— Сейчас морозы и ясно, и будет ясно до февраля. К тому же охон-та Тонерей обещал приструнить своих, чтоб не шалили, пока я в отъезде.

— Хозяин леса? вы же с ним в ссоре.

— Он меня не любит, это верно. Он считает — я должен подчиняться: он хозяин над лесным зверьем, я — волк… а я сижу на своем острове, до меня поди дотянись, и с озерными у меня дел чуть ли не больше, чем с лесными… Но при чем тут люди? Он не будет срывать на них досаду. Он обещал. Так, разве что припугнет, чтобы держать в строгости. Не волнуйся.

— Зачем же ты примчался, глупый… Ох, как же я рада, что ты здесь.

Зато шум в голове улегся, если повезет, ему хватит этого — до весны. Но этого он ей не сказал. Вслух — другое:

— Может быть… Ире, может, мы вернемся — вместе?

Собрала остатки здравого смысла.

— Сейчас — не поеду. Подумай сам.

Вздохнул. Положил ладонь на ее живот.

— Никудышный я шаман, Ире.

— Не говори ерунды. Любого в Тауркане спроси — ты сильный…

— Только дурак сначала делает детей, потом думает, как будет их растить. Шаману такое непозволительно. А я… я дурак.

— А другого все равно нет, Ланеге, что ж теперь поделаешь. Придется умнеть помаленьку. И знаешь… Хорошо, что ты дурак.

— Чего ж хорошего?

— Вот когда поймешь, тогда, глядишь, и вправду станешь умнее… Ну, подъем, шаман. Сейчас явится твоя теща.

В прихожей чужой дух.

А, вот в чем дело. Чужая куртка. И обувь незнакомая.

И в кухне брякает сковорода и шумит вода, и неразборчиво — что-то говорит Иренка, и голос у нее…

Вылезла из уличного быстро и тихо, повесила пальто подальше от этого… чуждого. Неприятное чувство. Приходишь к себе домой, а там — вторгся враг.

Ну, может быть, и не враг. Но все равно — ощущение неуюта и смутной опасности. Кого она там привечает, неужели?..

Вошла в кухню. Из-за стола поднялся — высокий, гибкий, хищный. Длинные волосы по плечам, восточный разрез глаз, и скулы. Не сказать, чтоб красивый, но притягательный. Совсем не такой, каким она себе его представляла. Моложе — и старше. Одет бог знает во что, майка с клыкастым уродцем на груди и тренировочные штаны, подозрительно знакомые — уж не старые ли шмотки Вита? Но — безобразие наряда не сбивает впечатления. Поверить, что колдун — можно. Что деревенский… не знала бы, не подумала бы.

Собственно, следовало ожидать: видела же рисунок. Там, правда, лица нет, но вся фигура — вот именно такая. А все равно: раз из деревни, казалось, должен выглядеть пентюхом.

Этот — кто угодно, только не пентюх.

Поздоровался вежливо:

— Здравствуйте, госпожа Звалич.

Говорит без акцента — но сразу слышно: нездешний.

Не такой, неправильный. Чужой!

Ответила невпопад:

— Рангерт. Звалич — это бывший муж.

Мысленно выругала себя. Что за уточнения, зачем?.. От этого — такого — держаться как можно дальше, а она невольно одной фразой сократила дистанцию. Теперь будет труднее… Иренка, дуреха, пустила на свою территорию… от такого надо запираться на семь замков, а дочь — вьется вокруг, глаза блестят, светится вся.

Околдовал.

Стоит, смотрит, молчит.

Бросила резко:

— Что вам здесь нужно?

Иренка вздрогнула.

— Мама! — и набрала уже воздуха, протестовать дальше.

Протянул руку, коснулся ее плеча. И эта упрямица, которой если уж что втемяшится, никто не указ, — эта глупая девчонка выдохнула и смолчала.

— Я приехал навестить Ирену, госпожа… Рангерт.

Ответить как можно суше:

— Зачем?

— Я по ней скучал.

Он, видите ли, скучал! Ах ты…

— Не распускал бы руки, когда не надо, — не скучал бы!

— Мама!

— Молчи, с тобой мы еще поговорим! Явился! Думаешь, тебя тут заждались? Кому ты здесь нужен? Все, что мог, ты уже девочке испортил! Ей учиться… работу достойную… а ты!..

Голос сорвался. Зашипела:

— Ты… ты…

Как этот оказался рядом, непонятно. Взял за руку. Ладонь горячая.

— Госпожа Рангерт, успокойтесь, прошу вас. Сядьте, поговорим… давайте начнем сначала. Здравствуйте. Будем знакомы.

И Иренка, перебивая, из-за его плеча:

— Мама, это Петер. Ланеге, это мама. Мама, Петер приехал всего на сутки. Пожалуйста, только до завтрашнего утра, потом он уедет.

Ну вот, она уже сидит на табурете. Усадили. И чашку в руки сунули. Сладкий чай с лимоном. И этот, чужой, сидит напротив и говорит, говорит… и злость рассеивается, оставляя после себя пустоту и усталость. Еще вникнуть бы — что он там…

…что-то про обязательства, обстоятельства, терпение и понимание…

И ясно же, — зубы заговаривает, — и поддаешься тем не менее. Сковородой бы тебя по лбу, чтобы заткнулся наконец, дал бы собраться с мыслями…