Третьяковым можно было согласиться: пожалуй, Ельцин тут действительно дал маху. Насчет других одолевало сомнение: может, просчет, а может, и не просчет. В отношении третьих соглашаться категорически не хотелось.

Согласен: не стоило президенту в начале реформы и вскоре после начала обещать людям, что улучшение жизни наступит через год-полтора. Реформа – дело небыстрое, даже если ее вести без разгильдяйства и саботажа, что в российских условиях абсолютно невозможно. Согласен: нельзя было допускать, чтобы гэкачепистов, всех скопом, до завершения суда выпустили из “Матросской тишины”. Благодаря этому великий героический Август, а заодно и проходивший уже в ту пору суд оказались превращены в фарс. Правда, я не уверен, что президент что-нибудь мог тут сделать… Согласен: не стоило включать в телеобращение к народу, с которым Ельцин выступил 20 марта, слова об “особом порядке управления”. Либо – если уж включать, то не отказываться от них через несколько дней в опубликованном варианте указа. А то как-то несолидно получилось. Согласен: президенту давно стоило озаботиться, кого назначить своим преемником, демократическим лидером № 2. А может быть, – еще и № 3. В конце концов, все мы под Богом ходим. Нельзя было ставить судьбу огромной страны в зависимость от самочувствия и здоровья одного-единственного человека. Согласен: история с Дудаевым, случившаяся еще задолго до начала полномасштабной чеченской войны, когда ввели в Ичкерии чрезвычайное положение, но оказались бессильны его обеспечить, – образец неумелости в отношениях с республиками. Хотя вряд ли это была личная ошибка президента: ведь за это дело взялся Руцкой и блестяще провалил его, как многое другое. Но в общем президент за все отвечает, тем паче что в данном случае, он собственноручно подписал тот самый указ – о введении ЧП.

Вот, пожалуй, и все, с чем можно было согласиться в открытом письме редактора “Независимой газеты” президенту.

Далее в списке Третьякова следовало некоторое число “очевиднейших” президентских ошибок, которые были совсем не очевидны. Можно было их оценивать так, а можно – иначе.

Президент ошибся, возглавив осенью 1991-го правительство… В свое время было много споров по этому поводу. Тогда никто никому ничего не доказал – ни сторонники этого ельцинского шага, ни противники. А в дальнейшем и вовсе стало ясно – за политику, проводимую правительством, президента бьют совершенно одинаково, возглавляет ли он формально это правительство или нет.

Следующая “ошибка” по Третьякову: президент изъял “всех” своих сторонников из парламента и рассадил в правительственном аппарате… Логика упрека понятна. Но есть и другая логика, именно ею, видимо, руководствовался президент: так называемый парламент – БЕЗНАДЕЖЕН; никакой существенной разницы, сколько в нем сторонников президента, – 200 или, скажем, 210, – нет; в правительстве же, в президентском аппарате они могли бы принести ощутимую пользу. Во всяком случае на это, надо полагать, и надеялся Ельцин.