Фруткин Марк
Шрифт:
Адвокат задал вопросы из основного списка, узнал немногое и спросил:
— А теперь скажите, зачем вы на самом деле пришли?
— Ваше высокопреосвященство, если хотите знать, я считаю, он не был святым, этот Камбьяти.
— Почему же вы так считаете?
— Дед рассказывал, что часто видел, как любезный падре вечерами выпивал в таверне со своими дружками.
— Дружки, говорите?
— Скрипичный мастер и помощник священника. Кажется, его звали Омеро.
— Вам известно, выпивал ли кандидат сверх меры или творил что-то дурное, будучи пьяным?
— Дед не говорил. Но водить компанию с развратником Омеро уже грех. Этот человечишка был творением дьявола. Говорят, он щупал в церкви мою бабку, когда та ждала исповедника. Мой дед, узнав об этом, пошел в дом священника, чтобы отомстить. Но Камбьяти умел заговаривать зубы и переубедил его. Думаю, он также изрядно заплатил деду серебром, чтобы отвести его нож от глотки своего помощника. Этого наглеца Омеро и в городских борделях отлично знали.
— А как это дошло до вашего дедушки?
— Не знаю.
— Понятно.
Падре Бодини замолчал, боясь, что его важным новостям не верят. Писарь Анджело замер в ожидании, отчего тишина стала глубже. Его перо зависло над пергаментом.
Адвокат дьявола понимал, что должен как-то спасти положение. Он хотел, чтобы Аттилио говорил. Аркенти знал, что должен выжать каждую подробность из памяти опрашиваемых, если хочет приподнять завесу, которую люди обычно опускают над жизнью и деяниями своих предков. Он знал, что иногда собеседники говорят с ним совсем иначе, чем говорили бы с друзьями и соседями. Ведь он священник из Рима, иезуит, адвокат на службе у Папы, чужак. Аркенти решил, что можно в качестве наживки сменить тему.
— Вы видели актеров на площади в прошлую субботу?
— Да. Скверное зрелище. Актеры хуже ослов или свиней. Такая грязь и безнравственность прямо у дверей собора. Позор! Актеров нужно запретить.
— Хм. — Монсеньор Аркенти снова сменил направление беседы, изображая неосведомленность. — Вы ведь пишете фрески, верно? Я слышал, вы работаете в церкви Святого Сигизмунда.
— Пишу там фреску. Вам знакома эта церковь?
— Да, конечно. Внутри я не был, но мимо проходил. Что же за сцену вы пишете?
— Страшный суд.
— Откровение Иоанна Богослова?
— Да. Проклятых я изобразил с лицами наших горожан, их рты разинуты от изумления. Они еще не знают, что им суждены муки адовы, но знают — грядет нечто ужасное. Чувствуют, что ветер дует в их сторону.
— Изобразить такую сцену в самом деле непросто.
— Я шесть лет над ней работаю. Скоро закончу. Я точно знаю, что, когда покажу фреску приходскому священнику и его приходу проклятых, они увидят самих себя и потребуют, чтобы я тут же ее закрасил.
— Она настолько ужасна?
— Да. Ночной кошмар о неведомом страхе. Они не вынесут ее неприкрашенной правды.
— Вы жесткий человек.
— У отца научился.
— И не было матери, которая смягчила бы удар?
— Отец научился от матери.
Адвокат кивнул:
— Предлагаю вернуться к нашему предмету обсуждения. Не припомните ли, ваш дед или другие престарелые родственники говорили про Фабрицио Камбьяти что-нибудь еще кроме уже сказанного?
— Только то, что у него было рыбье сердце, слишком мягкое и уступчивое. Говорили, когда он шел по улицам, его глаза постоянно слезились, так он страдал, видя, что творится в мире и в людских душах. Я, в отличие от Камбьяти, считаю, что грех исчезает, лишь если его сокрушить и уничтожить. Вы не согласны, ваше высокопреосвященство?
Монсеньор Аркенти смотрел в глаза, глядящие снизу вверх на запрокинутой голове.
— Иногда требуется жесткость, а иногда в душу можно проникнуть только мягкостью.
— Не могу согласиться. Всегда есть лжецы, ждущие случая воспользоваться мягкостью. Всегда.
Иезуит замолчал и на секунду задумался, разглядывая свою руку.
— Спасибо, падре Бодини. Я пошлю за вами, если потребуется задать еще вопросы. И конечно, если вспомните что-то еще, что угодно, дайте мне знать. Еще раз спасибо.
Иеронимит помедлил.
— На самом деле есть еще кое-что. Во внутреннем дворе монастыря Святой Люции есть картина Камбьяти. Думаю, вы должны внимательно на нее посмотреть. Она многое скажет об этом человеке, если вы не слепой.
— Разве мы проверяем остроту моей интуиции? Почему бы просто не сказать, что в этой картине кажется вам столь любопытным?
— Понятное дело, иезуит, сам адвокат дьявола, нуждается в подсказке, чтобы узреть очевидное. Желаете считать это проверкой, пожалуйста.