В другой биографии (Брута) Плутарх дает весьма лапидарную, но зато как бы обобщающую характеристику, в которой подмечены черты Антония и как человека и как полководца, причем общий тон ее скорее отрицательный. Антоний характеризуется как человек «наглый и дерзкий», как «приверженец единовластия», ибо своим долгим общением с солдатами он приобрел большое влияние в войске.

Будет лишь естественно предположить, что все отмеченные Плутархом качества имели немаловажное значение и для облика Антония как политического деятеля. Сложная игра, которую ему пришлось вести после убийства Цезаря, роль его во втором триумвирате — все это свидетельствует о том, что он был серьезным противником (или союзником) и в политических боях. Правда, в этом смысле он не смог выдержать соперничества с Октавианом, но в данном случае дело заключалось не столько в слабости или неумелости Антония, сколько в силе политического гения его соперника.

Так или иначе, Марк Антоний был яркой, выдающейся личностью — это бесспорно. Широкая натура, человек с размахом, человек, не лишенный авантюризма, но и большого обаяния. Смел до дерзости, страстен до безрассудства, хладнокровен в опасности, энергичен, ловок, остроумен, распутен и сластолюбив, словом, человек настроения, минуты, прихоти. Он не был, конечно, ни великим полководцем, ни выдающимся государственным деятелем в точном смысле этих понятий, но, совмещая в какой–то мере качества того и другого, озаряя их блеском своего темперамента, оказавшись, наконец, в центре решающих событий, он сам стал крупным явлением истории последних лет Римской республики.

Как исторический деятель Марк Антоний был, на наш взгляд, типичным порождением той эпохи, которая уже безвозвратно уходила в прошлое, — эпохи эллинизма. Быть может, именно этим обстоятельством определялась и объяснялась его постоянная тяга к Востоку. Всем своим обликом, всей своей деятельностью, всем сочетанием противоречивых качеств и талантов он походил на тех блестящих авантюристов, которые были эпигонами Александра. Недаром Плутарх сопоставляет его с таким искателем славы и приключений, как Деметрий Полиоркет.

Но, как бы то ни было, теперь, после заседания сената 17 марта и после похорон Цезаря, Марк Антоний, который к тому же имел в своих руках власть консула, оказался фактически первым лицом в Риме. Тем энергичнее ему пришлось действовать.

Дело в том, что имя Цезаря и его растущую популярность стремились использовать не только ближайшие сподвижники покойного диктатора. Например, в Риме появился некто Герофил (или Амаций), который называл себя внуком Мария, а следовательно, и родственником Цезаря. Он соорудил жертвенник на том месте, где был сожжен труп Цезаря. Вокруг Лже–Мария начали группироваться солдаты, плебеи, рабы, приносившие жертвы убитому, призывавшие к отмщению. Про появившуюся в те дни комету пустили слух, что это душа Цезаря, ставшего богом и вознесшегося на небо.

Движение ширилось и могло оказаться опасным для официальных преемников диктатора. Тогда Антоний, используя свою власть консула, арестовал Лже–Мария, а затем и казнил его без всякого суда. Окончательно движение было подавлено вторым консулом — Долабеллой, который повелел приверженцев Герофила из числа свободных сбросить с Тарпейской скалы, а из числа рабов — распять на крестах. Интересно отметить, что движение Лже–Мария имело явно выраженную религиозную окраску.

Подавление этого движения резко изменило отношение народа к Антонию. Аппиан прямо говорит о «невыразимой ненависти», которую навлек на себя Антоний.

И действительно, его положение было крайне сложным, ему приходилось лавировать между сенатом и народом. В данный момент он был вынужден искать опоры в сенате. Поэтому он внес предложение вызвать из Испании Секста Помпея, выдать ему в возмещение конфискованного имущества отца 50 млн. драхм и назначить его командующим флотом. Сенат с радостью принял это предложение, а Антоний, воспользовавшись благоприятной обстановкой, добился от сената права на создание личной охраны. Однако сенаторы были неприятно поражены, когда вскоре выяснилось, что Антоний набрал в свои отряды 6000 чел.

В соответствии с решением сената от 17 марта Антоний, ссылаясь на волю Цезаря, назначал угодных ему лиц на высшие должности, вводил в состав сената, а иных даже возвращал из ссылки. Всем этим людям, как рассказывает Плутарх, римляне дали насмешливое прозвище «друзей Харона», ибо все милости и назначения неизменно объявлялись волей умершего. Затем Антоний провел закон, уничтожающий на вечные времена диктатуру. В обмен на все эти просенатские акции ему удалось добиться нового распределения провинций: его коллега по консулату Долабелла получал Сирию, сам же Антоний — Македонию. В обоих этих провинциях находились в данный момент войска, подготовленные Цезарем для намечавшегося парфянского похода.

И тем не менее положение Антония продолжало оставаться сложным и не всегда ясным. Оно осложнилось еще в большей степени тогда, когда в Риме появился внучатый племянник Цезаря, усыновленный им и назначенный по завещанию его наследником, — девятнадцатилетний Гай Октавий.

Он прибыл в Рим из Аполлонии, где, по распоряжению Цезаря, проходил курс военных и гражданских наук. Хотя его ближайшие родственники — мать и отчим — советовали ему отказаться и от усыновления, и от наследства, избрав жизнь частного человека, как менее опасную при данных обстоятельствах, он не послушался этого совета и сразу же включился в политическую борьбу. Антоний поначалу отнесся к юноше весьма пренебрежительно. Аппиан довольно подробно описывает первую встречу и разговор, состоявшийся между Октавием и Антонием. Разговор этот, конечно, вымышлен, но общая его направленность отражена, видимо, верно. Молодой Октавий почтительно, но твердо заявил о своем желании отомстить убийцам приемного отца, а также о необходимости выполнить волю покойного и раздать народу завещанные ему средства. Для этого он просил Антония вернуть из имущества Цезаря то золото, которое было собрано покойным для ведения предстоящей войны с Парфией.