Страдающий — он выставил вперед руки, готовый к смерти, но вот между ним и ледовым зверем метнулась тоненькая, стройная фигурка, с распустившимися, русыми волосами.

— Оставь его…! — успела только молвить она, а в следующий миг чудище уже налетело, и вонзило ледяные клыки, предназначенные для Алеши в ее сердце.

Пламенная кровь вспыхнула на льду и зверь с ледяным серцем заурчал.

— Нет! — утверждающе закричал Алеша, — Нет! — повторил он, налетев на зверя.

По его мнению все еще можно было поправить — можно было уцепиться за летящие мгновенья, проползти по ним назад во времени, словно по лестнице, и вернуть, исправить то, что произошло.

Зверь отпихнулся от Алеши как он назойливой букашки, он разодрал его правую руку от плеча, вырывая мясо до кости, отбросил к стене и склонился над лежащей без движения Олей.

Безмолвно, словно стрела яростного пламени, сверкнул Жар, он вцепился в глотку зверя, и молча стал драть ее: брызнула темная холодная кровь, и Жар рванулся вверх, вцепился когтями в ледяные глаза зверя, разодрал их…

Чудовище ревело от этой неожиданой боли. Оно слепо схватило Жара своими передними лапами, на задние же встало, поднявшись метров на пять и отделило голову Жара от туловища…

Налетел Вихрь, с разгона ударил копытами в оттопыренное белое пузо чудовища, и то с ревом, словно скала, рухнуло на лед, увлекая за собой и Вихря, переламывая ему хребет — от падения этого все вокруг задрожало, затряслось.

А Алеша, ничего вокруг не видя, с глазами темными, страшными, кинулся на чудовище, вцепился в его вздрагивающую, исходящую ледяной кровью, разодранную Жаром глотку, и заорал с силой чудовищной, с великаньей силой:

— Отдай мне ее! ОТДАЙ МНЕ ЕЕ! ТЫ… — что-то лопнуло в его горле, хлынула кровь, но и захлебываясь ею, в душе своей он попрежнему орал: "-ОТДАЙ МНЕ ЕЕ!" — от этого крика, если бы только мог он вырваться из души в воздух, разрушились бы горы, поднялась бы на море буря и сокрушила бы твердь земную…

Но время было неукротимо, ничто не могло остановить его вечного хода, и ушедшие мгновенья, и то что в них произошло, улетали куда-то из нашего мира, улетали безвозвратно, и оставляли после себя одни только воспоминания и боль…

Наконец Алеша оторвался от ледового зверя и сам, словно зверь, метнулся к Оле — она лежала недвижимая, вся одетая в небесную белизну и только у сердца ее, словно кто-то положил горсть ярко-красной рябины… Из надорванного Алешиного горла вместе с кровью рвался захлебывающийся, беспрерывный, демонический, волчий, вой. Эта боль была слишком велика, она раздирала его раскалеными щипцами, вырывала глаза, которые и так ничего не видели — только ЕЁ…

Как хотелось вернуться ему назад: куда угодно, в какую угодно часть их пути — только рядом с ней, это было бы для него величайшим счастьем — вновь пережить все пережитое, но только бы ОНА была жива… А боль все нарастала и он закричал чудовищным криком:

— ОЛЯ, ГДЕ ЖЕ ТЫ?!!! ОЛЕЧКА!!!

Слезы, смешиваясь с кровью текли по его щекам, падали на лед…

В глазах все больше и больше темнело и тогда он почти с радостью понял — это конец его пути, ничего не будет дальше, только холодный покой и безмолвие…

Олино лицо растворилось во тьме, и он почувствовал, что падает в бездонную пропасть. Из горла его раздался мученический стон, в котором едва кто-либо смог бы разобрать два слова:

— Прощай… жизнь…

Он вновь видел вокруг бледное свечение сгущающиеся впереди во тьму, в лицо его дул сильный ветер и над всем этим поднимались в бесконечность одетые солнечным светом врата.

Здесь, во владениях Снежной колдуньи два мира слились в единое, причудливое полотно.

— Нет! Нет! — кричал в душе своей Алеша, — Я не хочу ничего этого теперь. Ненужен мне мир снов купленный такой дорогой ценой! Ничто никогда не принесет мне теперь счастье! Ничто: ни родина, ни сны не залечут этой раны, и боль эта слишком страшна… я скоро просто сойду с ума… Оля!.. Оля!..

— Я здесь! — от этого неожиданного прозвучавшего Олиного голоса, Алеша вскинул голову, и увидел ее: она стояла в воздухе рядом с ним, вся светящаяся, воздушная, в легком белом платье, волосы ее, точно волны, колыхались, и в тоже время каждая черточка в ней была отчетливо видна, хотя она каждое мгновенье как-то неуловимо изменялась и все же это была она единственная…

Алеша не выдержал и закричал от перехода который произошел в его душе: из бездны преисподней, из самой страшной муки, которую только можно было себе вообразить, в один миг он взмыл в самый купол небес, и даже прорезал его; в один миг пронзил он все состояния души человеческой, в один миг воспрял он из пепла огромным древом…

— Я здесь любимый мой, — голос Оли стал еще чище, еще возвышенее, и в то же время он не был холоден — он был живым, еще более живым, более свободным чем когда бы то нибыло. — Я все знаю… все что ты пережил сейчас… знай Алеша, что теперь я всегда буду с тобой. Ну а теперь вперед, кажется все в сборе…