А может быть, птеродактиль.

Я посмотрел в окно — и ахнул.

Высоко над пальмами летали две человеческие фигурки: белобрысый мальчишка и рыжая девчонка, оба с развевающимися волосами, оба в синих тренировочных костюмах.

Плавая в воздухе, они выделывали хитрые штуки: вертелись в сальто, ловили друг друга за руки, как в цирке.

Но никаких тросов и перекладин не было видно.

Просто они летали.

Ничего удивительного.

Почему ребятишкам не полетать — если есть желание и свободное время?

Я вздохнул, отошел от окна и лег на постель.

Тут над ухом у меня раздался леденящий вой, и скрипучий голос произнес:

— Вы-ы-пустите меня отсюда!..

Я вскочил, волосы у меня встали дыбом.

Но, подумав, успокоился. Как сказала Соня, одарёныши, что с них возьмешь?

— Кончайте баловаться! — сказал я сердито. — Дайте с дороги отдохнуть.

Взял с полки Конан-Дойла, попытался читать.

Но чтение не доставило мне никакой радости. Я чувствовал себя — ну, в точности как Ванька Жуков: забитый сирота, попавший в большой город к чужим недобрым людям.

Надо было как-то отвлечься от горестных дум.

Отвлечься — значит, поспать или поесть.

Спать мне пока еще не хотелось. Оставался только один вариант.

И, отложив книжку, я отправился в столовую.

В светлом зале на первом этаже расставлены были обычные общепитовские столики, разноцветные пластиковые стулья. Пол здесь был такой же неряшливый, как и во всей школе.

У окна стоял широкий никелированный прилавок, совершенно пустой.

Может, одарёныши всё уже съели?

Лопать захотелось — до ужаса. Хоть бы хлеба кусок и холодную котлету.

За время родительских разладов я привык к общепиту и в еде стал неприхотлив, как верблюд. Мама часто давала мне денежку со словами:

"Сходи в кафетерий, съешь что-нибудь, нет у меня сил готовить".

Подавальщицы в кафе «Юность» привыкли меня кормить, подкладывали кусочек побольше и охотно беседовали со мною про жизнь.

Вот и сейчас мне хотелось увидеть хоть одного нормального человека — официантку, повариху, пускай уборщицу. Просто перекинуться словом, расспросить о том, о сем.

Но в этой столовой не было никакого обслуживающего персонала.

Хотя съестным пахло, и откуда-то доносилось позвякивание вилок и ножей.

Я огляделся. В дальнем углу за столиком, искоса на меня поглядывая, сидели два одарёныша — тот самый белобрысый и та самая рыженькая, которые минут десять назад резвились и кувыркались под куполом.

Белобрысый был неприлично миловиден: сердцеед, сказала бы моя мама. Она любила такие определения, запомнившиеся ей еще с патефонных времён.

А рыженькая — ну, что рыженькая? Дело вкуса.

Но главное — на головах у обоих тоже красовались панковские гребешки. У девчонки — зеленый, в виде маленькой короны, на рыжих волосах он смотрелся очень неплохо, у белобрысого — черный, что делало его похожим на взбесившегося Печорина.

Это что же получается? Может быть, здесь форма такая?

Ну, уж нет: даже под страхом смерти я не позволю над собой издеваться.

Хохлатые одарёныши спокойно ели что-то вкусное, красиво разложенное на широких плоских металлических блюдах. Там была мелко наструганная и румяно обжаренная картошечка, рядом горка красной капусты, какие-то зеленые листья, ломтик лимона… да много чего еще.

Я набрался храбрости и бодрым шагом направился к едокам.

— Привет! — сказал я как можно более дружелюбно. — Я на предмет поесть чего-нибудь.

— Что, что? — Белобрысый приложил согнутую ладонь к уху и привстал. — Простите, не расслышал. Говорите громче, пожалуйста.

Я сразу понял, что с белобрысым мы не поладим. Он, конечно, прочитал мои мысли — и насчет сердцееда, и по поводу Печорина. Вряд ли это понравилось.

Но это уже не поправишь.

— Пообедать пришел, — пробормотал я.

— Ах, пообедать, — улыбаясь, сказал белобрысый. — Святое дело. А мы вот ужинаем… с вашего позволения.

— Здесь что, самообслуживание? — спросил я, оглядываясь по сторонам.

— Ну, почему же, — возразил белобрысый. — Я с удовольствием вас обслужу.

Он протянул обе руки вперед — на них оказался поднос с тремя тарелками и стаканом.

В тарелках аппетитно дымилось, высокий стакан, запотевший от холода, был наполнен чем-то зеленым: наверное, "тархун".

— Спасибо, — сказал я неуверенно и, тоже протянув руки, сделал шаг вперед.