Виллиса (Танцующие призраки)

Аннотация

Виллисы — это невесты, не дожившие до свадьбы, лишенные счастья. По ночам они встают из могил и убивают одиноких путников. Виллисы — это персонажи балета «Жизель», хрупкие и жестокие призраки в подвенечных платьях. Виллисы — это студентки хореографического училища, пожертвовавшие всем ради танца.

Какая девушка не хочет стать балериной? А тем более балериной Большого театра. Но немногие знают, какой это тяжелый и изнурительный труд: репетиции до седьмого пота, кровавых мозолей, ограничения во всем. Мир здесь делится на тех, кто на сцене и тех, кто в зале. Кажется, что для любви в этой жизни нет места.

Но молодость берет свое. Юля влюбляется и понимает, что помимо балета существует и какой-то другой мир. Что же она выберет?..

Такие морозы иногда случаются в конце февраля — будто напоследок, зиме вдогонку. Ранним вечером вымирает Москва, воздух едва прозрачен от взвешенных колючих льдинок, свет окон, реклам и фонарей расплывается, как чернила на сырой бумаге, грохочут по ледяным ухабам троллейбусы — промерзшие жестяные короба, в которых еще холоднее, чем на улице; из метро валит тяжелый пар и пахнет баней, редкие прохожие, до глаз укутанные шарфами, спешат домой, каждый в одиночку храня свой островок тепла. Да что спешат — бегут, спасаются. Но и крепкие стены домов не всегда спасают, потому что в такие морозы трещат по швам панельные башни и рвутся обледеневшие провода. А бездомному и вовсе горе… В последнем письме мать виновато, вполстрочки, после «крепко целую» и приветов от родни и знакомых, сообщала, что вернулся отец, и Юлька сразу после уроков помчалась на «междугородку» звонить в Рудник — соседям через улицу, у которых стоял телефон. На том краю земли давно была ночь. Юлька переполошила соседей, слышно было плохо, мать тотчас начала плакать. «Гони его, поняла? — кричала Юлька, приставив ладонь к трубке. — Гони к черту!» — «Жалко…». Сквозь стекло переговорной кабины на нее пялился солдатик-узбек с серыми обмороженными ушами. Юлька повернулась к нему спиной. «А себя тебе не жалко? А Зойку с Катькой не жалко?» — «Жалко…» — и снова слезы. На редкость содержательный получился разговор. Троллейбуса долго не было — наверно, опять где-то оборвалась линия, и Юлька пошла обратно пешком, срезая дорогу через Арбат. Москву она знала плохо, только район вокруг училища да центральные улицы, сразу заблудилась и теперь металась по темным, наполовину выселенным переулкам наугад сворачивая то налево, то направо. Короткая нейлоновая куртка от мороза стояла колом, под нее задувал ветер, колени одеревенели и едва гнулись, и Юлька вдруг с ужасом поняла, что никуда не дойдет, просто упадет и замерзнет посреди огромного чужого города, под равнодушным взглядом чьих-то теплых окон. Она нырнула в подъезд, дернула внутреннюю дверь — заперто. Юлька, подвывая от отчаяния, перебежала в другой дом, здесь над замком был крупно выцарапан код. Она потыкала в кнопки окоченевшими, негнущимися пальцами, замок нехотя щелкнул, она вошла и поднялась на второй этаж. Откинула капюшон, зубами стащила варежки и всем телом прижалась к высокой батарее, просунув руки между секциями. Больно заныли отходящие от мороза пальцы, куртка оттаяла, свитер стал понемногу пропитываться теплом. За дверью ближней квартиры слышался звук наполняемой ванны — гулкий, уютный: неразборчиво бубнил телевизор, прошаркали по коридору шлепанцы. Юлька представила себе эту квартиру с высоченными потолками, ванную с мягким ковриком, набором косметики на полочке под зеркалом, кухню со стопкой тарелок в раковине, комнату с длинными, наискосок, тенями от настольной лампы. И ее обитателей, неторопливо, по-домашнему пьющих чай, не подозревающих даже, что рядом с ними чуть не замерз живой человек… Внизу хлопнула дверь подъезда, загудел, поднимаясь, лифт и остановился на втором этаже. Юлька отскочила от батареи и принялась деловито рассматривать номера квартир, ожидая, когда человек пройдет. Но шаги замерли у нее за спиной. Тетка с авоськой, набитой пакетами молока, бдительно следила за ней. Юлька подумала, что молоко в пакетах замерзло, и если разорвать картонку, молоко будет стоять в тарелке голубоватым столбиком, потихоньку оплывая. Она осмотрела все четыре квартиры и пошла вниз по лестнице. — Вам кого? — спросила тетка. — Мне?.. Так… — не оборачиваясь, ответила Юлька. — А если так, нечего по подъездам шляться!.. Подзаборники! Строгий фасад училища светился в густой морозной тьме тремя сплошными рядами окон. Юлька пробежала через пустынный заснеженный сквер, еще из-за стеклянных дверей увидела в интернатском вестибюле двух чужих парней и вахтершу Ольгу Ивановну, стоящую перед ними с раскинутыми руками. Один из парней присел, пытаясь прошмыгнуть под рукой. — Куда? Куда? — Ольга Ивановна схватила его за куртку. — Родителей не пускаем, а вас, кобелей, — пусти козла в огород! Юлька стряхнула снег с сапожек и вошла. — Юля! Азарова! Объясни им, не пойму, кого хотят, Лену какую-то! Раньше волосатые кругами ходили, теперь стриженые лезут. Как медом намазано… — Юля! Юлечка! — долговязый парень тотчас переключился на Юльку, доверительно придержал ее за локоть. — Вся надежда на вас. Не дайте разбиться сердцу… Лена. Блондинка. Худая. Высокая. Танцует виллису в «Жизели»… — Вы видели «Жизель»? — спросила Юлька, освобождая руку. — Виноват. Но непременно… — Там двадцать две виллисы. И три состава. Умножать умеете?.. Второй парень молча смотрел на Юльку и улыбался. Она глянула на него раз, другой, невольно улыбнулась в ответ, а потом так и разговаривала с долговязым шутом, глядя в глаза его приятелю. —…Все худые. Большинство высоких. Лен — человек пятнадцать. — От винта! — безнадежно сказал долговязый. — По такому дубильнику зря перлись!.. Мимо тянулись на ужин интернатские ребята и девчонки в халатах, спортивных костюмах, высоких гетрах. Все с любопытством оглядывались на новые лица. — Арза, идешь? — окликнула Юльку Света Середа. — Сейчас. Займи мне. — А это кто? — спросил долговязый, глядя вслед рослой русоволосой красавице Светке. — А это не про вашу честь. Больше вопросов нет? — Есть, — сказал, улыбаясь, приятель долговязого. — Вы тоже виллиса? — Да. — А вас как найти? — А меня искать не надо. Вам, кажется, Лена была нужна? Вот и ищите Лену, — и Юлька направилась следом за подругой. — Меня зовут Игорь, — сказал парень вдогонку. — Очень приятно, — не останавливаясь, ответила она. — Все понятно? — затараторила у нее за спиной Ольга Ивановна. — Давай, давай, пока милицию не вызвала. Вон в городе полно их ходит, другую найдете. А у нас девочки серьезные, им гулять с вами некогда… Юлька, на ходу снимая куртку, вошла в столовую, взяла талон на ужин у дежурного воспитателя Галины Николаевны и пристроилась в очередь рядом с Середой. — Кто это? — кивнула та в сторону вестибюля. — Опять Ленку ищут. Хоть не говорила бы, где учится. — Ты что! Это ее коронный номер: «Ах, здравствуйте, я балерина!». Она на улице по пятой ходит, — Света развела носки на сто восемьдесят и засеменила так с подносом в руках. Подруги сели за свободный стол в своем ряду. В просторном зале было еще два ряда столов — центральный для москвичей, а крайний, с мягкими креслами и салфетками, — преподавательский. Вечером ни москвичей, ни педагогов не было, но интернатские привычно занимали свою треть. — Как дома? — Все по новой началось… — Юлька тоскливо усмехнулась. — Мать ревет… Скорей бы лето. Я бы этого гада в шею вытолкала… — Кого это? — поинтересовался Генка Демин, подсаживаясь к ним. — Не меня? — Отца… — нехотя, не сразу ответила Юлька. — Илья! — она помахала рукой, подзывая Ленку Ильинскую. — Длинный, стриженый, в синей куртке — твой? Ильинская, действительно «худая высокая блондинка» с мелкими чертами лица и всегда круглыми, будто бы изумленными глазами, подошла к столику. Против обыкновения она ужинала в училище. Обычно же сразу после уроков уносилась в город на дискотеку или в очередную компанию. — А, панк недоделанный, — равнодушно фыркнула она. — Понту навалом, блин, а рубля на такси нет. — Главное, чтоб человек был хороший, — ухмыляясь, поучительно сказал Демин. — Ага. Пойди в первом классе это скажи. — Тебе бы, Илья, академика, — посочувствовала Середа. — Угу, — кивнула Ленка с набитым ртом. Она, всем девчонкам на зависть, ела, сколько влезет, жрала пирожные и кремовые торты, занимаясь при этом вполноги — и ни на грамм не выходила из формы. — Лучше военного! Полковника! — подхватила Юлька. — Ты что! — возмутился Демин. — Генерала! — Угу, — кивнула Ленка. Игра была привычная для всех. — Официанта! — Писателя! — С дачей! — С «восьмеркой»! — Ты что! С «мерседесом»! — Самое главное забыли! — Генка торжественно поднял палец. — С пропиской! — Да ла-адно, блин… Вы-то в Москве останетесь, не в Большом, так в Станиславского, — спокойно сказала Илья, доедая. — А я чего, головой больная — в Мухосрань ехать? — Арза! — допивая на ходу компот, подошел киргиз Хаким в вышитом национальном халате. — Титова ужинать будет? — Нет. Хаким направился к воспитательнице. — Титовой не будет, — сообщил он, протягивая руку. — По третьему кругу? — изумилась Галина Николаевна, но все-таки отдала ему еще один талон. — Тебе плохо будет, Хаким! — Не, — Хаким, широко улыбаясь, погладил себя по животу. — Мне будет хорошо… Юлька, Света, Ильинская и Демин прошли в обратную сторону через вестибюль. Одновременно глянули в отсвечивающую стеклянную стену, чуть развели плечи, фиксируя спину, и тотчас расслабились, отвернулись — автоматически, не задумываясь, привычно реагируя на любое свое отражение или тень. Генка был первым учеником и партнером Светланы. Но если Светку нельзя было не увидеть даже в толпе на улице — вот идет прима, то Демин был шпана шпаной: верткий, юркий, он вообще не умел ходить спокойно. Вдруг мощно выпрыгнул и с размаху обхватил Ленку за талию. — Илья, — проворковал он, кося на нее плутоватые цыганские глаза. — А возьми меня замуж? — Запросто, — невозмутимо ответила та. — Только лет через пять, Генчик. Когда квартиру получишь. С третьего этажа, из интернатского холла, доносилась какофония терзаемого десятком рук рояля. На лестнице стояла Ия Чикваидзе, прижимая к груди папку с нотами. — Юль, — плаксиво протянула она. — Скажи им! От классов ключа нет, а мне фоно завтра сдавать… — Сама не можешь сказать? — Ага! Ты знаешь, куда они меня посылают? В холле бесилась малышня, облепила рояль — только с ногами на клавиши не прыгали. Маленькая Юлька, едва достающая подругам до плеча, грозно свела брови и уперла кулаки в бок. — Атас! Арза идет! — крикнул кто-то, и малышей как ветром сдуло. Ия подсела к роялю, разложила ноты. — Юль, ты постой немножко, а то они опять прибегут. От холла влево и вправо уходили длинные узкие коридоры интерната: налево жили девчонки, направо — ребята. Интернатские — от десяти до восемнадцати лет, первоклассники и старшекурсники вперемешку — смотрели телевизор, носились по коридорам, бродили из комнаты в комнату. Рядом с холлом в комнате дежурного воспитателя стоял телефон. Чолпан Хайрутдинова, пользуясь моментом — пока воспитатель внизу, на ужине, — нежно, с придыханием лепетала в трубку. Демин подкрался, принялся щекотать ее под ребрами. — Да-а?.. Что ты говоришь?.. — сдавленным голосом продолжала Чолпан, отбиваясь. — В самом де-еле?.. — не выдержала, прикрыла ладонью трубку, злобно зашипела: — Отстань, козел! В комнате неподалеку красавец Астахов с крашеными глазами возлежал поперек кровати, закинув ногу за ногу, бренчал на гитаре, старшекурсники, набившиеся в комнату, хором орали матерные частушки и ржали. Демин присоединился к ним. Галина Николаевна поднялась наверх. — Титова у себя? — спросила она у Ийки (та кивнула, не отрываясь от нот), на ходу потрепала по голове изнывающую от нежности Чолпан. — Заканчивай! — перекрикивая хор, пообещала: — Разгоню! — и пошла дальше по коридору. Одна из дверей внезапно распахнулась, и под ноги ей выпала спиной вперед растрепанная третьеклассница. Следом вылетела подушка, и дверь захлопнулась. Галина Николаевна решительно шагнула в комнату. Стоявшая на тумбочке с занесенной уже подушкой девчонка не успела сдержаться и с размаху ударила ее по голове. В ужасе закрыла рот ладошкой, прошептала: — Извините, Галина Николаевна… — В воскресенье вместо увольнения будете стирать наволочки! — Галина Николаевна двинулась дальше. Нина Титова сидела в своей комнате, зашивала протершиеся балетки. — Ты опять не ела, Нина? — мягко сказала Галина Николаевна. — У тебя скоро голодные обмороки начнутся… Надо есть, Нина, хоть немного. Ты же здоровье угробишь… — Я в буфете обедала, — ответила Нина, не поднимая головы. — Я говорила с буфетчицей — она тебя даже в лицо не знает. — Я взрослый человек! — Нина резко обернула к ней болезненно-бледное лицо. — Что вы за мной шпионите?! Галина Николаевна укоризненно покачала головой и вышла. — Девки! Девки-и-и!! — Середа мчалась по коридору, размахивая листом бумаги. — В апреле в Японию летим!!! Смолкла гитара, захлопали двери, со всех сторон бежали к ней старшекурсники. — Кто летит? — Какой состав? — Дай посмотреть! Дай мне! Свету обступили, галдя, листок со списками выхватывали друг у друга. Опоздавшие прыгали за спинами, тянули руки. — Не порвите! Я на пять минут выпросила! Титова молча протолкалась в центр круга, заглянула в список и, понурившись, ушла обратно в комнату. Ильинская, не найдя своей фамилии, деловито огляделась и вцепилась в Юльку: — Арза, миленькая, купи мне часы, ладно? Они копейки там! Маленькие такие, ладно? — Не завтра же летим, — отмахнулась Юлька. — Нет, если кто будет просить, ты скажи, что я уже просила, ладно? В половине одиннадцатого Галина Николаевна прошла по комнатам, выгоняя мальчишек на свое крыло. Те хитрили, перебегали из комнаты в комнату. Наконец, Галина Николаевна встала у стеклянной двери: — Закрываю! Мимо промчались, толкаясь и запрыгивая друг другу на закорки, малыши. Астахов неторопливо прошествовал с гитарой на плече. — Монастырь! — с выражением сказал он. — Иди, иди! — Галина Николаевна подтолкнула его в спину. — Монах!.. Все? — Я! Я еще! — Демин выскочил из дальней комнаты в девчоночьем коридоре, вприпрыжку помчался к себе. Галина Николаевна заперла за ним дверь на ключ. Демин с той стороны расплющил нос о стекло, скребся, изображая муки страсти. — Господи! Каждый день одно и то же… — Галина Николаевна спрятала ключ в карман. Погасила свет в коридоре, села в своей комнате, устало прикрыла глаза. За одинаковыми пронумерованными дверями с фамилиями жильцов на табличках слышалась приглушенная возня, девчонки укладывались спать. Юлька, Света и Нина сидели в ночных рубашках на подоконнике, курили в форточку, передавая сигарету друг другу. Красный огонек по очереди выхватывал из темноты их лица. За окном в сквере светились в морозном тумане зеленые фонари. Ия спала. Она обладала потрясающей способностью мгновенно засыпать, приняв горизонтальное положение — в раздевалке, в гримерке между выходами. — Не расстраивайся, Нин, — сказала Юлька. — Еще сто раз список поменяется. — Да при чем тут список! Если не взяли — значит, точно отчисляют, — Нина прикусила губу, быстро отвернулась к окну. — Даже Нефедову взяли. Кобыла кривоногая… — С таким папой хоть одноногая. — А этот, второй, ничего был, а? — Света толкнула Юльку коленом. — Ну и что? — А смотре-ел на тебя… — хитро прищурилась Света. — Отстань. — Ты знаешь, я думаю — он придет еще… В коридоре послышались шаги. Галина Николаевна открыла дверь, включила свет: — Кто курил? Ийка села на кровати, испуганно хлопая глазами спросонья. Все старательно спали. — Я спрашиваю: кто курил? — повысила голос воспитательница. — Выгонят — не плачьте потом!.. — Как думаешь — напишет? — спросила Нина, когда дверь за Галиной закрылась. — Да нет, пугает, — ответила Юлька. — А надымили — фу! — пробормотала Ия. — Ладно, девки, спим! Все понемногу затихли. Юлька лежала с открытыми глазами, закинув руку за голову. Привычно ныли суставы и мышцы ног, болела правая стопа. Юлька, не меняя позы, подтянула колено к груди, ощупала пятку — болезненный бугор увеличился, «шпора» росла. Надо было оперировать прошлым летом, но так хотелось домой… Теперь поздно: впереди экзамены, первый год в театре. Пока терпимо, потом сколько-то можно продержаться на заморозке. Юлька давно привыкла к ежедневной боли, если после уроков ничего не болело — это казалось даже странным… Потом вспомнился разговор с матерью, и опять подкатила к горлу жгучая обида. Для самой Юльки все было ясно и просто: отец — враг. Не враг даже — чужой, далекий человек. Юлька и думать о нем забыла, если бы не письмо матери. Отец ушел восемь лет назад, в последнюю Юлькину зиму в Руднике. Что отец ушел, объяснили сердобольные соседки, зачастившие к матери. А как ушел? Жил на соседней улице, каждый день встречался у магазина или Дома культуры под руку с молодой красивой теткой, бухгалтершей из леспромхоза. Юлька цеплялась за отцовский рукав, тянула домой: «Пойдем, пап, ну пойдем! Мамка плачет!». Потом мать начала пить, не столько от горя, сколько от внимания участливых к чужой беде соседей. Распахивалась дверь, Витька, Юлькин одноклассник, живущий через забор, радостно кричал, едва видный в густых клубах морозного пара: «А ваша-то опять напилась, несут!», следом соседи или вовсе незнакомые мужики волокли мать, и соскочившие наполовину материны сапоги гребли носками снег. Позже Юлька узнала, что мать виделась с отцом, просила одного — не вернуться, не денег: уехать куда-нибудь, но те не уехали, так и ходили под руку в Дом культуры в кино и на праздничные собрания, гордые. Однажды, весной уже, Юлька подкралась к дому, где бухгалтерша снимала комнату — те смотрели телевизор, обнявшись перед экраном, — и просадила оба стекла ржавым тяжелым замком, найденным здесь же, в чужом дворе. Стекла еще сыпались на пол, а отец уже выскочил в апрельскую грязь в шлепанцах и в майке. Юлька и не пыталась убежать, стояла, ждала, сунув руки в карманы. Отец замахнулся было, узнал дочь и сказал только, подтолкнув к калитке: «Дура ты, Юлька, ей-богу…» Неужели мать забыла, как втолковывала ей, раскачиваясь на валком табурете на кухне: «Всем им одного надо, Юлька, поняла? Что бы ни пел — всё слова одни, а нужно всем одного, запомни, какой бы он ни был…». Десятилетняя Юлька стояла перед ней и запоминала… Раньше всех «сорвалась с резьбы» Ленка Ильинская: в пятом классе, в пятнадцать лет. Отпросилась на выходные к тетке в Подмосковье, а оказалось — летала на юг со взрослым парнем, журналистом. Все было рассчитано по минутам: в пятницу с уроков на самолет, в понедельник с самолета в класс. Ленка в душевой демонстрировала девчонкам загар, рассказывала, как красиво все происходило, — ночью на берегу моря, под шум прибоя. Так и вошло в пословицу на курсе: «под шум прибоя»… На первом курсе Ленка залетела. Очередной мальчик тотчас исчез, растворился в пространстве: ни адреса, ни телефона он предусмотрительно не оставил. Ужас заключался в том, что трехмесячный срок выходил задолго до каникул, а отчисляли за ЭТО мгновенно, без разговоров. Ленка перепробовала все, что советовали старшие девчонки, потом кто-то устроил ее на аборт без регистрации. После уроков Ленка поехала в больницу, вечером вернулась в интернат, на следующий день танцевала во Дворце съездов, а после спектакля обливалась кровью в гримерке. Утром, перед началом урока, педагогиня Наталья Сергеевна вызвала ее в центр зала, отхлестала по щекам и сказала, обращаясь ко всем: — Не умеешь — не берись!.. Пошла на место! Работаем!.. Следом за Ильей отправились «под шум прибоя» другие девчонки. Юльке еще повезло с курсом — предыдущий почти весь разбирали после занятий фарцовые мальчики на машинах. Юлька никого не осуждала, просто все это не для нее. Она ученая. Когда пытались знакомиться с ней на улице или в метро, Юлька с каменным лицом проходила мимо, и, кажется, коснись ее кто в этот момент — ударила бы, не задумываясь. К счастью, случалось это редко. И каждый раз, вернувшись в интернат, Юлька долго не могла успокоиться, плечи и спина ныли от напряжения, как после репетиции. Всем им одного надо. И этому длинному панку, которому все равно, что Илья, что Света. И его приятелю — что он, из другого теста?.. Юлька засыпала, мысли путались. А вдруг, правда, придет?.. Надо написать Зойке, старшей из оставшихся дома сестер, выяснить, что происходит… Контрольная по французскому… Последние пуанты остались, все разбила. Надо заказывать новые, а денег нет и не будет… Юлька проснулась ночью от голода. Потянулась было к тумбочке, где лежали на этот случай маленькие черные сухарики, но услышала, как тихо плачет в подушку Нина, и затаилась, согнувшись от голодной, сосущей боли в животе. А утром за окном были те же густые синие сумерки: девчонки, молчаливые, медлительные, нечесаные, в наброшенных на плечи халатах тянулись в умывальник с полотенцами и зубными щетками, малыши спали на ходу, налетали друг на друга и на стены, стелили постели, шли в столовую на завтрак, складывали в сумки тапочки и пуанты, собирали перед зеркальной дверцей шкафа волосы в пучок на макушке, натягивали колготки, купальники и хитоны, расходились по залам, занимающим весь периметр второго этажа, навстречу, со стороны своего вестибюля, поднимались румяные с мороза, шумные москвичи, коротко звенел звонок, объявляя начало занятий, и все длилось, длилось бесконечное зимнее утро. Первым уроком сегодня был класс — классический танец. Наталья Сергеевна, как всегда, подчеркнуто прямая, со вскинутым холодным холеным лицом, с двойной ниткой жемчуга на высокой шее, вошла в зал, цокая тонкими каблуками. Поклон педагогу, поклон концертмейстеру, и девчонки разошлись по привычным местам у станка. Место у станка имело свое значение и строго соответствовало табели о рангах — человек посвященный с первого взгляда мог увидеть кто есть кто. На средней палке, напротив зеркала стояли первые ученицы — в центре Света Середа, слева и справа от нее Юлька и Ия. На правой, у окна, — середняки: «корда», кордебалет, на левой — «глухая корда». Крайней, перед самым роялем, стояла Нина. За восемь лет все девчонки попутешествовали по станку. Только Света неизменно стояла в центре. Она была не просто первой — она была единственной, выше оценок, экзаменов и родительских интриг. Выше зависти, потому что такой балериной можно только родиться. Она танцевала так же естественно, как ходила или смеялась. Училась легко, будто вспоминала подзабытые движения, даже на ежедневных занятиях по классу не просто работала — танцевала свое настроение, утро за окном, светлое или пасмурное. В прошлом году она привезла из Гаваны большую золотую медаль и приз жюри конкурса, и будущее Светланы было очевидным для всех. До первого курса с ней соперничала Нина. Резкая, мощная — в отличие от мягкой, романтической Светы, — она имела фантастический прыжок, «смертельный шпагат», прыгала, как из пушки, — по любимому выражению Демина. В пятом классе на спор с девчонками прокрутила шестьдесят фуэте. А через год, на первом курсе, Нина вдруг стала разъезжаться вширь, по-бабьи округлились бедра, появился выпуклый, как у гусыни, живот, толстые защипы на боках, исчезла талия. Нина начала курить, пыталась голодать и заниматься йогой, но фигура по-прежнему оплывала. На втором курсе она оказалась среди «корды», пропутешествовала по правой палке от зеркала в дальний конец, а потом в обратном направлении — по левой. Юлька двигалась тем же путем ей навстречу, какое-то время они стояли рядом у окна, потом разминулись, и к середине третьего курса Юлька твердо встала рядом со Светой, а Нина очутилась «под роялем»… —…и-и… де-ми-плие… батман в сторону… — Наталья Сергеевна неторопливо прохаживалась по залу. — Чикваидзе, пять копеек потеряла? Ия вскинула голову. У нее была дурная привычка — смотреть на опорную ногу. В пятом классе Наталья выдрала ей клок волос: раз сказала, другой, потом подошла, взяла ее за волосы и ласково сказала сквозь зубы: — А головку, деточка, надо держать вот так! — и повернула… — Рука пошла… держим, Хайрутдинова, спину!.. Нефедова, на высоких полупальцах работаем!.. Закрыли руки… Девчонки в розовых купальниках и белых юбках работали экзерсис. Титова занималась в болоньевых штанах. Юлька глянула за окно. Там понемногу, трудно светало, в школе напротив старшеклассники склонились над тетрадями, рыжий мальчишка за последним столом смотрел в окна училища. «Здравствуй, мама! У меня все хорошо, все по-прежнему. Занимаюсь, отдыхаю, гуляю. И ем я нормально — не волнуйся и не слушай эти дурацкие рассказы про вечно голодных балерин. Это дело привычки…». — Ладно, достаточно. Пошли на середину! Юлька подхватила лейку — сегодня была ее очередь, — пробежала на полупальцах взад и вперед, смачивая наклонный пол. Началась вторая часть урока — середина зала. Все тяжелее становилось дыхание, чаще взлетали и опускались острые ключицы, выбившиеся из-под заколок волосы налипали на лоб, промокали, темнели под мышками и вдоль спины купальники. — Хайрутдинова, спину держать!.. Середа, так проститутки на Калининском ходят!.. Света работала непривычно осторожно, зажималась, не успевала за остальными. — Азарова, бедра гуляют!.. Середа! Сто-оп! — Наталья Сергеевна раздраженно хлопнула в ладоши. Концертмейстер закончил прерванную мелодию неожиданной джазовой фразой и откинулся на спинку стула, скучно глядя в окно. — Середа, ты что, нарочно это делаешь? Пойди сюда! — Наталья Сергеевна, скрестив руки на груди, подождала, когда Света подойдет. — Что с тобой сегодня? — Бедро болит, Наталья Сергеевна! — Ну так иди в медчасть! — Оно совсем немножко ноет, — виновато сказала Света. — Только когда… — Врачу объяснишь, — оборвала Наталья Сергеевна. — Так. Встали на прыжки… — Можно, я закончу? — спросила Света. — Нельзя. Алексей Семенович, пожалуйста… Света накинула халат и, чуть прихрамывая, вышла из зала. «…Отцу не верь и обратно не пускай. Если раз продал, то и второй продаст. И не плачь, не стоит он того. И не смей, поняла, не смей брать у него деньги! Потерпите до лета…» Девчонки кончили прыжки, сменили туфли на пуанты и приготовились работать последнюю часть — пальцы. Юлька успела намочить в лейке пятку пуантов, чтоб не ездили на ноге. «…Потерпите до лета. Я здесь еще никому не говорила — я решила проситься в Хабаровск или Владивосток, буду ближе к вам, сразу получу роли, смогу подрабатывать в какой-нибудь студии. Справимся без него. Мне ничего не надо. Шубу не покупай, здесь тепло. А на джинсы я поставила заплатки — это даже модно…» — Спину!!! — Наталья Сергеевна с размаху ударила Хайрутдинову кулаком по спине. Чолпан прогнулась от боли, замерла, испуганно кося на нее глазами. — Иначе не понимаешь?.. Сначала… Та-ак… легче… Азарова, о чем замечталась? В Японию душа летит? «…Да, в апреле мы летим в Японию. Потом дадут неделю отдохнуть. Если будет посадка в Хабаровске — может быть, сумею заехать домой. Так что надолго не прощаюсь. Привет сестричкам — Зое и Кате». После звонка и финальных поклонов москвички отправились в раздевалку, интернатские разбрелись по комнатам. Стягивали мокрые купальники, сидели нагишом, вытянув чугунные ноги, обмякшие, лоснящиеся от пота, тупо глядели перед собой пустыми плоскими глазами. Шли в душ, засыпали стрептоцидом, перевязывали шелковыми лентами стертые до мяса пальцы ног, переодевались в школьную форму. Нина вылила пот из болоньевых штанов, выжала купальник над раковиной. Чолпан, закинув руку, ощупывала синяк на спине: — Собака! Прямо по позвоночнику… Юлька, блаженно прикрыв глаза, подняв вверх лицо, стояла под душем. Тонкие острые струйки разбивались на плечах и на груди… И снова звонок. На истории Юлька дремала, подперев голову руками, поглядывала сонно, как пишет Ия письмо на родном языке непонятными закорючками. На химии вязала новые гетры. Потом снова переодевались — к народному танцу: в черные купальники и юбки, туфли с мощным каблуком. На уроке что-то не заладилось, так бывало иногда, все безбожно врали и путали друг друга. Народница ругалась и советовала идти всем курсом в балет к Пугачевой, поскольку к театру их на пушечный выстрел подпускать нельзя. Перед обедом Юлька забежала в медчасть взвеситься: сорок пять триста. За зиму разъелась на восемьсот граммов, надо будет сгонять перед экзаменами. После занятий по дуэту девчонок послали в «пыточную» — комнату, где стоял вибростанок, изобретенный каким-то умельцем в Минске и купленный на собственные деньги директрисой. От вибрации расслаблялись связки, и молодой веселый доктор крепкими волосатыми ручищами растягивал на шпагат, выкручивал ноги. Юлька терпела, стиснув зубы, зажмурившись, чтобы удержать слезы… Середа вернулась только на последний урок, математику, села на свое место перед Юлькой. — Ты чего так долго? — На рентген ездила, — Света обернулась, хитро прищурилась. — Ну, что я говорила? Пришел твой дельфин, — она кивнула на окно. По раскатанному, скользкому тротуару бродил Игорь, гонял ледышку. — Эй, лебеди белые! — математик грозно постучал указкой по столу. Юлька вспомнила лицо Игоря — он в самом деле похож был на дельфина: большой выпуклый лоб и торчащий вперед веселый нос. Сурово свела брови, чтобы не разулыбаться, и уставилась на доску. — Юля, к тебе пришли, — сказала Галина Николаевна. Сказано это было в самый неподходящий момент — ребята и девчонки толпой возвращались в интернат после репетиции в учебном театре. — Хо-хо-хо, — вытянув губы трубочкой, многозначительно пропела Ильинская. Юлька топнула на нее ногой, Илья отскочила и поплыла дальше, виляя бедрами, ехидно посмеиваясь. — Последняя крепость пала, — скорбно прокомментировал Астахов. — Предлагаю объявить траур. Юлька покраснела. Она вообще легко краснела, вспыхивала в одно мгновение, до пунцовых щек. — Да иди, Юль, ну их всех! — сказала Света. Юлька, как была, в купальнике, решительно пошла к лестнице. — Юля, увольнительную, — крикнула вслед Галина Николаевна. — Не надо, — буркнула Юлька. В вестибюле, прислонившись спиной к двери, ждал Игорь. Юлька подошла, остановилась напротив, напряженно выпрямившись, вытянув вдоль тела руки со сжатыми кулаками. — Здравствуй, — сказал он. — Здравствуйте. Вам Лену позвать? — не глядя на него, спросила Юлька. — Нет. Я к тебе. — Два часа уже ждет, — подала голос вахтерша. — Идите, погуляйте, что же здесь секретничать. — У меня увольнительной нет. — Да так погуляйте, недалеко. Что ты все одна и одна. Не ходит к тебе никто. Как не живая прямо. И мальчик такой симпатичный, вежливый, не в пример нынешним… В вестибюле было полно народу, стояла очередь к двум автоматам, сокурсники, наскоро переодевшись, шли в увольнение, те, кто не был занят в репетиции, уже возвращались. Юлька, только чтобы скрыться от любопытных глаз, стащила с кого-то из девчонок дубленку и, надевая на ходу, выскочила из училища. Мороз к вечеру отпустил, по аллеям сквера гуляли, катали коляски молодые мамы, бродили малыши с растопыренными от множества одежек руками. Размашисто носился по сугробам огромный черный дог, играл с тонущей в снегу, радостной визжащей собачьей мелюзгой. Хозяева собак собрались в кружок, держа свободные поводки. От свежего морозного воздуха у Юльки закружилась голова. — Ну? — грубовато спросила она. — Что? — Зачем пришли? — Знаешь, давай на ты, — предложил Игорь. — Давайте. Мне все равно. — Вы всегда так поздно кончаете? — Игорь кивнул на училище. — Десятый урок — в шесть. А потом репетиция до восьми. — А потом? — Ужин. — А потом? — Уроки надо делать?.. Ким! Ким! — позвала Юлька. Дог подбежал к ней, уткнулся мордой в живот. Юлька погладила его по большой угловатой голове. — Дисциплина… — протянул Игорь. — А в выходные? — Суббота — как обычно. В воскресенье — спектакль в КДС. — Где? — В Кремлевском Дворце съездов. «Тщетная предосторожность». Дог обнюхал Юлькины ладони, понял, что сахара сегодня не будет, укоризненно глянул на нее снизу вверх и умчался. — Можно, я приду? — Приходите. Мне все равно, — пожала плечами Юлька. — Если билет достанете. — Хоть раз в жизни схожу на балет. — А вы не были? — Юлька удивленно вскинула голову. — Ни разу?! — Нет, — засмеялся Игорь. — Все как-то не получалось… Они дошли до конца аллеи и вернулись к ярко освещенному подъезду. — Мне пора, — остановилась Юлька. — Французский надо учить. Французский, конечно, мог и повременить, но Юлька сгоряча выскочила на улицу с голыми ногами и теперь нещадно мерзла. — Я подожду после спектакля? — спросил Игорь. Юлька молчала, опустив голову. И чем дольше тянулось молчание, тем больше краснела Юлька сквозь морозный румянец. Досадливо провела ладонью по горящей щеке. Наконец, сказала: — Ладно. — Что? — Ждите. В комнате Юлька переоделась, натянула на ледяные ноги толстые гетры, подчеркнуто-деловито, как ни в чем не бывало, убралась. Девчонки поглядывали на нее искоса и улыбались. Юлька села по-турецки на кровать, положила перед собой учебник и, сосредоточенно нахмурясь, открыла. Девчонки вдруг разом прыснули, отворачиваясь. — Чего ржете? — обиделась Юлька. И сама не выдержала, засмеялась вместе с ними. Ночью, засыпая, она вдруг физически ощутила, что где-то в огромном городе в это самое время думает о ней человек. Она даже смутно представила его комнату и вид из окна. Ощущение было радостное и тревожное, будто в глухом лесу вдали задрожал огонек, готовый пропасть в любую минуту… Юлька не любила, не знала и боялась Москвы, почти так же, как и восемь лет назад, когда нежданно-негаданно оказалась в училище. Для матери развод не прошел даром: вдруг полезла струпьями кожа со щек, и за несколько дней лицо превратилось в кусок сырого красного мяса. Она заперлась в дому, боясь показаться перед людьми таким чудищем, а летом ей дали отпуск и отправили в Москву, в медицинский институт — лечиться и сидеть на ученых конференциях, демонстрируя редкую форму нейродермита. Зойка и Катя уехали в лагерь на три смены, на Юльку не хватило путевки, и матери пришлось взять ее с собой. Месяц Юлька жила в больнице, помогала нянечкам и на кухне, ночевала то в палате, то в процедурной, то в кладовке — где позволяли дежурные сестры. В одной палате с матерью лежала плаксивая издерганная тетка с таким же красным «мясным» лицом — балерина из Станиславского, которую выжили из театра на пенсию. Она и посоветовала матери показать Юльку в училище. Юлька о балете не мечтала и вообще не думала, просто потому, что ни разу не видела. Однако все, что нужно — шаг, подъем, — оказались при ней, и ее приняли. Много позже Юлька поняла, что это было спасеньем — пристроить ее в Москве: троих детей мать не потянула бы. До первого сентября было еще далеко, но везти Юльку через всю страну домой, а потом отправлять обратно, не было денег, и мать оставила ее в пустом интернате дожидаться начала занятий. В первую ночь, одна в темной комнате, Юлька свернулась калачиком и тихо заплакала, бездомная, потерянная в глухом дремучем городе. С той ночи прошло восемь лет, а это детское ощущение осталось: Юлька жила в бетонном бастионе училища, как в сказочном замке посреди заколдованного леса, где на каждом шагу — неведомая опасность. Случалось, что неделями не выходила в город — даже в старших классах, когда разрешили увольнения, — жила на третьем этаже, занималась на втором, обедала на первом, гуляла во внутреннем дворе. А оказывается, достаточно одного человека, чтобы огромный город стал живым. Оркестр отделял сцену плотным звуковым занавесом — в зале царила музыка, на сцене раздавался не слышимый зрителю стук пуантов, скрип канифоли под туфлями, тяжелое дыхание, короткие фразы, вскрик Светы, неудачно вставшей после прыжка на больную ногу. — Болит? — сочувственно спросила Юлька, переводя дыхание. — Терпимо, — Света через силу улыбнулась. — Пришел? — Не знаю. Они разбежались к партнерам, Света — к Демину, Юлька — к Астахову… Игорь сидел в предпоследнем ряду на балконе, он час топтался перед КДСом и за пять минут до начала купил два билета у руководителя какой-то туристической группы — один не продавали. Когда свет в зале погас, на свободное место рядом с ним втиснулись девчонки из училища, пришедшие поболеть за своих. Еще несколько сидели на ступеньках в проходе. Они шепотом комментировали происходящее на сцене. — Светка совсем не тянет. Чего это с ней?.. Гляди, опять врет… — А Нефедова! Штукатурки наложила! Ярче солнца… — Астахов выделывается! Арза как ни при чем… Игорь, не отрываясь, смотрел на танцующую Юльку, а когда она уходила со сцены, терял всякий интерес к действию. Отсюда, из зала, не виден был струящийся по шеям пот, контрастный грим на лицах. Друзья героя, закончив вариацию, встали на колено и посадили подруг на бедро… …Юлька села чуть глубже, скользнула по влажным лосинам Астахова и повалилась спиной на пол. Астахов, с искаженным от напряжения лицом, как штангист, рвущий вес, удержал ее за талию и усадил. — Куда ж тебя несет, блин! — прошипел он сквозь радужную улыбку в зал. — А ты чего спишь? Ч-черт колчерукий! Все произошло в одно мгновение. Игорь ничего не заметил и не понял, почему пискнули девчонки рядом с ним… Друзья и подруги убежали за кулисы. Девчонки, задрав пышные шопеновские юбки, поправляли купальники, переобувались. Рабочие, обслуживающие сцену, пялились на них. — Опять лосины дырявые. Зашить не могут, что ли? — Астахов задумчиво разглядывал дыру на колене. — Интересно, из зала видно? — Кому ты нужен, смотреть на тебя… — огрызнулась Юлька. Она еще не отошла от пережитого на сцене испуга. Вот была бы картина — грохнуться затылком об пол, растопырив ноги, как баба зимой у колонки. Она сменила пуанты на другие, помягче, с разбитым носком. Опустила бретельки перекрутившегося, прилипшего к телу купальника. Демин стоял напротив, смотрел на нее странными, неподвижными глазами. Юлька вскользь глянула на него, оправляя форму, потом подняла голову, улыбнулась удивленно: — Ты чего, Ген? Демин все не отводил глаз, а Юлька вдруг вспыхнула, торопливо прикрылась руками. — Не выспался, что ли? — грубо спросила она. Демин, наконец, отвернулся к сцене. Началось па-де-де, у Юльки было еще минут семь, она ушла в коридор за кулисами, где стоял монитор на сцену. Света и Демин танцевали коду. Света совсем сдала к концу спектакля, работала вполноги, осторожно, заранее боясь боли. Ей заморозили бедро хлорэтилом, но, видно, и заморозка не спасала. Генка помогал, как мог, он был не блестящим солистом, но идеальным партнером. Подошла Ильинская, она успела сбегать в артистический буфет и теперь жевала эклер, попеременно откусывая от пирожного и облизывая крем с пальцев. — Твой пришел, — равнодушно сообщила Илья. — А ты откуда знаешь? — обернулась Юлька. — Девчонки видели. Наверху сидит, — Ленка вытерла кремовые пальцы о свою юбку. — Подруги, приготовиться на выход, — послышался голос ведущего. Юлька направилась к сцене. И, стоя за тяжелой кулисой, ощутила, тревожно и радостно, уже знакомо: в огромном темном зале один человек думает о ней и ждет ее выхода. Юлька со второго класса танцевала в КДС и давно перестала бояться зала. В заигранной до дыр «Тщетной предосторожности», если за кулисами не стоял педагог, они даже развлекались на сцене — скажем, в финале, когда закидывали цветами счастливых влюбленных, можно было угодить бумажным цветком кому-нибудь из своих в лоб и уворачиваться в толпе от жаждущих мести девчонок. Зал казался Юльке со сцены одним бледно-серым, аморфным существом, не делимым на людей. И вот теперь Юлька вдруг почувствовала, что зажимается, боится одного человека во всем зале. Тотчас разозлилась на себя, стиснула зубы и решительно шагнула под свет прожекторов… После спектакля девчонки отдыхали в уборной, пропахшей потом, как конюшня. Смывали грим. Света сидела, бессильно опустив руки, склонив голову. Наталья Сергеевна раздраженно ходила взад и вперед. — Просто святых выноси! Дуня из культпросвета лучше станцует! Что с тобой, лебедь ты моя? — она наклонилась к самому лицу Светы. — Я с тобой разговариваю!.. — Пришел? — шепотом спросила Ия. Юлька кивнула, быстро стирая тени у глаз. Ребята и девчонки выходили из служебной двери в нижний коридор КДС. Здесь курили последние зрители, дожидаясь, пока схлынет толпа в гардеробе. Неподалеку у зеркальной стены стоял высокий, чуть седоватый мужчина с тяжелым волевым лицом, похожий на американского сенатора, — вполоборота разговаривал с товарищем, провожая глазами юных балерин. — Илья — фас! — Демин ткнул в него пальцем. Кругом засмеялись. Ильинская, нимало не смутившись, быстро, оценивающе оглядела сенатора. — Сигарету, блин! Сигарету дайте, — зашипела она. Кто-то протянул пачку, Ленка воровато стрельнула глазами по сторонам и, разводя носки по пятой позиции, как бы мимоходом направилась к сенатору. Тот с готовностью щелкнул зажигалкой. Юлька пропустила вперед сокурсников — Демин тащил компанию в кино — и вышла с последними зрителями. Игорь ждал ее на улице. Они двинулись к Манежу. — Понравилось? — спросила Юлька. — Нет. Глупое все-таки искусство. Нерациональное. Два часа непрерывного движения, чтобы пересказать две страницы из программки. Юлька развернулась кругом и пошла в обратную сторону. Игорь, опешив, некоторое время смотрел ей вслед, потом догнал. — Нам туда, — он остановил ее за руку. — Не пойду! — Почему? — Потому что только кретин может не понимать балет! — Я же не требую, чтобы ты любила физику молекулярных оболочек!.. Ну, извини, — миролюбиво сказал Игорь. — Я же в первый раз. Я постараюсь. Он почти силком повернул Юльку, и они снова направились к Манежу. Игорь искоса поглядывал на нее и улыбался. Юлька шагала с суровым видом, старалась идти медленнее и все же постоянно вырывалась вперед. Наконец, досадливо обернулась: — Что ты плетешься? — А куда ты спешишь? — Не умею гулять просто так. — Учись. Юльке действительно непривычно было идти не торопясь, она привыкла спешить: успеть переодеться, прочитать главу, написать письмо, добежать до почты, поесть, зашить, постирать. На переходе она по привычке кинулась было на желтый, Игорь удержал ее. В потоке машин мимо проехала «Волга», с заднего сиденья, которой радостно помахала Ильинская. Юлька проводила машину взглядом. — Вон твоя Ленка поехала. — Она не моя. Снова зажегся зеленый. — А куда мы, собственно, идем? — наконец, спросила Юлька. — Ко мне. Знакомиться с предками. — Вот так — сразу? — А я вообще человек «сразу». В прихожей их чинно встретили родители Игоря. Они знали, что придет балерина, и ожидали, наверное, увидеть роскошную даму в мехах или супердевицу, выкрашенную во все цвета радуги, — кого угодно, только не этого продрогшего цыпленка с куцым хвостиком на резинке, розовыми с мороза щеками и бледным лбом с отчетливо выступающими венами. Они несколько озадаченно разглядывали гостью. Юлька стояла перед ними, напряженно выпрямившись. Она впервые была в такой ситуации и не знала, как принято себя вести, что говорить и вообще — каков ритуал знакомства. — Пойдем, — Игорь открыл дверь с табличкой «Посторонним вход строго воспрещен», пропустил Юльку вперед. — Ма, позови тогда! В комнате был стол, заваленный учебниками, магнитофон и вертушка с мощными колонками, кассеты и диски в стеллаже. На стенах висели портреты, из которых Юлька узнала только Менделеева и Джона Леннона. Все это мало походило на то, что привиделось ей в полусне. — Садись, — Игорь развалился в кресле. — Не хочу. — Ты замечаешь, что сначала говоришь «нет», а потом думаешь? Юлька независимо пожала плечами. Перед полированной дверцей шкафа она автоматически вскинула подбородок, повела руками, тотчас спохватилась, глубоко сунула руки в карманы, подошла к окну. За окном тоже был совсем незнакомый пейзаж: бело-голубые башни, опоясанные красной «китайской стеной», с детским комбинатом и школой посредине — типовой московский микрорайон. — Классику любишь? «Битлз», — Игорь вытащил диск. — Мне все равно. — Опять? — Ну, поставь. Игорь включил вертушку. Юлька полистала какой-то учебник на столе. — Интересно? — с сомнением спросила она, разглядывая непонятные формулы. — Мне — да… А, в общем, наука наук. Мы с тобой, например, тоже состоим из молекулярных соединений. — Это ты из молекулярных. А я — это я. — Молодежь! — мать постучала в дверь. — Обедать! — Я не буду! — торопливо сказала Юлька. — Ты что! — замахал руками Игорь. — Мать с утра готовила. Сын невесту привел! Юлька даже не нашлась, что сказать от возмущения. — Пойдем, пойдем, — Игорь потащил ее в родительскую комнату. Предки постарались не ударить в грязь лицом, Игорь сам такого давно не видел: на столе был весь парадный сервиз с супницей во главе. Обычно даже на праздники обходились кухонной посудой. Мать торжественно разложила по тарелкам салат. Отец открыл бутылку. — Я не буду, — Юлька закрыла рюмку ладонью. — Сухое, — отец продемонстрировал этикетку с генеральским набором медалей. — Вам запрещают? — Просто не люблю. — Я тоже, — из солидарности сказал Игорь. — Ну, а мы с матерью немножко позволим, — отец разлил вино. — За знакомство, — сказала мать. Юлька взяла вилку, искоса взглянула на Игоря и переложила ее в левую руку. Есть салат ножом и вилкой было непривычно, все сыпалось обратно в тарелку. Юлька не столько ела, сколько мучилась, тем более, что родители исподволь следили за ней. От супа она отказалась. — Диета? — понимающе спросила мать. — Нет. Спасибо. Просто не хочу. Пока все ели суп, Юлька сидела, неловко сложив руки на коленях. Вообще за столом было неуютно, напряженно. По тому, как не клеился разговор, видно было, что Юлька родителям сразу не понравилась. Игорь мучительно переживал нелепую ситуацию, торопился доесть, чтобы не оставлять Юльку в одиночестве, рот был занят, и он только вертел головой от одного говорящего к другому. — Простите, Юля, просто любопытно — балерины и… — отец замялся, — в мужском роде… — Танцовщики. — И танцовщики — сколько получают? Ну, не Уланова — попроще? Игорь протестующе замычал. — В чем дело? — поднял брови отец. — Почему о деньгах стыдно говорить? Их пока никто не отменял. — Сто-сто двадцать, — ответила Юлька. — У нас на заводе ученики больше зарабатывают, — удивился отец. — А правда, что балеринам после еды два часа сидеть нельзя? — спросила мать. — Почему? — удивилась теперь Юлька. — А вы, простите, сколько весите? — Сорок пять триста. — О господи, — сказала мать. — Вам, наверное, все время есть хочется? Столько ограничений… Игорь сидел настороженный, готовый в любую минуту защитить Юльку, но никто ее не обижал, разговор был вполне вежливый, пристойный, просто — не тот. Предки общались с ней, как с аборигеном с острова Кука. Игорь, наконец, доел и облегченно отодвинул тарелку. — Юля сегодня потрясающе танцевала! — сообщил он. Родители покивали. — Вы еще учитесь? — спросил отец. — Заканчиваю летом. — А куда потом? — Куда распределят. — Ив Большой театр могут? — Без прописки в Москве редко оставляют. Перешли ко второму. Юлька снова взялась за нож. — А котлету ножом не режут, — сказала мать. — Она уже рубленая. Юлька покраснела, положила нож и принялась нацеплять котлету на вилку. Она уже поняла, что опозорилась окончательно, и от отчаяния на нее напал какой-то злой азарт. В тишине раздался отвратительный скрежет металла по дну — мать аж вздрогнула. Юлька продолжала невозмутимо ковыряться в тарелке. Через некоторое время ей удалось проскрежетать еще громче и пронзительней. Игорь толкнул ее ногой под столом и тотчас получил такой удар пяткой, что замер, склонившись над тарелкой. Между тем Юлька успешно вывалила полкотлеты с подливкой на скатерть. Невинно улыбнулась и рукой отправила ее в рот. Подумала немного и облизала пальцы. Потом вытерла ладонь о ладонь и встала. —…ахибо, — сказала она, дожевывая. — …хень фкухно, — и направилась в коридор. Игорь догнал ее, молча затащил в свою комнату. — Ты что за представления устраиваешь? — Ты зачем меня сюда привел?! — Не кричи! — Я что, экзамены сдавать должна?! — Да тише ты! — Игорь врубил магнитофон, и дальше они ругались, перекрикивая друг друга и орущего нечеловеческим голосом певца. — А мне наплевать! Пусть слушают! — Актриса… погорелого театра! — Я ем, как хочу! Как мне удобно! А по-вашему не буду! — А вести себя прилично можно?! — А в рот смотреть — прилично?! Как встала, как села! Не нравится — не надо! Переживу! — Ты!.. — начал было Игорь. — Ты потрясающе краснеешь, — вдруг улыбнувшись, сказал он. — Девятнадцатый век. Юлька уже набрала воздуха, чтобы достойнее отметить, но растерялась от неожиданного поворота. Потрогала пылающие щеки. — Просто сосуды близко, — ворчливо сказала она. — Трудно мне с тобой будет, — вздохнул Игорь. — Трудно — не берись… В общем, я пошла! Спасибо за кормежку! — Юлька кое-как втиснула ноги в сапоги и подхватила с вешалки куртку. Игорь вышел следом. Они молча, не глядя друг на друга, спустились в лифте и повернули к метро. Юлька мрачно нахохлилась под капюшоном. — Да-а… — протянул Игорь. — Предки, наверное, в экстазе. — Все равно. Я к вам больше не пойду. — Ну что ж… Идем искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок. Погода что-то не балует, — Игорь поежился. — Ты-то почему молчал? — спросила Юлька. — Я все время ждала, что ты… хоть что-нибудь… — А мне интересно было, как ты сама выплывешь, — улыбнулся Игорь. Юлька резко остановилась. — Я тебе больше не кролик, чтобы на мне опыты ставить! Понял? — она побежала к метро. — Слушай, у вас все такие ненормальные? — крикнул Игорь вслед. У подъезда маячила знакомая фигура. — Илья! — Юлька замедлила шаг. — Ты чего тут? — Гуляю! — воинственно ответила та. — Ты что… напилась, что ли? — Юлька подошла ближе. — Ну и?.. — Ленка высокомерно вскинула голову. Она была пьяна в дым, едва держалась на ногах. Надо думать, сенатор доставил ее к училищу, потому что иначе Ленку забрали бы на первом же перекрестке. — Хорошо погуляла? — зло спросила Юлька. — Генерала нашла? — Не… Он женатый, блин. Во такой парень! Х-художник… Меня будет рисовать. У меня фигура — отпад, поняла?.. Культура тела, блин… А натурщицы у них — коровы!.. Хочешь, познакомлю? Их трое там, х-ху-дожников. Все честно — рубль за час… От Ленки несло за версту, Юлька затаивала дыхание, отворачивалась. Сама она не пила совсем, даже от запаха мутило. Восемь лет назад в Руднике она нашла бутылку водки, припрятанную матерью, и выпила почти всю — наверное, чтобы матери меньше осталось. Зойка и Катя сидели напротив и внимательно смотрели, когда сестра начнет петь или плакать. Потом у Юльки стал синеть лоб, и они помчались в контору за матерью. Юлька ничего этого уже не помнила, позже узнала, что была в реанимации в райцентре. Мать ночевала на кушетке в приемной, а вернувшись домой, бросила пить, как отрезала… Илья все болтала, раскачиваясь. На счастье, в конце аллеи появилась Середа. — Привет! — сказала Илья. — Слушай… хочешь, познакомлю… — Чего она? — удивилась Света. — Нарезалась. Подержи-ка ее, — Юлька зачерпнула горсть снега и принялась растирать физиономию Ильинской. Света, смеясь, крепко держала ее сзади за руки. — Отпу… Уй, блин… — вырывалась Илья. — Вот так, — Юлька деловито вытерла ей лицо ее же шарфом. — Пошли. Придерживая с двух сторон, они повели Ленку в училище. На вахте Света сразу подскочила к столу. — Здрасьте, Ольга Иванна, ой, Ольга Иванна, а здесь не приходили ко мне? Никто не приходил? — затараторила она, закрывая подруг от вахтерши. Юлька, подталкивая в спину, быстро провела Ильинскую к лестнице. — А что ты, собственно, толкаешься? — уперлась вдруг та. — Иди, иди! — Нет, я спрашиваю, в чем дело? — надменно спросила Ленка. Юлька размахнулась и влепила ей крепкий, звучный подзатыльник. Илья возражать не рискнула и скоренько пошла по лестнице, боязливо оглядываясь. Но провести тем же приемом воспитательницу не удалось. — Эй… Ильинская! Это что за явление? — она отодвинула Свету и встала. — Азарова! Ну-ка, обе сюда! Девчонки замерли. Галина Николаевна взяла Ильинскую за подбородок, брезгливо морщась от перегара. — Хороша-а… — так же брезгливо она ухватила пальцами Ленку за плечо и повела по коридору. — Она больше не будет… Она нечаянно… Простите ее, Галина Николаевна… Она не хотела… Так получилось… — в один голос жалобно уговаривали Юлька и Света, поспевая за ними с двух сторон. — А ну, марш в комнату! С вами я тоже поговорю! Заступницы… — Галина Николаевна повела дальше несчастную, протрезвевшую от ужаса Илью. На ночь Ленку заперли в изолятор. На следующий день после занятий Илья отправилась в учебную часть получать, что причиталось: в лучшем случае — строгий выговор, в худшем… Отчисляли и за меньшие грехи — за курение, за опоздание с каникул и вовсе без видимых причин, — чтобы освободить место блатным, это помимо ежегодных отчислений за форму и неуспеваемость. За восемь лет курс сократился наполовину. В интернате к Юльке тотчас подкатилась малышка-первоклассница: — Я тебя ищу-ищу! А Ольга Ивановна говорит — ищи-ищи! А он ждет-ждет! Юлька кинулась вниз. Игоря в вестибюле не было. — На минутку забегал, а ждал час, — сказала Ольга Ивановна. — Вот, оставил, — она протянула записку. На листе, выдранном из тетради, сверху был крупно написан номер телефона, снизу: «Привет! Пока! Буду завтра!». — Гордой надо быть, вот что, — сказала Нина. — И не выдумай первая звонить. Юлька и сама знала, что надо быть гордой, но все равно очень хотелось прыгать от радости… Интернатские, от мала до велика, торопились занимать места перед телевизором — сегодня повторяли «Знатоков». Кто-то первый не выдержал и побежал, и тотчас все кинулись наперегонки, с визгом и хохотом. Демин с разбегу перепрыгнул через спинку и шлепнулся в кресло, раскинув руки. Юлька пристроилась рядом с ним. Вокруг штурмом брали кресла, втискивались по двое и по трое, кого-то спихнули на пол. Опоздавшие рассаживались в ногах. Последним неторопливо подошел Астахов. — Хаким! — он деловито оглядел сидящих. — Хаким здесь? — Здесь я. — Тебя к телефону. Межгород. Хаким встал, и Астахов тут же юркнул на его место. — Э! Ты меня обманул, да? — Хаким вцепился в рукав его халата. — Очень хитрый, да? На экране появились титры. — Ну, жалей себя! — решительно сказал Хаким и разлегся на коленях у Астахова. Подбежала запыхавшаяся Ильинская. — Ну что, Илья? — Ничего, — Ленка удивленно развела руками. — Им не до меня там… Свет! Середа! Тебя к завучу! В ответ раздался дружный хохот. — Поновей чего придумай! — Может, сразу к Григоровичу? — Свет, завуч зовет, — сказала Ильинская. — Зачем? — громче всех смеялась Света. — Отчисляют тебя. Смех разом оборвался. — Глупые шутки, Илья, — сказал Демин. — Да не шучу я! — Ты что?.. — Света, все еще неуверенно улыбаясь, смотрела на Ильинскую. — За что? — Откуда я знаю! В тишине, под напряженными взглядами ребят Середа медленно поднялась и пошла из холла. Ильинская устроилась на ее место… Света с надеждой оглянулась на нее, ожидая, что Ленка расколется, засмеется, — и все обернется злой шуткой. Та не улыбнулась, и Света вышла. — Илья, правда? За что? — Не знаю, — досадливо повела она плечом. — Врач там. — Я… я буду лечиться, — Света потерянно сжалась в кресле перед завучем. Завуч смотрела в окно, постукивая пальцем по столу. Наталья Сергеевна, подняв трубку, крутила диск телефона. — Пойми, Света, — мягко сказал врач. — Это хронический процесс. Можно лечиться годами безо всякого результата. — Пусть операция… — Какая операция! Тебе новый сустав приделают? — врач поднял со стола черный рентгеновский снимок. — Видишь, вот здесь темно? Идет нагноение. И дальше будет хуже… Да пойми, если ты будешь жить нормальной жизнью — даже лечиться не нужно, обострений не будет. Будешь танцевать — через год станешь инвалидом… — Пускай! — Что пускай? Пускай — всю жизнь на костылях? Света с надеждой посмотрела на Наталью Сергеевну. Та, досадливо морщась, нажала на рычаг, снова стала набирать номер. — Не выгоняйте меня! Пожалуйста! — жалко крикнула Света. — Как я жить буду?! — Только без истерики! — резко сказала завуч. — Будешь жить, как все живут… В общем, говорить здесь не о чем. Я звонила родителям. В пятницу за тобой приедет отец, — завуч открыла какой-то журнал. В кабинете стало тихо, только пощелкивал диск телефона. Света пусто смотрела перед собой. — Иди к себе, — сказала завуч. Света не шевельнулась, даже, кажется, не услышала. Завуч переглянулась с врачом. — Иди, Света, — мягко сказал врач, коснувшись ее руки. Света поднялась и, не взглянув на них, вышла. — Почему именно она?.. — не отрываясь от журнала, покачала головой завуч и то ли спросила, то ли добавила утвердительно: — «Жизель» отменяется… — Кто сказал? — холодно вскинула брови Наталья Сергеевна. — А кто танцевать будет? Наталья Сергеевна не ответила. В кабинет заглянула молоденькая секретарша, молча замахала врачу. Тот выбежал. В коридоре началась тихая возня. Завуч встала, неторопливо подошла к двери. Врач и секретарша уже подняли Свету, усадили спиной к стене, врач легонько шлепал ее по щекам, приводя в чувство. Завуч вернулась к столу. — Надо, чтобы присмотрели, пока отец приедет… Так, кто у нас там с ней живет?.. Света неподвижно лежала на кровати, отвернувшись к стене. Девчонки двигались по комнате осторожно, почти на цыпочках, разговаривали шепотом. — Света… Ты ужинать пойдешь? — наклонилась над подругой Ия. Юлька тронула ее за плечо: не надо. — Принеси, — тихо сказала она. — А ты? — Не хочу. Ия и Титова вышли. Тотчас в комнату заглянула Ильинская, громко зашептала: — Арза, а тебя зачем вызывали? Не знаешь, кто вместо нее поедет? Юлька стремительно вытолкнула ёе в коридор, выскочила следом, прикрыв за собой дверь: — Совсем спятила? — А чего? — невинно захлопала ресницами Ильинская. — Ей-то уже все равно… — Слушай, Илья… — сквозь зубы сказала Юлька, глядя в ее изумленное кукольное личико, но только махнула рукой и ушла в комнату. Села на кровать напротив Светланы, подперла голову кулаками. Утром и на переменах, когда девчонки забегали переодеваться, Света так же безжизненно-неподвижно лежала лицом к стене. Об отчислении знало уже все училище, рядом с расписанием уроков висел приказ, подписанный директрисой. Гадали, кто будет танцевать Лизу в «Тщетной». О «Жизели» и речи не было — она ставилась в училищах Союза всего несколько раз, под выдающихся выпускниц. «Жизель» ставилась под Свету… Класс и народный прошли как обычно, девчонки на средней палке сомкнулись, заполняя пустующее место. Педагоги будто не замечали отсутствия Середы. Перед дуэтом в зал вошла Наталья Сергеевна. Класс тотчас разобрался попарно, только Демин остался в одиночестве. — Середа отчислена по болезни, — спокойно объявила Наталья Сергеевна. Было так тихо, что отчетливо слышалась дробь каблуков в соседнем зале. — Жизель с Деминым работает Азарова. В тишине под взглядами ребят Юлька перешла от Астахова к Демину. — Перестановки в первом составе: Нефедова… Нефедова, та самая «кобыла кривоногая» по весьма точному определению Нины, встала рядом с Астаховым. Тот безразлично глянул на нее сверху вниз. Родители Нефедовой танцевали в Большом, и никто не сомневался, что она рано или поздно окажется там же. Сама Нефедова была нормальной, не такой противной, как другие блатные, только абсолютно неспособной к балету. Но по мере того, как курс сокращался после каждых экзаменов, она как-то незаметно очутилась в первом составе, и теперь даже обошла Ийку. — Вместо Нефедовой из второго… Нина Титова внимательно смотрела в пол, влажный, только что политый… —…Ильинская. Ленка восторженно пискнула, даже подпрыгнула столбиком. Нина не шевельнулась, только бессильно опустились плечи. Наталья Сергеевна вышла. Педагог по Дуэту, лысоватый, мощный, упер руки в пояс… — Так. Начали… Поклон педагогу, поклон концертмейстеру… «Здравствуй, Зойка-Зайчонок! Второй листок отдашь маме, а это — только для тебя. Больше мне и пожаловаться некому. Плохо мне, Зайчонок! Устаю, как собака. Никогда так не уставала. Раньше ждала каждого урока — теперь не дождусь, когда кончится. За ночь не успеваю отдохнуть, утром ноги, как ватные… Отчислили Свету Середу, самого близкого мне здесь человека. Какое-то дурацкое воспаление сустава. Это как под машину попасть — и глупо, и с каждым может случиться. Но почему именно с ней — самой лучшей, самой единственной… Теперь я танцую Жизель. Сколько мечтала об этом, но не так, не вместо нее. Стыдно девчонкам в глаза смотреть…» — Сто-оп! Все остановились, мальчишки вытирали о лосины мокрые от пота партнерши ладони. — Астахов, я же велел всем штангой заниматься! Астахов, действительно, не тянул: Нефедова разъелась до безобразия, весила пятьдесят три кило, и после легкой Юльки работать с ней было непросто. — Я занимаюсь, — сказал он. — Что у тебя с руками? — сердито спросила Юлька, оборачиваясь к Демину. — Нормально держи! — Я нормально держу… — Я вижу, как ты занимаешься! Это что такое? — педагог тряхнул Астахова за руку так, что тот едва устоял на ногах. — Это мужская рука? Это тряпка половая! — Я же чувствую — не так! — раздраженно сказала Юлька. — Штанга каждый день! Понял? — Понял, — буркнул Астахов. — Студент твой тебя как надо держит? — усмехнулся Демин. Юлька вспыхнула, мгновенно развернулась и съездила ему по физиономии. Вокруг остолбенели, кто-то присвистнул. — Азарова, это еще что?! — Ах, негодяй! Вот тебе! Вот тебе, — Демин дурашливо шлепнул себя по рукам, по губам, по шее. — Ничего. Все в порядке, — спокойно ответила Юлька. — Еще раз увижу — пулей вылетишь отсюда! Прима!.. Продолжаем. Внимание! Ильинская, на меня внимание, а не на Демина!.. «…А самое главное, Зайчонок, — я, кажется, влюбилась! Никогда не думала, что это может со мной случиться. И вот — встретила необыкновенного человека. Ты спросишь, почему он необыкновенный? Сама не знаю. Просто не такой, как наши… Хочется быть гордой — не получается. Легко быть гордой, когда у тебя никого нет. Вчера поссорились, а сегодня часы до дыр просмотрела, одного боюсь — вдруг не придет?..» Урок продолжался. Повторяли поддержки. Юлька легко толкнулась, Демин подхватил ее сзади за талию и поднял на вытянутых руках над головой. Еще никто ничего не заметил, а педагог вдруг крикнул: — Держать! Демин мучительно прогибался, изо всех сил пытаясь удержать Юльку, но уже занес ее слишком далеко за спину. Юлька опрокинулась и полетела вниз головой, судорожно вывернулась в воздухе и упала на плечо, ударившись лицом в пол. Девчонки запоздало взвизгнули. Демин бросился к Юльке, педагог оттолкнул его, повернул Юльку к себе, больно сдавил ей плечо, руку: — Ключица на месте… Ничего страшного, — он поднял ее под мышки. — Отдохни пока… Так, продолжаем… Юлька, закрыв лицо руками, пошла к выходу. Боли она почти не чувствовала, только кружилась голова. В общем, она легко отделалась — срываясь с этой поддержки за спину партнеру, балерины ломали позвоночник. В комнате она глянула в зеркало: глаз быстро заплывал синевой, на скуле набухал огромный желвак. Юлька прислонилась щекой к холодному зеркалу… В кабинете химии она просидела весь урок, прижимая скулу к никелированному крану, торчащему из стола. В неровной зеркальной поверхности крана лицо искажалось, синяк выпирал горбом. На перемене Юлька достала записку с номером и поплелась в вестибюль звонить. Трубку сняла мать. — Передайте, пожалуйста, Игорю, что я звонила, чтобы он не приходил сегодня. И завтра тоже. У нас дополнительные репетиции. До конца недели… — кто-то подошел ко второму автомату, Юлька торопливо отвернулась, прикрыла синяк рукой. — Алло… — Да-да… Передам… А он должен был прийти сегодня? — Да. — Передам, конечно… Только… Я хотела поговорить с вами, Юля. Может быть, это несправедливо по отношению к Игорю, но… Я тоже женщина… Видите ли, у Игоря есть девочка. Лариса. Давно, еще со школы. Понимаете, ему просто лестно, что вы балерина… — Спасибо… — Юлька повесила трубку, постояла у автомата, кусая губы, и медленно пошла наверх. После уроков Нина спустилась в учебную часть. Глубоко, прерывисто вздохнула, собираясь с силами, постучала и открыла дверь. В кабинете, кроме завуча и Натальи Сергеевны, сидели несколько педагогов. — В чем дело? — спросила завуч недовольно, отрываясь от расписания на следующую неделю. Отступать было поздно. — Наталья Сергеевна, — четко сказала Нина, глядя той прямо в лицо. — Меня отчислят? В кабинете стало тихо. Педагоги удивленно обернулись, брови Натальи Сергеевны поползли вверх. Завуч покачала головой. Секретарша сжалась за машинкой в ожидании грозы. — Я… — голос Нины предательски дрогнул. — Я не могу так… как приговоренная… Лицо Натальи Сергеевны чуть смягчилось. — Даже если мы допустим тебя до экзаменов — ты получишь двойку за форму, — сказала она. — Если ничего не изменится… В конце концов, в каждой профессии есть свои условия. Профессиональная пригодность. Ты представляешь себе близорукого летчика?.. Балет — не только техника, это создание образа — это тебе не нужно объяснять? Какой образ ты можешь создать с такой формой? С такими формами!.. В общем, два месяца у тебя. Если не войдешь в форму… — она выразительно развела руками. — Спасибо… Извините, — Нина тихо вышла. — Какая форма? — сказала завуч. — Порода… Я ее мать видела — такая же гусыня… — А поступала… — народница показала мизинец. — Ветер ее носил… Покупаем кота в мешке — что вырастет? Помните, Петрова — в пятом классе метр девяносто! — Петрова в баскетбол играет, по телевизору видел, — сказал педагог по дуэту. — Раньше надо было отчислять, — сказала Наталья Сергеевна. — Только время теряли… — А прыжок — феноменальный! — с сожалением вздохнула народница. Нина, обмякшая, подавленная, брела по коридору. Неожиданно открылась директорская дверь, вышли директриса и представительная дама в колье. За дверью виден был огромный кабинет с картинами на стенах, бронзовыми статуэтками на массивном столе. Движение в коридоре тотчас прекратилось, все замерли, обернувшись к директрисе, почтительно наклоняя головы. — Здравствуйте… здравс… с-с-с… — негромко полетело вдоль по коридору. Директриса под руку с гостьей прошли мимо отступившей к стене Нины, глядя куда-то поверх голов. Нина вдруг вспомнила «Капитанскую дочку» — как Маша поехала в Петербург бросаться в ноги императрице. Просто им жилось тогда. Ей самой проще было шагнуть с небоскреба, чем обратиться к директрисе. В половине одиннадцатого, как обычно, после долгих препирательств, уговоров и угроз воспитательница выгнала мальчишек на правое крыло и заперла дверь. Приземистый плоский корпус училища с провалом внутреннего двора темнел между высотными домами. Только на третьем этаже горела настольная лампа в комнате дежурного воспитателя. Открылось окно в мальчишеском крыле интерната, и на карниз выбрался Генка Демин в трико и балетках. Неширокий карниз был покрыт слежавшимся снегом, далеко внизу торчали голые верхушки деревьев и острые прутья ограды. Генка осторожно переступал лицом к стене, перебирая руками по бетону и стеклам окон. Под окном воспитателя он остановился, подул на окоченевшие пальцы, заглянул внутрь. Галина Николаевна читала, склонившись над книгой. Демин проскользнул мимо. Тихонько постучал в окно Юлькиной комнаты. Юлька подняла голову от подушки, охнула, увидев темную фигуру за стеклом. Вскочила, открыла окно. В комнату повалил морозный пар. — Ты что, обалдел? — шепотом спросила она. — Иди обратно! — Пусти. Юлька затворила окно и села на кровати, укутавшись в одеяло. Генка присел рядом, дрожа всем телом, сжав ладони между колен. Ия и Титова спали. Света по-прежнему лежала поверх одеяла, отвернувшись к стене. На тумбочке сидел, свесив уши, ее талисман — зеленый плюшевый заяц. Перед зайцем стоял нетронутый, остывший ужин. — Чего тебе? — сердито спросила Юлька. — Сейчас… Погоди, — он все не мог согреться, зябко ежился. — Ты извини, Юль. Я не нарочно, честное слово, за спину закинул… — Ты для этого припёрся? — Нет, Юль… я хочу объяснить… — Днем ты не мог объяснить? — разозлилась Юлька. — Что ж у тебя все не как у людей? — Вот именно — не как у людей… Не смог бы я днем… Понимаешь, Юль, я хочу сказать… объяснить… — Демин все никак не мог отыскать нужные слова. — Это не случайно сегодня. Я же работать не мог… Понимаешь, я… в общем… я люблю тебя, Юль… — Все? — насмешливо спросила Юлька. — Ну, иди. Генка покорно встал и пошел к окну. — Подожди, сядь… — Юлька удивленно заглянула ему в лицо. — Ты что, Ген… серьезно? Генка молчал. — Давно? — упавшим голосом спросила Юлька. Она еще надеялась, что это очередная деминская хохма. — Давно. Еще с пятого класса. Юлька развела руками, растерянно засмеялась. — Смешно, да? — спросил Демин. — Да нет… Что ты… Извини… — Юлька хотела что-то сказать, но не нашлась, снова засмеялась, торопливо прикусила губу. Ей никогда еще не объяснялись в любви, она не знала, как это должно происходить, но, наверное, не так неожиданно и глупо. — Я тоже тебя очень люблю. По-дружески… Господи, чушь какую несу… — Юлька совсем растерялась. — Понимаешь, Ген… Ия вдруг со вскриком поднялась на кровати и в ужасе уставилась на Середу. — Она не дышит! Она не дышит! Юлька вскочила, Титова отбросила одеяло, Ия встала на колени, перегнулась через спинку своей кровати. Они склонились над Середой. — Света… — Юлька осторожно тронула ее за плечо. Светлана равнодушно взглянула на подруг и снова отвернулась к стене. — Чего ты орешь! — Мне показалось, она не дышит… — Приснилось тебе, Чиква! — зло сказала Нина. — Жрать надо меньше на ночь! — она легла и накрылась с головой. — Между прочим, я совсем не ужинала, — оскорбленно сказала Ия. Она вдруг заметила в темноте Демина, захлопала глазами. — Эй, а вы чего? — Ничего. Спи! — прикрикнула Юлька. Ия послушно легла и тотчас уснула. — Понимаешь, Ген, — чуть слышно зашептала Юлька, — мы восемь лет вместе. Каждый день. Я за всю жизнь сестер меньше видела, чем тебя. Ты мне как брат. Как младший брат… Я люблю тебя, как братика. А по-другому… Я даже представить не могу… Ты извини… — Юлька потерянно замолкла. — Что же мне делать, Юль? — тоскливо спросил Генка. — Не знаю… — А потом… Когда-нибудь… — Не знаю… Они сидели рядом, глядя на светлые лунные квадраты на полу. — А я знаю, — вдруг весело сказал Демин. — Я ведь у тебя не был. Все по-прежнему. Я тебе приснился… приснился… приснился… — гипнотически водя руками, он пятился к окну. Прыгнул на подоконник, выбрался на карниз. Неожиданно качнулся, взмахнул руками… Юлька бросилась к нему — схватить, удержать. Генка тотчас обнял ее, уткнувшись носом в макушку. Она замерла, боясь шевельнуться, чтобы не столкнуть его вниз. — Не надо, Ген. Демин отпустил ее, усмехнулся: — Послушный у тебя брат. Спокойной ночи, сестричка! — и пошел по карнизу, бодро напевая: «Здесь вам не равнина, здесь климат иной…». Юлька снова забралась в постель. Ее слегка знобило — наверное, выстудило комнату. А может, слишком много событий было для одного дня. Раньше день шел за днем, неотличимый один от другого, а если и случалось что-то из ряда вон, то было достаточно времени вспомнить, подумать, разобраться. И вдруг — все понеслось кувырком. Как, оказывается, тягостно признание нелюбимого человека… Юлька только сейчас поняла весь ужас Генкиного положения: они встретятся завтра утром и сделают вид, что ничего не было. И послезавтра, и еще два месяца они будут вместе каждый день, с утра до вечера — и не разбежаться по сторонам, и не помочь как-то друг другу… Юлька подумала, что уже наверняка не сумеет заснуть этой ночью — и через минуту спала. Лунные квадраты, меняя форму, вытягиваясь по диагонали, медленно плыли по комнате, добрались до Юлькиной кровати. Она спала, подложив ладонь под щеку. Глубокие тени скрыли разбитую скулу. Юлька была удивительно красива сейчас, с почти прозрачным в лунном свете, детским еще лицом, приоткрытыми пухлыми губами. Под одеялом угадывалось узкое, гибкое детское тело. Внизу сбившийся край одеяла обнажил тонкие лодыжки и грубые, изуродованные ступни, окостеневшие от мозолей, местами покрытые запекшейся коркой сукровицы и стрептоцида. Время от времени Юлька вздрагивала во сне п судорожно тянула носок, выгибая крутой подъем… Игорь появился неожиданно, без звонка. Юлькин синяк уже рассасывался, осталось только сине-желтое окружье под глазом, которое Ильинская быстро, со знанием дела, замазала крем-пудрой. Медленно спускаясь в вестибюль, Юлька представляла, как начнется разговор. Например, Игорь спросит: «Почему ты не звонишь?». Она ответит: «А Лариса звонит регулярно?». Или что-то в том же роде. Но Игорь сказал: — Привет. Одевайся. — Куда? — Увидишь. И Юлька побежала одеваться и брать увольнительную… В темном гулком подъезде старого арбатского дома Юлька уперлась: — Не пойду! Игорь терпеливо вздохнул: — Что опять? Здесь все нормально. Можешь делать все, что хочешь. Хочешь на столе танцевать — танцуй! — Не хочу. — Не хочешь — не танцуй, — Игорь распахнул дверь и втащил Юльку в длинный коридор, заваленный куртками и шубами. Квартира была титаническая, комнат на десять — наверное, выселенная коммуналка. — Ребята из Литературного дворниками устроились, — пояснил Игорь. — Служебная площадь. В центральной комнате на диване, в креслах, на полу расположилась компания, точнее, несколько маленьких компаний. Гремела музыка, кто-то танцевал, обнявшись, говорили все разом, нисколько не мешая друг другу. На Игоря и Юльку внимания никто не обратил — видно было, что гости здесь приходят и уходят, когда захотят. Игорь усадил Юльку в кресло, которое очень кстати покинула парочка, сам сел на подлокотник. — А-а! — завопил вдруг долговязый стриженый парень, сидевший напротив. — Звезда советского балета! — тянуться было далеко, он залез коленями на журнальный столик, уставленный бутылками, и поцеловал ей руку. — Это Валерка. Вы уже знакомы, — сказал Игорь. Разговор за столом был прерван на полуслове, все обернулись к Юльке. — А где моя Лена? — спросил Валерка. — Дома. То есть, в интернате, — ответила Юлька. — В следующий раз приходи с Леной. — Ну вот, открылась дверь, — продолжил разговор блондин с белесыми ресницами, с невыразительным, равнодушным лицом. И говорил он тоже безо всякого выражения, будто нехотя. — Не вы открыли, заметь, а вам открыли, — он обращался к черному кудрявому парню, который сидел почему-то в каракулевой кавказской шапочке, и ко второму, похожему на побитого жизнью д'Артаньяна. — И что? — Что? — воинственно спросил д'Артаньян. — Народ схватил дрожащими руками то, о чем вслух нельзя было говорить… И сделал вот так, — блондин разинул рот и развел руками. — На кого молились? То, что шепотом по углам или на двадцатом экземпляре откровением казалось, то, оказывается, и на средний уровень не тянет. Когда нет закрытых тем, критерий один — литература… Кого читают? — он стал загибать пальцы, — Набоков, Гумилев, Ходасевич… — Короче… — Я хочу спросить, куда молодые гении подевались? Вам же с закрытой дверью замечательно жилось. Вид значительный: вот открою рот и такое скажу — земля вздрогнет! И школьницы от восторга кипятком писают. Одни спекулировали на БАМе, другие — на теме. Так чем одни лучше других? Тут все закричали разом. Д'Артаньян даже привстал. — А теперь все кинулись «чернуху» писать, — продолжал блондин, упрямо глядя вниз, — наркомания, проституция, ворье сверху донизу. Дорвались! Нет никого кругом, кроме воров и проституток! — Ты действительно балерина? — спросил Юльку парень, развалившийся на полу в обнимку с гитарой. — Учусь еще. — Где? — В МАХУ. — Где? — Московское академическое хореографическое училище. — Можешь? — спросил Валерка. — МАХУ! — тотчас хором грянули остальные. — Почему — спекуляция? — кричал д'Артаньян. — А если — болит! — А вот беру я журнал «Юность», — продолжал блондин, — и читаю: «В саду оказались…» — Зачем, не надо! Я сам прочитаю, — сказал кудрявый. — Ноги специально выворачиваете? — не отставал от Юльки парень с гитарой. — Знак касты? Юлька сидела, как обычно, широко развалив колени и разведя носки в стороны. Она покраснела и сжала коленки. — А вам удобно вот так сидеть? — сердито сказала она, скосив носки вовнутрь. — А мне неудобно, как вы. Суставы же развернуты. «В саду оказались удоды, как в лампе торчат электроды, — читал кудрявый, — и сразу ответила ты: «Их два, но условно-удобно их равными числить пяти…» Юлька фыркнула, стихи про удодов показались ей смешными. Кудрявый, продолжая читать, покосился. Игорь толкнул ее ногой. — А правда, все балетные мужики — педики? — спросил парень с гитарой. — Почему все?.. Есть нормальные… Дальше в стихах выяснилось, что, поскольку каждый удод видел перед собой другого, их было уже четыре. — Ах, эти ножки, ножки, ножки балерин, Без вас бы я не смог прожить и день один, — пел сосед под гитару, поглядывая на Юльку, — Ах, если бы я только, братцы, мог, Я жизнь бы положил у этих ног… — Ты вообще стихи любишь? — спросил Игорь, наклонившись к ней. Юлька кивнула. — Кого? — Евтушенко, Юлию Друнину… — А-а-а! — Игорь схватился за голову. — Ты только не говори никому, ладно? —…как сконструирован самолет с учетом фигурки пилота, так сконструирован небосвод с учетом фигурки удода, а значит — был пятый удод… —…ах, если бы я, братцы, только мог, я жизнь бы всю прожил у этих ног… —…а Набокова читала? Булгакова? Юлька отрицательно покачала головой, она не успевала слушать всех сразу. —…Кима? Битова? Трифонова? Юлька досадливо обернулась к Игорю: — У нас на уроки времени не хватает! Буду работать — прочитаю! — А не слыхала, в Чернобыле вроде что-то такое взорвалось? Нет? А в семнадцатом году в Питере, говорят, заварушка была? — Знаешь, что?! — разозлилась Юлька. — Вы как на необитаемом острове, — пожал плечами Игорь. — И это то, что хотелось крикнуть? — спросил блондин. — Это то, что — болит? — Постой! Тихо! — надрывался Валерка. Из соседней комнаты медленно, как сомнамбула, выплыла девица, оглядела всех пронзительно-синими, невидящими глазами. Кто-то, посмеиваясь, обнял ее, она осторожно, не оглянувшись, освободилась и пошла дальше. — Тихо! — Валерка вырвал гитару у любителя балетных ножек и вложил ее в руки молодому широкоплечему, румяному парню. — Юра, давай эту, про пушку! Вот, послушай! — крикнул он кудрявому. — Простые ребята написали. Вам не снилось такое… такое… Давай, Юра! Юра опустил голову, сосредоточенно помолчал, потом запел негромко. Разговоры сами собой прекратились, в комнате впервые стало тихо. — Вот бабахнет его пушка: бабах! И душа моя домо-ой полетит… У него за каждым камнем — аллах. А меня кто, сироту, защитит?.. — А? Что? — торжествующе закричал Валерка. — «Сироту»! Как сказано, а? Вам такого никогда в жизни не написать! Юра вдруг заплакал, некрасиво кривя губы, прикрываясь рукой. Валерка обнял его за плечи: — Брось, Юр. Не надо… Кто же виноват? Я виноват? Он виноват?.. — Из Афгана вернулся недавно, — шепотом сказал Игорь. — Каждый раз плачет, когда поет… — Давай уйдем, — жалобно попросила Юлька. — Посидим немного. — Мне пора уже. — Ну, подожди. Иди сюда, — Игорь увел ее в соседнюю комнату. Здесь было темно, только свет луны из окна. — Тебе не нравится тут? — спросил Игорь. Юлька помотала головой. — Почему? — Мне это не нужно, — упрямо сказала Юлька. — А что тебе нужно? — улыбнулся Игорь, обнимая ее. Юлька тотчас уперла ему в грудь острый кулачок. — Между прочим, мы по актерскому мастерству каратэ учили! — Только не надо меня бить, ладно? — Игорь привлек ее к себе. В глубине комнаты засмеялись. На диване лежала парочка, уступившая им кресло в начале вечера, и с интересом наблюдала за ними. Юлька бросилась из комнаты. — Вы закрывались бы, что ли! — зло сказал Игорь. Он вышел за Юлькой, заглянул в одну комнату, в другую — везде были толпы. Навстречу выплыла, бессмысленно улыбаясь, сомнамбула. Бродил по коридору недовыселенный старичок. В большой комнате кудрявый и д'Артаньян чуть не с кулаками наседали на равнодушного блондина. Афганец, склонив голову, тихо перебирал струны. Валерка сидел с японскими «лопухами» на ушах, балдел в одиночку. — Только в ванную, — посоветовал он Юльке с Игорем. Юлька вспыхнула, схватила куртку в коридоре и выскочила из квартиры. Игорь выбежал за ней. — Ну, что? Что случилось? — Ничего! Пусти! — Ну, подожди, я провожу. Юлька вырвалась и, не дожидаясь лифта, побежала вниз по лестнице. Игорь вернулся в комнату, стащил с Валерки наушники. — Кто тебя просил со своими дурацкими советами лезть? — Для тебя же стараюсь. Там диван есть. — Она ведь не такая! Неужели сразу не видно? — Да брось ты из нее мадонну делать, — спокойно сказал Валерка. — Их с десяти лет мужики лапают каждый день, — он надел «лопухи» и блаженно прикрыл глаза. Игорь только махнул рукой. Середа так же неподвижно лежала на кровати, отвернувшись лицом к стене. В комнату вошла Галина Николаевна, следом за ней — несколько девчонок, остальные столпились у дверей. Юлька, Ия и Нина вскинули головы к воспитательнице и тоже зачем-то встали. Галина Николаевна склонилась над Середой, тихонько потормошила ее за плечо: — Света… Света, твой папа приехал… Середа поднялась на руках и села. Лицо ее, потемневшее, с глубоко запавшими глазами, было абсолютно спокойно, будто потеряло способность выражать хоть какое-то живое чувство. Она равнодушно оглядела подруг, воспитательницу, чуть свела брови, пытаясь понять, чего от нее ждут, что надо делать. Потом встала, вынула из шкафа большую спортивную сумку и принялась складывать в нее вещи. В гробовой тишине раздавались только ее шаги и странный, едва слышимый, высокий звук: все девчонки молча плакали. Под этот бесконечно тянущийся на одной ноте звук Света медленно двигалась между замерших, будто окаменевших девчонок, аккуратно складывала блузки, свитер, халат, юбку. Хитон оставила на плечиках в шкафу, попавшиеся под руку пуанты не глядя бросила на пол. — До свидания, Света, — сказала Галина Николаевна. Середа обернулась на голос, пусто взглянула на воспитательницу, надела куртку и вышла. Подруги двинулись следом. В комнате перед тумбочкой с выдвинутыми ящиками остались лежать пуанты, потертые, с разбитыми носками, и новые, еще ни разу не надетые. На тумбочке, свесив уши, сидел забытый заяц… В вестибюле ее отец — растерянный, виновато улыбающийся маленький человек — суетливо подхватил сумку. За стеклянной дверью у крыльца светились красные стоп-сигналы такси. Середа по очереди обнялась и расцеловалась с подругами, равнодушно глядя за спину им неживыми глазами, повернулась и пошла за отцом. Подруги высыпали на крыльцо, кто-то махнул рукой, но Света, не оглянувшись, села в машину, и такси тронулось. — Чего ревете, дуры?! — вдруг зло крикнула сквозь слезы Ильинская. — Завидовать надо! Как нормальный человек жить будет! Девчонки постояли еще на крыльце, зябко обняв себя за плечи, вытерли слезы и вернулись в интернат — к учебникам, в музыкальные классы. Только Нина не могла успокоиться, она лежала на кровати, подтянув коленки к груди, уткнувшись в подушку, всхлипывала уже без слез. В комнату заглянула Оля Сергиенко, тихая, незаметная девчонка из «корды», подозвала Юльку, виновато сказала, глядя в сторону: — Понимаешь, Юль… это… порвала совсем… — как доказательство, она держала в руках рваные балетки. — Мы со Светкой одного размера… Юлька молча отдала ей Светины туфли. Присела рядом с Ниной. — Ну что ты, Нин… Не надо… — Я следующая… — с трудом выговорила Нина, ее бил озноб. — Я… следующая буду… — Что за ерунда, — Юлька погладила ее по голове. — Никто тебя не выгонит. — Разве это справедливо… — всхлипывала Нина. — Почему все так несправедливо?.. Она лучше всех… Разве она виновата?.. — Конечно, не виновата… Ты попробуй заснуть, давай, я тебя накрою, — уговаривала Юлька, гладила ее, пыталась убаюкать. — Разве я виновата, что я такая? Я в сто раз лучше тебя танцую!.. — Конечно, лучше. — У меня прыжок лучший в Союзе! — Конечно, лучший, все знают, — торопливо соглашалась Юлька.' — Разве я виновата? — у Титовой начиналась истерика. — А кто виноват?! Ненавижу! Ненавижу!! — она замолотила себя кулаками по бедрам, по животу, по груди. — Ненавижу этот мешок! — Не надо, Нин, перестань, не надо. — Юлька поймала ее за руки, навалилась всем телом, крепко сжав запястья. — Все будет хорошо… Вот увидишь… честное слово… Ты похудеешь… Все будет нормально… Титова, наконец, расплакалась, уткнувшись ей в колени, как ребенок. — Арза, — Ия заглянула в комнату. — К телефону. Пока Галины нет… — Иди к своему мужику! Иди, иди! — Нина отталкивала Юльку и удерживала одновременно. — Ну что ты, никуда я не пойду. Не бойся… — Юлька махнула у нее над головой Ие, покрутила пальцем в воздухе: сама позвоню. — Я с тобой… Когда Ия вернулась в комнату, Юлька спала сидя, прислонившись щекой к стене. Уткнувшись лицом ей в колени, спала Нина. На сцене учебного театра шла репетиция. Не занятые в отрывке ребята сидели в зале, разговаривали шепотом. Астахов и Хаким играли в очко на пальцах. Выкинули, молча посчитали, и Хаким, обреченно кряхтя, пригнулся за спинкой кресла. Астахов, мило улыбаясь вокруг, опустил вниз руки, послышались звонкие щелбаны, Хаким вынырнул, потирая лоб, и начался новый кон. Демин, положив голову на руки, исподлобья следил за Юлькой. После неожиданного объяснения он не подходил к ней, работал спокойно, а в компании хохмил и веселился больше прежнего, ни разу даже взглядом не напомнив о ночном разговоре, и Юлька была благодарна ему за это. Репетировали финал — Жизель с виллисами. Балетмейстер, приподнимаясь на цыпочки, высоко вскинув брови, дирижировал танцем. «…Как глупо, Зайчонок, как несправедливо все в этой жизни! Уехала Света… В восемнадцать лет — снова в десятый класс. Она могла стать первой балериной Союза, а кем она будет там — второгодницей… Самое страшное, что она даже не плакала — все равно. Можно выходить замуж, рожать детей, работать где-то — все равно. Жить дальше или нет — все равно…». — Азарова! Это танец любви, а не похоронная процессия! Ты же актриса, черт тебя возьми! Лучше наври, но улыбнись… Юлька кивнула, прикидывая, сколько осталось до конца репетиции — полчаса? Минут сорок? Господи, продержаться бы… — Еще раз финал, — балетмейстер, просветленно улыбнувшись, вскинул руки и уронил. — Ты кто такая? — Я? — Ильинская испуганно выглянула из третьего ряда виллис. — Да! Ты! — Ильинская… — Еще раз услышу твой звонкий голос — полетишь со сцены, кувыркаясь! Варьете по тебе плачет!.. Финал. И-и… «…Игорь сказал недавно — я слово в слово записала в дневнике: «Вас обманули. Вас заперли в четырех зеркальных стенах, и вы думаете, что балет — это весь мир, что человечество делится на тех, кто на сцене, и тех, кто в зале…» «После отъезда Светы я осталась одна на месте стажера в Большом. Месяц назад умерла бы от счастья, а теперь… Еще год неопределенности, еще год что-то кому-то доказывать. Сил нет. Работаю по инерции, сама не понимаю, что делаю и зачем…». — Стоп! — балетмейстер устало вздохнул. — Это не балет! Это черт знает что! Это… это художественная гимнастика! — придумал он, наконец, самое страшное ругательство, отвернулся и ушел к краю сцены. — Так. Подошли все сюда… Кто помнит слова Анны Павловой? Балет — это… —…не техника, это душа. — Так где у вас душа? Мускулы только! Одна мысль — докрутить бы фуэте да не сорвать прыжок… Давайте подумаем. Это древняя легенда. Вы — виллисы. Невесты, не дожившие до своей свадьбы. До своего счастья. Вас хоронили в белом платье и фате… Ночью виллисы встают из могил, подстерегают одиноких путников и убивают их. Как вы думаете — каким образом? Ильинская неожиданно хихикнула. — Догадливая, — насмешливо сказал балетмейстер. — Я тоже так думаю… Убивают всех. Всех мужчин. Без пощады. Это не месть — кому мстить, за что? Они хотят получить хоть жалкую долю того, чего не имели в другой, настоящей жизни… И вот ты, — обернулся он к Юльке, — встречаешь человека, который обманул тебя, пришел и разрушил твой маленький тихий рай, лишил тебя всего — счастья, покоя, разума, жизни. И ты спасаешь его! Спасаешь — подумай! — ради какой-то другой женщины, которую он встретит и полюбит, и будет жить с ней долго и счастливо там, в мире живых людей, там, где солнце. А ты навсегда останешься здесь, в темноте, среди могильных крестов… Посмотрите вокруг — только и слышно: я! мое! мне! если не мой, то пусть ничей!.. Много ли женщин, способных на такую жертву ради любви?.. Понимаешь? — негромко спросил он у Юльки. — Да… — Расскажи это им, — балетмейстер указал в пустой зал. Пятясь, отошел на авансцену. — Встали. Еще раз. Последний раз — финал… — и взмахнул руками. В воскресенье Игорь вытащил Юльку на концерт в подмосковный городок. Около клуба с обшарпанными колоннами, с гипсовыми тракторами и колосьями на фризе собралось человек двести. У дверей дежурила милиция. Местные жители, идущие мимо клуба по своим делам, неприязненно поглядывали на незваных гостей. Юлька крепко держала Игоря за руку, боясь потеряться в пестрой, громкой, вольной толпе. В Москве она с опаской ходила по Арбату, эти пестрые компании казались ей заряженными слепой разрушительной силой, готовой выплеснуться в любой момент. Игорь чувствовал себя здесь, как рыба в воде, здоровался с кем-то, знакомил Юльку. Выступала группа «Вежливый отказ». На чуть освещенную сцену выбежали музыканты и взяли первый аккорд. Тотчас по всему залу загорелись бенгальские свечи в поднятых руках, кто-то жег спички, кто-то стоял, раскачиваясь, вскинув пальцы буквой У. Аккорд тянулся до бесконечности, свечи успели почти догореть, потом ярко вспыхнул свет на сцене, музыканты разом ударили по струнам, клавишам, барабанам, и зал взревел, засвистел, затопал. Слова трудно было разобрать, не столько за ревом инструментов, сколько из-за крика в зале. На второй или третьей песне рабочие вынесли на сцену сверток из почтовой бумаги, запечатанный сургучом. Из свертка торчали штиблеты. Сверток долго лежал без дела, потом вдруг стал корчиться, кататься по полу. Печати лопнули, и из свертка выбрался здоровенный, лысый, как колено, детина. Детина деловито отряхнулся, достал из кармана сложенную тюбетейку и надел на лысину. Он бесцельно болтался по сцене, мешал музыкантам — те, не отрываясь от инструментов, досадливо отталкивали его плечом, — затем обнаружил в углу скрипку и стал искать смычок. Смычка он не нашел и выудил откуда-то большой кусок сырого мяса. В такт музыке он принялся лупить мясом по скрипке, пока, к неописуемому удовольствию зала, не расколошматил ее вдребезги… Игорь, улыбаясь, поглядывал на Юльку. Она уже поняла, что это новый опыт, и мужественно-равнодушно смотрела на сцену. У нее жутко болела голова. На обратном пути в электричке они поссорились. — Тебе это нравится, да? Нравится? — Да причем здесь «нравится — не нравится»! — потрясал руками Игорь. — Я объективный человек! Да пойми, что такое искусство тоже существует, хочешь ты того или нет! — А мне наплевать! Мне не нужно это знать, понимаешь, не нужно! С вокзала Юлька хотела тут же ехать в интернат, Игорь с трудом затащил ее в кафе. Здесь тоже гремела музыка, полыхали разноцветные мигалки, под потолком вращался зеркальный шар, разбрасывая по залу зайчики, на светящемся подиуме танцевала ритм-группа — трое девчонок в сверкающих комбинезонах. Самовлюбленный диск-жокей кокетничал с залом. Игорь и Юлька сидели на высоких стульчиках у стойки бара. Игорь потягивал через соломинку коктейль, перед Юлькой стоял такой же нетронутый. — Как они? — Игорь кивнул на девиц на подиуме. — С точки зрения профессионала? — Никак. Спины нет. Все мышцы зажаты. — Ты бы, конечно, лучше станцевала. — Меня бы под пулеметом не заставили. — Ну, естественно! Профанация великого искусства! Они замолчали, глядя в разные стороны. — Может, все-таки потанцуем? — Я устала. — Медленный же танец. — Я не знаю, зачем ты меня таскаешь по всем этим компаниям. Ты меня хочешь видеть или… заодно и меня? — Я хочу, чтобы ты глаза разинула! — завелся Игорь. — Посмотри кругом! Люди проснулись! Жизнь на ушах стоит! Панки, наци, фаши, рокеры, люберы, эллины, «Память», «Перестройка», «зеленые» — мозги набекрень съезжают! Сахаров — национальный герой! Святой отец по ящику развлекуху ведет! По первой программе такое вещают, что дух захватывает! Сажусь в мотор — таксист-барыга музыку вырубает, чтоб Горбачева послушать! Мир переворачивается! Бомба над головой висит! А вы — ножку влево, ножку вправо, па-де-де и гранд-батман! — А мне не интересно все это! — Ты боишься просто. У вас там все понятно: любовь — вот так, — Игорь картинно прижал руку к сердцу, — ненависть — вот так, — нахмурился и грозно выставил ладони. — Искусство для олигофренов! А все сложнее… — Не понимаешь балет — так молчи! — Да я ненавижу твой балет! Я тебя хочу видеть, а не твой полумертвый труп! — Полумертвого трупа не бывает! — Бывает! В зеркало посмотри! Они опять надолго замолчали. — Что случилось? — спросил Игорь. — Ничего. — Я же вижу. — Свету отчислили, — помолчав, тихо сказала Юлька. — Уехала уже… — За что? — Сустав. Жить можно, танцевать — нельзя. — Ну, а в чем трагедия? — Ты что, не понимаешь? — Нет, я понял. Я только не понимаю, в чем трагедия? Ей восемнадцать? Вся жизнь впереди. Закончит институт… — Да я не знаю, что бы я сделала, если бы меня отчислили! Жить бы не стала! — А я знаю, что бы я сделал, если бы тебя отчислили. Свечку на радостях поставил бы… — Знаешь, что! — Юлька спрыгнула со стульчика. — А-а, звезда советского балета! — к ним проталкивался Валерка. — А где моя Лена? — Лена в интернате, — сжав зубы, сказала Юлька. — В следующий раз приходи с Леной… Что так скучно?! — заорал он, оглядываясь. — Как на собрании, честное слово… Слушай, — обернулся он к Юльке, — правда, Игоряха говорил, что вы по пять часов танцуете? — Бывает и больше. — Это лажа все. Порхать и я смогу. А рок выдержишь — час без перерыва? Нон-стоп! Стой здесь, — Валерка стал проталкиваться к подиуму. — Чего он хочет? — подозрительно спросила Юлька. Игорь пожал плечами. Валерка уже договорился о чем-то с диск-жокеем и звукооператорами. — Внимание, друзья! А теперь — страничка в стиле ретро. Наш добрый старый рок-н-ролл! — объявил диск-жокей. — Но — это не просто танец, это конкурс. Гость нашей дискотеки — балерина. Вот она… да-да, в голубом свитере… прошу любить и жаловать, ее зовут Юля. Улыбнитесь, Юля… Юлька стояла, ни жива, ни мертва посреди огромной любопытной толпы. — Юля вызывает на соревнование любую желающую. Час рок-н-ролла! Нон-стоп! Условия просты: танцуем в полную силу, партнеры меняются через каждые десять минут! Победителя ждет приз — вот этот плакат, — диск-жокей продемонстрировал плакат какой-то рок-группы. — Итак, начинаем! Профессионал против любителей! Растерянная, с пунцовыми щеками Юлька готова была провалиться сквозь землю. Валерка за руку втащил ее в круг. Толпа, радостно ждущая развлечения, загудела. — Как же так, Юля? — укоризненно кричал диск-жокей. — Завлекла и бросила? Ну, смелее, смелее! Ну-ка, все дружно: Ю-ля! Ю-ля! Шай-бу! Шай-бу! Юлька беспомощно оглянулась на Игоря. Тот мстительно усмехнулся. Юлька отвернулась, вырвала руку у Валерки и сама вышла в круг. Рядом встали еще три девицы. — Итак, засекаем время… Пять… четыре… три… два… один… Начали! — Пари! — заорал Валерка. — Ставлю часы против червонца! Ну? «Кассио» с калькулятором! — Принимаю, — крикнул кто-то. — Три коктейля — против! — Давай! Кругом возбужденно галдели, спорили, лезли на подоконники, на банкетки, чтобы лучше видеть. С подиума снисходительно смотрели девицы в комбинезонах. Первый партнер Юльки был опытный танцор, он уверенно крутил ее в ту и в другую сторону, в четыре оборота с перехватом руки. Юлька танцевала с каменным лицом, фиксируя взгляд в одной точке. На втором курсе в училище в порядке эксперимента преподавали современный танец, классический рок она знала. Две соперницы сошли на втором партнере, последняя продержалась еще несколько минут, потом, пущенная неумелой, но сильной рукой, не устояла на ногах и врезалась в толпу. Лица партнеров мелькали у Юльки перед глазами, все остальное слилось в одну пеструю полосу. В дискотеке было душно, она сразу взмокла от пота, туфли скользили по полу. — Тридцать минут! — азартно крикнул диск-жокей. — Давай, давай, крути! — кричали те, кто ставил против. — Нормально танцуйте! Так кого хочешь загонишь! — орали те, кто ставил на Юльку. — Сорок минут!.. — Пятьдесят!.. Игорь увидел, как Юльку повело в сторону, она неловко качнулась, партнер едва успел подхватить ее. — Сходит! — Держись! Десять минут! Кругом стоял крик и визг. Игорь стал пробиваться вперед. — Хватит! — крикнул он. — Кончайте! Его удержали, оттолкнули за спины. — Пять минут! — Три! — Две! — Победа! Выигравшие орали и хлопали в ладоши, круг исчез, заполненный ликующей толпой, Игорь пробивался сквозь нее, ища Юльку. — Приз королеве вечера! — надрываясь, кричал диск-жокей. — Юля, где вы?! Все дружно ищем королеву вечера!.. Юлька, покачиваясь, брела по коридору. Гул дискотеки остался позади. Она села на банкетку, сняла туфли. Пальцы были стерты, колготки пропитались сукровицей. Она сжала горящие ступни ладонями, морщась от боли. Подбежал взъерошенный, запыхавшийся Игорь. — Юлька!.. — он увидел ее сожженные ноги, охнул и сел, привалившись спиной к стене. — Дурак! Дурак, дурак! — он несколько раз крепко ударил себя кулаком по лбу. Опираясь на перила, Юлька поднималась по лестнице. Дверь в мальчишеское крыло была уже заперта, свет в коридорах выключен. Юлька молча расписалась в журнале увольнений. Галина Николаевна выразительно посмотрела на часы. — Что происходит, Юля? Юлька хмуро глядела в сторону. — То есть, я понимаю, что происходит. Я хочу спросить, о чем ты думаешь? Гастроли через неделю, два месяца до экзаменов — до лета не могла дотерпеть? Юлька усмехнулась: — А что, можно выбирать — когда? — Не можно, а нужно! И всю жизнь тебе придется думать — что можно, чего нельзя и в какое время. — Галина Николаевна придвинула к себе раскрытую книгу, сухо сказала: — Последнее предупреждение. Еще раз опоздаешь — не обижайся… Девочки уже спали. С кровати Середы было снято белье, матрас прикрыли одеялом, но вид у комнаты все равно был сиротливый. Только зеленый заяц по-прежнему сидел на тумбочке. Юлька включила свою лампу, пригнула вниз, стала раздеваться. Замерла, взглянула на Титову. Та лежала, уткнувшись лицом в подушку, свернувшись тугим калачиком. Юлька погасила свет, забралась под одеяло. Через минуту ей почудился странный звук. Юлька села, прислушалась. Тихо позвала: — Нина… Титова не ответила. Юлька включила и приподняла лампу, подошла к подруге. — Нина… Та застонала сквозь зубы, мучительно, судорожно выгибаясь всем телом. Юлька с трудом повернула ее к себе — и отшатнулась. Лицо Титовой блестело от пота, тусклые глаза закатывались под веки, подушка и простыня были в мокрых желтых пятнах. — Не надо… — простонала она. — Не зови… пожалуйста… — Галина Николаевна! — Юлька в ужасе бросилась к двери. — Не надо!.. Воспитательница уже бежала по коридору. — Там… — Юлька указывала рукой. — Там… Ия стояла в ночной рубашке, издалека испуганно заглядывая в лицо подруге. Галина Николаевна включила верхний свет. — Нина, что с тобой? — она склонилась над постелью. — Врача! Скорее! Ийка метнулась в дверь. — Нина… Что случилось? Нина, ты меня слышишь?.. Скажи, ты меня слышишь? — Галина Николаевна встряхивала ее за плечи. В комнату заглядывали встревоженные девочки. Растолкав их, вбежал врач, присел на кровать. Оттянув веки, заглянул Нине в глаза. — Ты пила что-нибудь? Посмотри на меня… Ты пила что-нибудь, да? — Я не нарочно… Честное слово… — Что ты пила?! — Честное слово… — она опять судорожно выгнулась, ее рвало желчью. Врач выдвинул ящик тумбочки, вперемешку с заколками, письмами на пол посыпались блестящие упаковки с голубыми капсулами. — Сколько ты выпила? — он поднес лекарство к глазам Нины. — Только Наталье Сергеевне не говорите… пожалуйста… — «Скорую»! — крикнул врач. — А вы куда смотрите, лебеди! — обернулся он к Юльке. — Только в зеркало пялитесь, вокруг ни черта не видите!.. Доктор из «скорой помощи» выгнал девчонок в коридор. В полуоткрытую дверь было видно, как он колдует с длинным резиновым зондом. Потом в интернат поднялся небритый, хмурый шофер с носилками, и Нину, укутанную по горло одеялом, пронесли к лестнице. Вдоль всего коридора стояли девчонки. Сквозь запертую стеклянную дверь смотрели со своего крыла ребята. — Спать! — крикнула Галина Николаевна. — Всем спать! В комнате тошнотворно пахло желчью. Ия тихо всхлипывала на своей кровати. — Юль… — позвала она. — Юль, можно я к тебе? Я боюсь… Она перебралась к Юльке, прижалась мокрой щекой к ее плечу. — С тобой не страшно… Ты сильная… Юлька молча смотрела широко открытыми глазами в темноту. — И-и, легко!.. За рукой… Азарова, не умирай!.. Наталья Сергеевна, как всегда, подтянутая, гладко — волосок к волоску — причесанная, в гарнитуре тяжелого старинного серебра, раздраженно ходила по залу. — Сергиенко, я тебя в первый класс отправлю, арабеск учить!.. Юлька работала вяло, через силу — не танцевала, повторяла заученные до автоматизма движения, глядя перед собой пустыми глазами. — Сергиенко!.. Я кому говорю! — Наталья Сергеевна вдруг бросилась к Ольге. — Оторвать?! — заорала она. — Оторвать руку?! Мешает?! Ольга растерянно улыбалась дрожащими губами, не понимая, что надо делать. — Кор-рова! — Наталья рванула ее за плечо, как куклу, и, не сдержавшись, пнула острой туфлей по ноге. Удар пришелся в надкостницу, Ольга охнула и начала сгибаться. Тут же выпрямилась, пересиливая боль, и встала в прежнюю позу, заученно улыбаясь. В длинных ресницах копились слезы. — Не смей, — тихо, угрожающе сказала Наталья Сергеевна. Девчонки замерли у станка, открыв руку, боясь шелохнуться. — Не смей, я сказала… Ольга изо всех сил распахивала глаза, поднимала лицо, чтобы слезы не выкатились на щеки. — Продолжаем… «…Я сама не знаю, Зайчонок, что со мной. Перестала понимать главное — зачем все это?.. Вчера увезли в больницу Нину Титову. Оказывается, она уже три месяца пила самые сильные лекарства — все больше и больше, чтобы похудеть перед экзаменами. Теперь будет долго лежать — может, год, может, дольше. Врач сказал, что у нее отказали почки». — Стоп! Азарова, что происходит? На тебе что, воду возили?.. Я к тебе обращаюсь! — Нет! — Что — нет?! — На мне воду не возили! Наталья Сергеевна обернулась, вскинув брови, и резко шагнула к ней. Девчонки снова замерли. Юлька напряглась, но глаза не отвела, смотрела на нее в упор исподлобья. Наталья некоторое время мерила Юльку взглядом, потом молча отвернулась. — Юль, — чуть слышно прошептала сзади Нефедова, — не зли ее, ты же видишь… Педагогиня отошла к зеркалу. — Ладно, встали на прыжки! «…Игорь назвал нашу учебу добровольной каторгой. Я обиделась, а теперь сама чувствую себя каторжанкой. Сил больше нет. Пытаюсь сжать зубы — не получается, потому что не понимаю — ради чего?..» — Сто-оп! — Наталья Сергеевна досадливо всплеснула руками. — Азарова, что такое, в конце концов? Примой себя почувствовала — вполноги работаешь? Ты понимаешь, что ты чужое место заняла? — Я не виновата! — крикнула Юлька. — Я не просила! — Иди сюда, — велела Наталья Сергеевна. Юлька подошла, остановилась напротив. Наталья Сергеевна холодно смотрела на нее сверху вниз, уперев руки в пояс. — Все к станку, Азарова продолжает, — сказала она. Девчонки отошли к стенам, оперлись на станок. Юлька осталась одна посреди зала. — Начали! — зло, отрывисто скомандовала Наталья Сергеевна. — Стоп! Не то. Еще раз… — она подождала, пока Юлька вернется к ней. — Начали… Стоп! Еще раз… Юлька снова и снова возвращалась, С трудом переступая на чугунных ногах. В ушах стоял густой звон. Ее мутило, то ли от усталости, то ли от запаха дорогой косметики Натальи Сергеевны. Носки туфель пропитались кровью, на влажном полу за Юлькой оставались бледные розовые следы. — Не то. Еще раз… Начали!.. Юлька снова встала перед педагогом, сдувая пот с верхней губы, с ненавистью глядя сквозь багровые вспышки в глазах в холеное, холодное лицо Натальи Сергеевны. Та молча смотрела на Юльку. Под облепившим тело мокрым купальником видно было, как бешено колотится Юлькино сердце. — Когда будешь работать, как она, когда станцуешь, как она, тогда скажешь, что не виновата, — жестко сказала Наталья Сергеевна и, громко стуча каблуками, вышла из зала. В комнате Юлька наклонилась развязать туфли — с подбородка сорвались тяжелые капли пота. Села на кровать, откинулась к стене… В том году у девчонки из выпускного, на которую наорал педагог, «поехала крыша». После урока, как обычно, закинула сумку на плечо и пошла домой, только в раздевалку забыла зайти. Так и пилила по улице на автопилоте, в ноябре месяце — в купальнике и колготках. Уже в метро взяли, когда шарила но купальнику, ища карман с мелочью… — В душ пойдешь? — спросила Ийка. — Опоздаем же. Юлька представила дорогу до душевой — в конец коридора и направо, и три ступеньки вверх, потом обратно. Она, не вставая, сняла школьную форму с плечиков и стала натягивать ее сидя, прямо на мокрый купальник. …Историк рассказывал что-то у доски, увлеченно размахивал руками. Хаким тискал Ильинскую, та невозмутимо красилась, разложив на столе французский набор. Нефедова строила пазки Демину. Ия рядом писала письмо. Юлька тоскливо смотрела в окно. Там было солнце, в школе напротив кончились уроки, по тротуару шли мальчишки и девчонки в такой же синей форме под распахнутыми куртками. Впереди — дуэт и народный, гастроли, два месяца занятий и экзамены. Репетиции теперь были каждый день, а в воскресенье после спектакля Наталья Сергеевна занималась с Юлькой — вдвоем в пустом зале, — гоняла до обморочной багровой пелены перед глазами, до того, что Юлька, грохнувшись однажды с прыжка, никак не могла подняться с пола, валилась то в одну сторону, то в другую. Наталья Сергеевна стояла над ней и ждала, пока встанет, нервно постукивая каблуком о каблук. Игорь несколько раз приходил в училище, но Юлька выползала к нему абсолютно мертвая, с глубокой синевой вокруг глаз, даже обрадоваться как следует не могла, потому что все живые чувства были задавлены усталостью. Они сидели в вестибюле под фикусом, о чем-то говорили — Юлька туго соображала, переспрашивала каждое слово, улыбалась и старалась не заснуть. Выходной дали только перед самым отъездом. Юлька проспала весь день, вечером взяла увольнение и помчалась к Игорю. — Чья это квартира? — спросила Юлька. Она бродила по комнате, разглядывала непонятные карты на стенах, ледоруб, страховочный пояс, расслоившийся от времени желтый бивень, разбросанную по полкам коллекцию минералов. — Мужика одного. Вон он, — Игорь кивнул на большую фотографию смеющегося бородатого парня в поднятых на лоб темных очках. — Такой же сумасшедший, как ты, только на горах тронулся. Сорвался раз, по частям собрали… — А где он сейчас? — На Памире. В экспедиции. — Он не спрашивал, зачем тебе ключ? — подозрительно спросила Юлька. — Нет. Здесь постоянно кто-то живет, пока его нет. Теперь мы с тобой. — Мы недолго. — Ты когда улетаешь? — Послезавтра. — Ты же вернешься. — Потом экзамены… Как здорово… — она встала коленями на диван, оперлась на подоконник, подняв, как крылышки, острые плечи. Насколько хватало глаз, до горизонта рассыпались окна огромного города. Над проспектами стояло желтое зарево. — Будто вдвоем на острове… — Ешь, кому говорю! — отчетливо раздалось вдруг за стеной, и следом — басовитый рев. Они переглянулись и одновременно прыснули. Игорь обнял Юльку. Им хорошо было вот так, вдвоем, в тихой темной квартире. — Можно, я задам один вопрос? — серьезно сказала Юлька. — А ты ответишь. Но честно. Кто такая Лариса? Игорь некоторое время недоуменно смотрел на нее, не понимая, потом закатил глаза и повалился на диван. — Ну, матушка дает! Школьный роман. Все давно кончилось, по крайней мере, с моей стороны. А матушка хочет реанимировать отношения, чтобы спасти меня от тебя. — Почему? Она красивая? — Нормальная. — Богатая? — Дело не в этом. Она — нормальная. — А я — нет? — Ты — балерина. Юлька пожала плечами. — Теперь я, — сказал Игорь. — Только ты не обижайся, ладно?.. Когда вы танцуете там, каждый день, тебя ведь тоже… мужчины обнимают… — Ты что? — удивилась Юлька. — Это не мужчины, это партнеры. — Разговор был недавно… смешной… — Игорь замялся. — Парень один говорил, что балетные мужики перед спектаклем таблетки принимают, чтобы не реагировать… Теперь Юлька повалилась от смеха: — А ты что-нибудь чувствуешь, когда к тебе в метро прижимаются? — Ну, смотря кто прижимается… — нашелся Игорь. Он поцеловал Юльку. Она вскинула было руки, медленно опустила — не сопротивлялась, только смотрела круглыми, испуганными глазами в сторону, за окно… …Там, далеко внизу, во дворе между башнями каталась на ледяном пятачке ребятня. Маленькая девчонка в заячьей шубке и шапочке-шлеме пыталась скользить спиной вперед, упала, сердито отвела руки матери, встала сама… — А чего он подглядывает? — пожаловалась Юлька на портрет бородатого хозяина. — Ну и пусть… — Нет, чего он смеется?.. …Девчонка падала и вставала, падала и снова упрямо поднималась… …На подоконнике стояли засохшие эдельвейсы, чуть подрагивая под сквозящим из щелей морозным воздухом. На стене белел изнанкой отвернутый к стене портрет… — Пусти! — Юлька оттолкнула Игоря и села, быстро застегнула молнию на джинсах, одернула свитер и замерла, сжав виски ладонями. Игорь попытался снова обнять ее, Юлька отстранилась. — Ну, иди сюда… Чего ты боишься?.. — Я ничего не боюсь! Ну, да! Я согласна! Но я не могу сейчас, понимаешь, нельзя! — Юлька чуть не плакала. — Подожди до лета. Пожалуйста! — Ах, вот оно что! — Игорь вскочил. — Опять твой дурацкий балет! Новый треугольник — он, она и балет! Такого еще не было! — Пожалуйста, давай хоть раз не будем ссориться, — тихо сказала Юлька. — Сейчас Япония. Потом экзамены. Потом тебя возьмут стажером — еще год? До следующего лета? Что потом будет? Юлька подавленно молчала. Игорь метался взад-вперед по комнате. — Сколько времени? — спросила она. — Одиннадцать. — Сколько?! — подпрыгнула Юлька. — Ты что, нарочно, да? Нарочно? Ты же знаешь, во сколько мне надо! — Да почему я все время должен об этом думать?! Всю жизнь по часам жить? Юлька, путаясь в рукавах, надевала куртку. Игорь мрачно смотрел на нее. — Придешь завтра? — Нет. — Вечером я жду тебя здесь. — Я не смогу. — Что у вас там, концлагерь, что ли! Если захочешь — сможешь! В общем, я жду тебя с восьми часов… — Ты что, приказываешь? — Юлька вскинула голову. — Ну не может так бесконечно продолжаться! Кто-то должен уступить! — Только не я! — Юлька распахнула дверь. Придерживая на плече сумку, она бежала но тротуару. — Что-нибудь случилось, девушка? — спросил молоденький лейтенант, открывая дверцу. Фургон затормозил у подъезда училища. — Спасибо! — Юлька помчалась вверх по лестнице, прыгая через три ступеньки. Галина Николаевна читала под настольной лампой. Юлька остановилась рядом, с трудом переводя дыхание. Коридоры были темны. Воспитательница дочитала страницу, перелистнула… — Галина Николаевна… — Иди спать, — сухо сказала та, не отрываясь от книги. Юлька сидела на подоконнике в темной комнате, курила в форточку, думала, сосредоточенно хмуря брови. Вдруг насторожилась, высунула руку за окно, замерла, нетерпеливо поглядывая вверх. И вот в ладонь ей звонко шлепнулась тяжелая холодная капля. Юлька бросила сигарету, открыла окно и подставила под капель обе ладони. Потом прыгнула на спящую Ийку, провела ей по щекам мокрыми руками. — Весна, Ийка! Слышишь, весна! — Ты с ума сошла, да? — захныкала Ия спросонья. — Конечно, весна — конец марта! Сокурсники еще тянулись в интернат после репетиции, а Юлька уже бежала им навстречу, застегивая на ходу куртку. Задержалась у стола воспитателя: — Я до десяти, Галина Николаевна. — Нет, — коротко ответила та. — Я успею, честное слово! Только туда и обратно… — Ты лишена увольнения. Юлька остолбенела. — За что? — За опоздания. Я тебя предупреждала. — Галина Николаевна, пожалуйста, — в отчаянии сложила Юлька руки. — Потом хоть месяц буду сидеть! Честное слово! Хотите, вот здесь сяду, рядом с вами, и буду сидеть. Только сегодня, Галина Николаевна! Хоть на час! Мне очень нужно, очень, очень… — Сядь-ка, — Галина Николаевна указала на стул. — Садись, садись… Юлька присела на краешек, готовая тотчас вскочить и бежать. — Я тебе расскажу одну очень интересную историю, — Галина Николаевна коротко усмехнулась. — Видишь ли… — на столе зазвонил телефон, она сняла трубку. — Да, интернат… Добрый… Не зовем. Это служебный телефон, — она повесила трубку п сплела пальцы. — Да, так вот… Я представляю, что это за час, который стоит месяца. Но я вправе тебе советовать, потому что… В общем, послушай. Училась в МАХУ девочка из Смоленска. Давно, ты не родилась еще. Способная была девочка, конкурс в Праге выиграла, Большой впереди светил. И работала, работала… И устала… И встретился ей в этот момент необыкновенный, а может, наоборот — обыкновенный, нормальный человек, который взял ее за руку и повел в другую сторону. И увидела девочка, что есть, оказывается, совсем другая жизнь. Другая — без вонючих, потных раздевалок, без кровавых тряпок на ногах — где не надо каждый день «через не могу». Кое-как доучилась, вышла замуж, родила, кончила институт, жила легко и счастливо. Нормально… А через много лет, когда дети выросли, девочка вдруг огляделась и увидела, что пусто кругом, холодно. Жизнь-то не получилась, а если и было что-то, то там, в начале… А кто виноват? Сама виновата, и муж виноват, и дети виноваты. И тот, кого рядом не оказалось, кто бы за волосы к станку подтащил и носом ткнул: здесь твое… И пошла девочка работать в интернат, чтобы хоть… у чужого костра… Галина Николаевна помолчала, разглядывая надпись на шариковой ручке. — Пойми, Юля, я не хочу, чтобы ты через много лет плакала в последнем ряду, глядя на подруг… Ты просто устала за год. За все восемь лет. Это надо пережить. Перетерпеть. Это с каждым бывает. Это пройдет, Юля… Ну, что молчишь? Скажи что-нибудь… — Дайте увольнение, — сказала Юлька. — Не дам! — Галина Николаевна бросила ручку на журнал. — Я сама уйду! — Иди, — спокойно разрешила Галина Николаевна. — Ты взрослый человек. Ты знаешь, что потом будет. — Ну и пусть! — крикнула Юлька. — Я не в тюрьме! Вы же не воспитатель, вы… надзиратель! Галина Николаевна отвернулась. Юлька сбежала с лестницы, двумя руками толкнула тяжелую стеклянную дверь. Она шагала по центральной аллее, зная, что Галина Николаевна видит ее сейчас из окна. Свернула к Комсомольскому проспекту. Но чем дальше уходила от училища, тем медленнее шла, труднее передвигала ноги, будто натягивалась невидимая нить. По проспекту с сырым шорохом шин неслись машины. Неторопливо прогуливались или спешили куда-то по своим делам люди. Можно было добежать до метро, можно было, в конце концов, просто поднять руку — среди машин мелькали зеленые огоньки такси, а в кармане у Юльки было два рубля с мелочью. Она повернулась и побрела обратно. Юлька ждала у входа в Шереметьево-2, вставала на цыпочки, вглядываясь в людей, выходящих из рейсовых автобусов. Радостно-возбужденные сокурсники носились взад и вперед. Демин нащупал луч фотоэлемента, открывающего двери аэропорта, шутовски кланялся входящим, широко поводил рукой — и двери распахивались. — Нет? — сочувственно спросила Ия, подходя. Юлька покачала головой… — Привет из-за бугра! — махал Демин из-за барьера, обозначающего государственную границу в зале аэропорта. Круглолицый румяный пограничник пролистал Юлькин паспорт, взглянул на фотографию. — Повернитесь ко мне, пожалуйста… Девушка! — Что? — обернулась на мгновение Юлька и снова уставилась на стеклянные двери. — Счастливого пути! — пограничник отдал ей паспорт. — Следующий. Юлька пересекла границу, последний раз оглянулась и пошла за своими. Обратный рейс был с посадкой в Хабаровске — Юльке невероятно, немыслимо повезло. — Три дня, — сказала Наталья Сергеевна. — Только три дня! Двадцатого в Москве. Поняла? Двадцать пятого «Жизель»… Через час самолет пронесся по взлетной бетонке за стеклянной стеной аэропорта и ушел на Москву. Юлька осталась в обнимку с огромной сумкой ждать «кукурузника» местной линии. Три недели гастролей промчались в одно мгновение. Будто кто-то перевел стрелки Юлькиной жизни сразу на три недели вперед, и в памяти осталась только смазанная полоса ярких красок, мелькание лиц, обрывки слов. Дни были расписаны по минутам: репетиция, спектакль, совместный урок в балетной школе с одинаковыми, как куклы, дисциплинированными японскими девочками, переезд, опять репетиция… Несколько раз танцевали на зрителя сцены из «Жизели», и Юлька вдруг заметила, что Наталья Сергеевна, стоящая за кулисами, вздрагивает, мучительно напрягается на каждом ее движении, словно пытается поднять ее в прыжке, подтолкнуть, поддержать, — и устает к концу так же, как она сама. Юлька понимала, что Наталья Сергеевна могла и должна была отменить «Жизель» с уходом Светы, но рискнула и поставила на Юльку — не ради Юльки, конечно, а из-за каких-то закулисных престижных игр большого балета, и из-за этих непонятных игр чужих людей Юлька надрывается до полусмерти, но именно благодаря им танцует Жизель, и только благодаря им получила шанс… Кроме Юльки в «кукурузнике» на жестких автобусных сиденьях летело человек шесть. Дверь в кабину была открыта и привязана проволокой. Второй пилот, парень чуть старше Юльки, скучал в правом кресле. Обернулся, подмигнул ей, похлопал ладонью по штурвалу: хочешь порулить? Юлька засмеялась и кивнула, приняв за шутку, но парень поманил ее в кабину и усадил в кресло вместо себя. Понятно было, что самолет ведет первый пилот, седой добродушный мужик в левом кресле, но все равно здорово было держать штурвал и видеть перед собой огромный горизонт. Юльке продолжало везти — прямо с самолета она успела на старый раздрызганный автобус, два раза в сутки идущий до Рудника. Все происходило, будто в зыбком, счастливом предутреннем сне. Несколько часов назад Юлька с подругами в окружении репортеров входила в международный аэропорт Токио, а теперь все это: сумасшедшая карусель гастролей, расцвеченные рекламой чужие города, Дворец съездов, зеркальные стены учебных залов, розовые купальники и атласные ленты пуантов, — все осталось в каком-то ином, нереальном мире, а здесь, в настоящем, осязаемом, гнулись под ногами скользкие дощатые мостики, переброшенные через весеннюю бездонную хлябь, неторопливо, по-хозяйски шагали люди в ватниках и резиновых сапогах и возвышался за поселком рыжий дымящийся террикон. Юлька поднялась на крыльцо. Навстречу ей выскочила Зойка — и с разбегу, как мчалась куда-то по своим делам, так и бросилась на шею. — Юлька! Ты? Нет, правда, ты? Надолго? — На три дня, — Юлька расцеловалась с сестрой. — Мать дома? — Дома… — Зойка вдруг замялась. Юлька шагнула в дом, удивляясь тому, что с каждым приездом он становится все ниже и тесней — усыхает, что ли? — весело, широко распахнула дверь в комнату. И застыла на пороге… Мать сидела у стола, кормила грудью ребенка. Вопросы были лишними — большой выпуклый лоб, темно-карие живые глаза, неистребимая азаровская порода. Сколько ему — месяца три? Значит, в прошлогодние Юлькины каникулы мать уже была беременна. Значит, только после родов осторожно написала об отце… Так они и замерли все — Юлька, Зоя у нее за плечом, Катя, вышедшая из другой комнаты, мать. Даже младенец вдруг затих. И это — пропахший стиркой дом, пеленки, висящие крест-накрест по комнате, осунувшееся от недосыпания лицо матери и ее виноватый взгляд, и красные пятна диатеза на пухлых детских щеках — тоже было из реального, настоящего мира. Юлька, наконец, очнулась, прошла в комнату, поцеловала мать, кивнула: — Брат? — Сестричка, — мать облегченно улыбнулась. — Мария. Сестры радостно бросились распаковывать Юлькину сумку, доставать подарки. Две соседки, шумно вытерев ноги на крыльце и чинно постучавшись, заглянули в комнату. — А мы тут мимо проходили… — начала было одна заготовленную речь и осеклась на полуслове: «проходивших мимо» набился уже полон дом. — Заходите, заходите, — суетилась Юлькина мать. На плечах у нее был платок с золотыми драконами. — Чаю вот… — Мам, — чуть слышно сказала Юлька. — Ты что, весь поселок созвала? — Так они сами, — виновато ответила мать. — На тебя посмотреть. Юлька неловко себя чувствовала под внимательными взглядами земляков, сидела очень прямо, напряженно. Зоя и Катя, как две капли похожие на старшую сестру, только еще меньше ростом, как семья матрешек, искоса гордо поглядывали на Юльку. Четвертая сестра болтала ногами в своей кроватке, таращилась, ошалев от невиданного наплыва людей. Мать подставила чашку под носик нового японского термоса, торжественно стоящего посреди стола. — Поверни к себе, он же вертится, — Юлька повернула термос на подставке, надавила на крышку — из носика полился кипяток. — А на Фудзияме были? — спросил дед в очках. — Нет. В программе не было. — Ну как же! — укоризненно сказал дед. — Все равно, что в Москве быть и Кремль не увидеть… — Умный ты больно, дед, — заступился за Юльку Виктор, ее бывший одноклассник, а теперь здоровенный усатый мужик, откатчик с рудника. — А на монорельсе катались? — Нет. Нас же на автобусах везде возили. — А сад камней видела? — не унимался дед. — У нас по два спектакля в день, — виновато сказала Юлька. — Да погоди ты, дед, с камнями своими! Носят-то там чо? — спросила девчонка, Юлькина ровесница. — Кто что. Безо всякой моды — и джинсы, и кимоно, и просто темная юбка с жакетом. В Москве гораздо ярче одеваются… — Юлька взглянула в окно и поднялась, стала проталкиваться к двери. — Я сейчас… Мать тоже поднялась было, потом села, с вымученной улыбкой оглядела гостей. — Чаю кому еще? Юлька вышла на крыльцо, притворила за собой дверь и встала, уперев кулаки в пояс. От калитки размашисто шагал моложавый красивый мужик с густой копной русых волос, держа на отлете букет невесть откуда взявшихся в Руднике гвоздик. Он остановился перед Юлькой. — Чего надо? — спросила Юлька. — Чего надо? — улыбнулся он. — На старшую вот пришел посмотреть. Имею право? — Не имеешь, — отрезала Юлька. — Проваливай к своей бухгалтерше. — Чо ж ты такая суровая, Юлька? Сколько лет уже… — Иди, иди. И не ходи сюда больше, все равно ничего не выходишь. Даже если мать разжалобишь — ничего у тебя не получится. Я скоро рядом работать буду, каждый месяц буду приезжать. — Хоть сегодня пусти, Юлька, — отец беспомощно оглянулся. — Ну, не позорь перед людьми-то… — Перетерпишь. Мать вытерпела… Иди, говорю! А то полено сейчас возьму — на всю жизнь опозоришься! Отец горько усмехнулся. — В кого ж ты уродилась такая… неживая… Он пошел к калитке. Внезапно обернулся и отчаянно-весело крикнул: — Как там у вас: браво-о-о! — и метнул цветы в Юльку. Гвоздики рассыпались по крыльцу, на ступеньках, в грязи… В маленькой комнате было темно и жарко. Юлька и Зоя сидели на кровати у окна, обнявшись, шептались. — А я так думаю, — хрипловатым, ломким баском говорила Зоя, — чо если любит, то должен понимать, что ты не такая, как другие, обыкновенные. А если ему одного надо, то нечо по нем плакать, и не нужен он нам такой. — Не так все просто, Зайчонок, — Юлька задумчиво отвернулась к окну, положив сигарету на край блюдца. — Если бы все было так просто, так логично… Сестра вытащила сигарету из пачки, прикурила от Юлькиной, привычно затянулась, повертела в пальцах, разглядывая золотой ободок и непонятную надпись. — Раньше все понимала — что, зачем, почему… А теперь кручусь, кручусь, перед глазами все мелькает, времени нет остановиться, подумать. А впереди роли, гастроли, каждое утро репетиции, каждый вечер спектакли… Понимаешь, Света была — от бога, а я — рабочая лошадь. Мне в сто раз больше пахать надо. Будто вверх по эскалатору, который вниз: чтобы на месте стоять — бежать надо, а чтоб хоть на ступеньку подняться — надо из последних сил нестись. И так всю жизнь… Устала… Устала… — Юлька обернулась. — Ты что это делаешь? — она выхватила сигарету у сестры. — А чо? Сама-то куришь. — Я не курю… Я так… иногда… — Юлька погасила обе сигареты. — И ты не смей… Ну, нажаловалась. Кому еще поплакаться, кроме тебя! Сколько там? — она подняла руку сестры с японскими часиками, нажала подсветку. — У-у, давай-ка спать, а то в школу не встанешь. Крошечный зал ожидания районного аэропорта был переполнен. Люди спали, сидя на скамьях плечом к плечу, на полу на расстеленных тулупах. Молоденький летчик в пижонской голубой форме кокетничал с девушкой, одной на три окошка: «Касса», «Диспетчер», «Почта». Юлька вторые сутки сидела в райцентре, изнывая от тоски, тесноты, непогоды, бесконечного ожидания, от того, что все в этом мире было не так, не так, не так! Можно было переночевать дома — попутки шли одна за другой, — но это означало встречу с отцом: С первой минуты ясно было, что он давно вернулся домой, ушел только, чтобы не портить праздник. А дома уже все наладилось, и Юлька была там чужой — хоть дорогой, но гостьей. И это самое главное, что она поняла вдруг: она ушла из дома окончательно, безвозвратно, как уходят из прожитого года. Неизвестно, когда это случилось, в какой именно день и час. Она будет помнить и любить мать и сестер, их дом, Рудник с рыжим терриконом над шахтой, будет прилетать из любой дали при первой возможности, но вернуться уже не сможет. В Японии Юлька случайно оказалась в автобусе рядом с Натальей Сергеевной — больше не было места. Наталья глядела в окно, через час пути вдруг спросила не оборачиваясь: — Давно дома не была? Юлька удивленно вскинула глаза: первый раз за все восемь лет педагогиня заговорила о чем-то кроме балета. — Год почти. — Я, когда начинала танцевать, три года мать не видела… Полтора часа на самолете. Некогда было… — Наталья Сергеевна помолчала. — Чтобы чего-то добиться, приходится переступать через людей. Сначала через себя. Потом через других. В первую очередь через самых близких и любимых. Поначалу тяжело. Потом ожесточаешься… — Я так не хочу, — сказала Юлька. Наталья Сергеевна усмехнулась. — Однако танцуешь вместо лучшей подруги — и уже ничего, не болит, правда?.. А ведь, действительно, Юлька уже обжилась на Светином месте в центре станка: что делать, в конце концов, не Юлька же виновата в том, что случилось… Ни разу не была в больнице у Нины: времени нет. И ни в какой Хабаровск она не поедет работать — будет танцевать в Москве, как миленькая… Юлька смотрела в серую пелену дождя, тоскливо ощущая свою неприкаянность в этом промозглом мире. Она вдруг почувствовала, что смертельно соскучилась по комнате в интернате, но всем кабинетам, «пыточной», по каждой половице в каждом зале, по гримерке и коридорам КДСа. Господи, когда же кончится этот дождь? Неужели на свете бывает солнце?.. — Алло!.. Алло!.. Наталья Сергеевна! Это Азарова! Наталья Сергеевна, я опаздываю. Здесь погода нелетная, вторые сутки уже! — Двадцать пятого «Жизель». Ты что, не знала? — Знала. Я не виновата… — Если двадцать третьего тебя не будет — можешь вообще не возвращаться, — донесся сквозь шум и треск голос Натальи Сергеевны и следом — сигнал отбоя. Юлька, понурившись, вышла из кабины. — Все? — удивилась девушка. — У вас четыре минуты еще. — А можно другой номер набрать? —…Да, — сказал Игорь. Юлька молчала, у нее бешено колотилось сердце. Трудно было говорить вот так — неожиданно, не собравшись, через всю страну, из переполненного зала, за оставшиеся четыре минуты… — Алло!.. Слушаю! Девушка вопросительно кивала за стеклом: не слышно? — Привет, — сказала наконец Юлька. — Здравствуй. Теперь они молчали вдвоем. — Что же ты не пришел проводить? — спросила Юлька. — Я тебя ждала. — Я тебя тоже ждал… в тот вечер… — Меня не отпустили. Но это уже не важно, — торопливо сказала Юлька. — Это действительно уже не важно. Юлька! Я хочу тебе сказать одну вещь, только это долго и не по телефону… — Я тоже должна тебе сказать… — Алло, — вклинилась телефонистка. — Заканчиваем! — Ты когда прилетишь? — закричал Игорь. — Не знаю. У нас двадцать пятого спектакль, ты подожди меня потом… — Конечно. Я обязательно приду! Юлька… Яркое солнце било в окна автобуса, чистые, по-весеннему широкие московские улицы проплывали за окнами, празднично одетые люди шли от метро к Кремлю. «Икарус» остановился у служебного входа Кремлевского Дворца съездов. Первым на нижнюю ступеньку соскочил Генка и уперся руками в дверной проем, сдерживая толпу ребят. — Демин, — прикрикнула Галина Николаевна, — прекрати немедленно! Дети малые, честное слово! Демина выпихнули из двери, следом гурьбой высыпали остальные. — Не вижу репортеров, — Астахов в модных черных очках с лейблом вполовину одного стекла огляделся и скорбно поджал губы. — Этикетку сдери — может, увидишь. — Да-а, в Японии с цветами встречали… — А вон цветы. — Кому бы это? Поодаль стоял с цветами в опущенной руке Игорь. — Ленка — фас! — Это Арзы мальчик, — равнодушно сказала Илья. — Смотри, — Ия показала глазами на Игоря. Юлька кивнула. — Иди. Я догоню, — она отдала Ие сумку, сунула руки в карманы куртки и медленно пошла к Игорю. — Азарова, после спектакля наговоришься, — крикнула Галина Николаевна. — Я сейчас… — она подошла к Игорю, остановилась напротив, глядя под ноги. — Привет… Я же просила после… — Долго ждать. Понимаешь, я все это время думал, — быстро, сосредоточенно заговорил Игорь. — Мне было очень плохо без тебя… — Подожди, — торопливо сказала Юлька. — Я должна сказать… — Не перебивай. Сначала я… Я долго думал. Не знаю, почему я решил, что все на свете должны быть похожи на меня. Все равно, что любить свое отражение в зеркале. А я люблю тебя. Я постараюсь понять и полюбить твое дело. Я буду ждать, сколько надо, сколько скажешь, — он улыбнулся. — Потому что я тебя люблю. — Я тоже думала все это время, — Юлька подняла голову. — Я тоже… тебя люблю… Поэтому мы больше не увидимся. Так надо. Пожалуйста, не приходи больше ни сюда, ни в училище. Я все равно не выйду. Я так решила. — А обо мне ты подумала? — тихо спросил Игорь. — У нас ведь вся жизнь впереди, ты сам говорил… Извини. Мне пора. Юлька повернулась и пошла к служебному входу. Она знала, что Игорь смотрит вслед, кусала предательски дрожащие губы — только бы не остановиться, не обернуться и не заплакать. Юлька не плакала. Она стискивала зубы, откидывала голову, чтобы удержать слезы, стоя в кулисах среди подруг. Перед ней была ярко освещенная сцена, оркестр заиграл увертюру, покрыв глубокое дыхание зала. Наталья Сергеевна поправила заколку у Нефедовой, оглядела остальных, возбужденная, стремительная, будто сама готовилась шагнуть из-за кулис. — Азарова! Что такое?.. Балет! И, повинуясь движению ее руки, Юлька вдруг улыбнулась и распахнула глаза. Жизель выбежала на сцену, навстречу своей короткой любви… Игорь смотрел на нее из глубины темного зала — один из тысяч зрителей. Галина Николаевна сидела в амфитеатре, крепко сжав на коленях руки. …А Юлька танцевала — легко, зло, отчаянно. «…Напрасно ты волнуешься, Зайчонок. То, о чем мы говорили, уже позади. Пока еще болит, ну, да ничего, заживет. Надеюсь, маме ты ничего не успела сказать… Снова работаю в полную силу, и никого, и ничего мне не надо, кроме работы и вас. Я поняла одну очень важную вещь. Слушай, Зайчонок: главное в нашем деле, а может, и вообще в жизни — это уметь терпеть. Терпеть, что бы ни случилось… Не волнуйся за меня, все у меня будет хорошо. Я — терпеливая…».