— Я бы снова так поступил, если надо.

— В этом я не сомневаюсь. Ступай. Ты прощен. Прочти молитву… — И шепотом добавил: — Если вспомнишь хоть одну.

Омеро вышел, в исповедальне появился другой человек. Когда Фабрицио снова поднял глаза, перед ним опустился на колени герцог.

— Я согрешил, падре.

— Как же, сын мой?

Герцог замялся, затем на одном дыхании выплюнул признание:

— Преисполнившись радостью после добрых вестей, осветивших мои дни и наполнивших усладой ночи, я напился и, будучи пьян, согрешил с посудомойкой в винном погребе. Я зашел сзади.

— Оставьте подробности, любезный герцог.

— Простите, отец мой.

— Вы сожалеете, что согрешили?

— Да. Конечно.

— Прочтите трижды «Отче наш», и Господь Иисус Христос в бесконечной милости своей простит вас.

— Благодарю, отец мой.

Герцог вышел, вошел кто-то еще. На колени перед священником встал Человек тростника.

— Родольфо! Прежде я тебя здесь не видел.

— Пора.

— Как поживаешь? Ты недавно согрешил?

— Как вам известно, я давным-давно раскаялся в убийстве брата и давно это признал. Но после я грешил иначе. Пусть я знаю и понимаю многое об этом мире, но все же, кажется, страдаю от избытка воображения.

— Это не грех, сын мой.

— Я считаю это разновидностью лжи.

— Возможно, и так. Как бы то ни было, ты прощен.

— Дон Фабрицио, это еще не все.

— Да?

— Я был мертв, когда вы нашли меня в тростнике. Вы без страха пришли туда, на гнилое болото, и вытащили меня. С тех пор я веду удивительную жизнь после смерти.

— Я всего лишь применил толику практической мудрости, что почерпнул у целителя, который много путешествовал в далеком Китае. Вот и все.

— Так или иначе, теперь кажется, что я могу жить вечно. Думать так — непростительная гордыня, разве нет?

— Никто не живет вечно, сын мой. Ты будешь жить долго, возможно, даже очень долго, но когда придет время умереть, как всем нам, ты предпочтешь умереть.

— Понимаю.

— А теперь ступай. Ты прощен.

Родольфо поднялся. Скелет за спиной постукивал, когда он выходил. Вошел еще кто-то. Фабрицио почувствовал ее запах прежде, чем увидел лицо. О, мне знаком этот аромат: свежая мокрая трава, легчайшая нотка жимолости, теплый мед. У священника закружилась голова. Перед ним сидела герцогиня.

— Отец мой, мой грех велик, но сердце переполняет радость. У меня будет ребенок. Ваш.

— Мой?

— Да.

— Вы уверены?

— Женщины в таких вещах не ошибаются. Можете не верить, но я почувствовала, как ваше семя тут же пустило корни в моем чреве. Вы принесли великую радость и счастье в нашу с мужем жизнь. Вы спасли нас.

— Вы ему расскажете?

Фабрицио отчасти надеялся, что она откроет герцогу правду, хотя очень этого боялся. Он решил, что смиренно примет любое решение герцогини.

— Расскажу ли я ему, что ребенок ваш?

— Да.

— Иногда кажется, что я не смогу жить с этой тайной, но потом вижу радость на его лице и думаю: к чему неприятности? Дон Фабрицио, я живу во лжи?

— Нет, моя дорогая. Ваше счастье естественно и оправдано. Если вам кажется, что от правды добра не будет, то пускай все так и останется. Вы уверены, что ребенок мой?

— Да. Падре, я не грешница?

— Давайте разберемся. Конечно, ваш поступок считается грехом, и мой тоже. Но я думаю, мы оба поступили так ради благой цели. Вы в последнее время делали добрые дела, чтобы восстановить равновесие?

— Да, отец. На этой неделе я две ночи не спала, присматривая за больным ребенком нашей служанки, которая слишком устала после тяжелой работы. У малыша был жар, и я всю ночь остужала его лоб влажной тканью. Я измучилась, с учетом своего положения, но заставляла себя.

— Вы образец сострадания.

— Этому я научилась у вас, Дон Фабрицио. Рядом с вами или даже при мысли о вас чувствуешь умиротворение и счастье.

— Не уверен, что мой слуга Омеро с вами согласится. Как бы то ни было, дитя мое, мы те, кто мы есть. Вы сами видели, я не святой. Но теперь вы должны уйти. Господь Иисус Христос в бесконечной милости своей простит вас.

После ухода герцогини Фабрицио долго сидел с закрытыми глазами, наслаждаясь ее запахом.