Этот бой был достоин великой награды, но Ли Гуан вновь не получил ее, и это было обидно, так как многие из тех, что служили под началом Крылатого генерала, уже были хоу и имели во владении сотни и тысячи дворов и звонкое золото. Крылатый генерал не имел ничего, и эта несправедливость угнетала его. Особенно досадны были успехи Ли Чая, двоюродного брата Л и Гуана, далеко не столь отважного и любимого солдатами, но ловкого в обращении с сановниками и Солнцеликим. Ли Чай был хоу, и не просто хоу, а главным советником императора. И это было несправедливо. И несправедливостью этой Ли Гуан делился с Ван Шо, предсказывающим судьбу по кружению облаков. Прихлебывая сладковатое вино. Крылатый генерал говорил Вану Шо, по натуре своей проходимцу, но человеку приятному в общении и отзывчивому.

— С тех пор, как Солнцеликие стали воевать с сюнну, не было ни одного похода, в каком бы я не участвовал. За это время многие из тех, что были рядом, справа или слева от меня, не выделявшиеся ни талантами, ни способностями, получили титулы хоу, десять тысяч дворов и слитки желтого золота. Я же не получил ничего. Почему? Неужели мое лицо, — тут Ли Гуан почесал свою и впрямь уродливую физиономию, — не соответствует званию князя? Или это наречено судьбой?

Ван Шо не верил в судьбу. Он был прагматиком и знал, что судьба определяема волей людей. Но в судьбу верил Ли, и потому Ван Шо сказал:

— Вспомни, а не свершал ли ты поступка, в каком раскаиваешься сейчас.

Ли Гуан задумался и кивнул.

— Да. Много лет назад я воевал против восставших цянов. Я предложил им сдаться, обещая жизнь. Они поверили мне. Когда они сложили оружие, я приказал перебить их. Этот случай до сих пор гнетет мое сердце.

— Вот ты и знаешь ответ, — зевнул Ван Шо.

— И ничего нельзя изменить?

— Ничего, — ответил Ван Шо, ничего не желавший менять.

Время ползло неприметной змеею. Солнцеликий возвестил новый поход против сюнну. Их стало много, и они стали дерзки. Шицзу вышли в степь тремя корпусами, один из которых вел Ли Гуан. Он был уже стар, и император не хотел доверять ему войско, но генерал упросил Солнцеликого. Ли Гуан хотел первым вступить в бой — он с его семьюдесятью годами и семьюдесятью битвами заслужил это, но командующий намеревался выиграть битву сам. Если быть откровенным, он презирал Ли Гуана, не добившегося в своей жизни ничего, кроме странного прозвища, данного к тому же презренными хусцами.

— Крылатый генерал! Как нелепо! — смеялся полководец, носивший гордое имя Вэй Цин. — Да он ко всему прочему еще и неудачник!

Вэй Цин велел Ли Гуану обойти кочевников справа. По той же дороге пошел еще один корпус. Они были должны отрезать варварам путь к бегству, но проводники подкачали, и шицзу опоздали к сражению. Хотя сюнну и были биты Вэй Цином, но они смогли отступить, а шаньюй даже увез в степь всех своих потаскух.

Так уж случилось, что тот день был овеян дыханием дракона Чжулун, принесшим невыносимую духоту, испепеляющую тело и душу. Это дыхание угнетало Солнцеликого, придавая сознанию желчность, а речам — раздражение. Немудрено, что император выказал неудовольствие неудачей своих полководцев. Это право Солнцеликого — быть недовольным. А раз император был недоволен, нужно найти виноватых. Сиятельный Вэй Цин не хотел называть Ли Гуана и великодушно предложил тому списать вину за промах на подчиненных, но Крылатый генерал отказался. Он был настоящим солдатом и не имел привычки менять повинную голову на столь же невиноватые.

— Я сам сбился с пути! — твердо сказал Ли Гуан.

Вэй Цин пожал плечами. Сам — так сам. К чему спорить?

— Готовься предстать перед слугами Солнцеликого, — сказал Вэй Цин.

— Хорошо, — сказал Ли Гуан и вернулся к своим солдатам. Вернулся в последний раз, таков уж был день…

Он собрал их вокруг себя и обратился с последнею речью.

— С тех пор как я начал связывать в пучок волосы на голове, я провел с сюнну семьдесят крупных и мелких сражений. Ныне, когда мне наконец выпало счастье возглавить передовой отряд, чтобы первым сразиться с войсками шаньюя, старший военачальник перевел меня и приказал идти извилистой и длинной дорогой, поэтому я сбился с пути. Разве это не воля неба? Кроме того, мне уже более шестидесяти лет и не к лицу отвечать чинушам, работающим ножичком и кистью. [11]

Эти слова вложил в уста Ли Гуана великий китаец Сыма Цянь. Быть может, генерал и не говорил столь длинной речи, ибо был щедр на дело и скуп на слова. Но сомнение не меняет финала — выхватив меч, Ли Гуан перерезал себе горло.

Нелепо? Но жизнь.

Жизнь? Но нелепа.

Она нелепа жизнь, но память вечна. Особенно добрая память.

А она была доброй. И потому: «Все командиры и солдаты Ли Гуана оплакивали его кончину. Простые люди, услышав о его смерти, знакомые и незнакомые начальники Ли Гуана, старые и малые, — все проливали о нем слезы».

И враги, хочется верить, помянули его чашей злого на вкус вина. Ибо он заслужил того, чтобы быть помянутым хотя бы злым. Ведь злое не убивает добрую память.

Ее сохранили, память…

И солдаты Поднебесной империи и варвары-хусцы, что не столь уж в далеком будущем станут известны миру как гунны, сохранили память о странном воине, сколь нескладном, столь и отважном — воине, вошедшем в века под именем Крылатого генерала.

Начинается великая война между Карфагеном и Римом. Ганнибал дерзким броском преодолевает Альпы и вторгается в Северную Италию. Римляне оказались не в состоянии задержать пунов в Иберии и Галлии и были принуждены воевать на своей земле. В сражении при Тицине Ганнибал наносит поражение войску Публия Корнелия Сципиона, мужа многоопытного, а вскоре после этого в битве при Треббии еще более сокрушительный удар получает армия другого консула — Тиберия Семпрония Лонга. Очевидно, что миру явился новый военный гений, но римляне не желают этого замечать.