— Такого не может быть, — бормочу я. — Невозможно... Мор, что ли, на них напал какой?

— Да нет же. Просто нужно, чтобы их кто-нибудь разбудил. Они, конечно, распустятся и сами, но все же лучше им помочь.

— Это как же?

— Просто пройтись рядом и представить себе молодую листву. Деревья надо любить.

— Так это ты помогла деревьям по одной стороне Красноармейской?

— Я. Я еще и в лес ходила.

— А другая сторона?

— А по другой стороне уже, наверное, прошел твои шеф. У него это должно получиться.

— Да откуда у него может взяться такое свойство?

Никса смотрит на меня и тихонечко лает. Это она голос свой проверяет.

— Оно передается от человека к человеку. Я сразу поняла, что у него получится.

— А у меня?

— Ты же не веришь...

— С научной точки зрения это ерунда. Невозможная вещь.

— Тогда у тебя ничего не получится.

— Конечно, нет. И ни у кого не может такое получиться.

— Не может? А ну, смотри!

Она бросается вниз по ступеням. Никса за ней. А я остаюсь стоять. Зеленая волна движется вниз по проспекту. Сверху все отлично видно. Ну и явление природы! Там, внизу и впереди, была тополиная аллея, и вот по ней зашагал светло-изумрудный цвет. Движение зелени даже немного опережало ее.

Я догоняю ее и говорю:

— Попробую сам.

Но у меня ничего не получается. Я и убеждаю себя, и настраиваю, я вроде бы и люблю лес, и хочу, чтобы он зазеленел, но ничего, ничего у меня не получается.

Я могу так идти сколько угодно среди голых деревьев, пока им не придет время распуститься самим.

В общем, я оказываюсь неспособным делать чудеса. Но у меня находится другое занятие: показывать _ей_ город. Так и идем мы с ней до самой ночи, и собака, устав, еле плетется за нами.

Обидная мысль приходит мне в голову.

Может, ей нужна рядом с собой обыденность. Может, чудеса невозможны без чьей-то ординарности... Ладно. Пусть так. Но уж мне-то эта тайна все равно очень, очень нужна.

Я теперь каждый год буду ждать весну, ждать пору, когда деревья вот-вот начнут распускаться. Я пойду среди голых стволов. Но деревья, наверное, так и останутся голыми. А потом мы пойдем с ней, и Никса побежит за нами. И тогда все вокруг начнет зеленеть. Но я не буду завидовать, я буду только тихо радоваться и каждый раз у меня будет возникать надежда, что когда-нибудь и я научусь оживлять лес.

Ночь...

Распахнутое окно и звезды.

Мысли, одна тяжелее другой, лезут в голову. Что-то не ладится в мастерской Красоты, где работаю я. Что-то мы не то делаем. От споров и доказательств пухнет голова. Криков и советов много. Еще больше предостережений. Да, красота все же возникает. И в городах, и на улицах, и в квартирах. Но красота постепенно исчезает из лесов и с полей, рек и озер.

Мир стремительно меняется. И мы не успеваем за ним. Мы спешим и делаем ошибки. Мы творим новую красоту и уничтожаем ту, что существовала веками и тысячелетиями. Нам некогда осмыслить последствия наших дел, мы больше заняты сиюминутным, чем вечным. Да и что нам вечность! Смена, декада, месяц, квартал волнуют нас больше.

Что Красота? Полезность! Норма. Стандарт...

Как понять Красоту? Можно ли ее понять? Нужно ли?

Не спится мне. Нетерпение, ожидание, трепет...

И вдруг я чувствую, как что-то грустное и зовущее начинает стучать во мне, раздвигая смутно белеющий оконный проем, приближая неуловимые, маленькие, мигающие светлячки неба и наполняя меня странным ощущением, названия которому я не могу придумать. Я только чувствую и принимаю его, как неизбежное и радостное; как неожиданные цветы в осеннюю слякоть.

Кто-то зовет меня, еще не зная, откликнусь ли я, услышу ли.

Кто-то зовет меня, и грусть закрадывается в его сердце от моей глухоты.

И тогда я вспоминаю, что такое со мной уже было. Кто-то звал меня, а я отгонял от себя этот крик мыслями о калькуляции завтрашнего дня, в котором будут и деловые встречи, и поездки, завтрак и обед, время для шутливых бесед с друзьями и еще множество мелких, но необходимейших действий и дел.

В дни, разложенные по минутам, как расписание пригородных электричек, иногда врывался этот зов, ненавязчивый, словно пробующий осторожным движением ноги тонкий, предательский весенний лед ручья. А я отгонял его, точно он был насекомым, случайно залетевшим в окно. И не было во мне мыслей и желаний прислушаться к тому, что шепчут мне на ухо. И только по ночам, когда все затихало, погружаясь в сны, я слышал чуть отчетливее. И это сминало стереотип моего поведения, словно Дружески предлагало руку.

Смутная еще мысль-догадка возникает во мне. Она как воздух, присутствующий всегда, но сознательно не ощущаемый. И нужно глубоко задержать дыхание, чтобы почувствовать его.

Кто-то зовет меня, и я пробую разобраться. Кто же он? Но малейшая попытка применить логику к ощущению, которое я испытываю, приводит к тому, что все возвращается на свои привычные, первоначальные места. Нет, мне не понять этого, потому что, пытаясь разобраться, я невольно отвергаю, отдаляю его от себя, отпугиваю раз и навсегда заданной определенностью, в которой нет места непонятному.