У нас полным ходом идет подготовка к празднику: поставили преогромную елку, будет большой концерт. Обещают даже артистов из Москвы.

Веньке Навруцкому передай от меня новогодние поздравления, Аркадию Борисовичу тоже. Скучно в его компании тебе не будет. Попроси его поговорить на готтентотском наречии, он не откажет.

Егору Егоровичу тоже привет. Никакого переезда отсюда не планируется — по крайней мере, до окончания школы, так что пусть он не треплет тебе нервы.

И письма мои ты будешь получать регулярно, это я обещаю".

Врать в письменном виде намного труднее, чем устно (а главное — намного противнее, потому что видишь свое вранье), и это занятие меня утомило.

Закончив свой скорбный труд, я быстренько оделся и пошел к почтовому ящику.

Еще ни разу я не гулял под куполом в такую поздноту, и меня поразил серебристый свет, которым была пронизана здешняя темень. Казалось, где-то ярко светит луна. Трава, цветы, вода в бассейне — всё как будто источало свой собственный свет.

Но это было не так. Это светился белый, весь заваленный снегом купол.

У бассейна и над дорожками горели бледно-желтые, совершенно ненужные фонари.

Тишина была полная, только время от времени возникал ветерок, и листья веерных пальм начинали фанерно бренчать.

Тут же примчалась искусственная стрекоза, фырча на лету:

— Са крипами итёшь? Молотец.

"За какими крипами? — подумал я. — Ах, за грибами…"

Как ни глупо, это меня рассмешило и отвлекло.

Теперь меня уже не удивляло, что эти твари летают в любое время суток. Понятно было и то, почему они меня так настойчиво преследуют: мелкие летающие шпионки. Естественно, Олега беспокоили мои одинокие прогулки: он опасался, что я предприму какую-нибудь авантюру, и хотел быть в курсе всех моих передвижений.

Интересно, подумал я, а на верхушке купола, на вертолетной площадке — смогу ли я сотворить что-нибудь из пустоты?

Вопрос не такой уж и праздный, как может показаться. Если смогу — значит, Олег не прав: способность материализации вакуума во мне уже закрепилась, и ноосфера под куполом тут ни при чем.

А если так — что помешает мне построить простенький вертолет? Не в одиночку, с помощью Олега, естественно: сумел же он сделать компьютер.

Откажется Олег — ладно, сотворю дельтаплан — и улечу отсюда, когда захочу.

Ведь что особенно давит? Неизвестность и непонимание.

Я подошел к центральной колонне, нажал кнопку лифта. Дверцы с тихим шорохом расползлись.

Вошел в кабину, бросил открытку в щель почтового ящика.

Дверцы лифта задвинулись за моей спиной, и в наступившей полутьме я увидел, как внутри ящика пробежал синенький огонек.

Я нажал кнопку подъема.

Лифту что? Он послушно доставил меня на верхнюю площадку.

Там стоял лютый, совершенно полярный холод, градусов, наверное, шестьдесят.

"Вот, — подумал я, — откажет лифт — и найдут завтра утром здесь мое окоченевшее тело".

В самом деле: другой дороги назад отсюда не предусмотрено.

Только через лифтовую шахту.

Ладно, отожмем дверь и будем спускаться по канату.

Я поднялся на несколько ступенек и увидел, что побег на дельтаплане неосуществим: выход с лестницы на вертолетную площадку наглухо задраен ребристым щитом.

У самой кромки площадки снег ополз по поверхности купола, и образовались широкие языки чистого стекла, так что можно было выглянуть наружу.

Я поднялся повыше — и сквозь одну из прогалин глазам моим открылась небесная чернь, усыпанная мириадами крупных звёзд. Столько звёзд я не видел даже в деревне.

И какие-то странные были эти звёзды: немигающие, без лучиков, но мохнатые… нет, косматые или пуховые, не сумею точнее сказать.

Я любовался звёздами, пока не продрог до костей. Казалось, все бредни выветрились из моей головы.

Но не тут-то было. Вдруг мне почудилось, что сквозь стекло купола на меня глядит желтоглазое чудище с язвительно и сварливо изогнутым клювом.

То самое чудище, в которое я сдуру захотел превратиться.

— Ну, знаете ли, — пробормотал я и, перепрыгивая через ступеньки, побежал к спасительному лифту.

В глубокой задумчивости я спустился вниз.

Лифт открылся. У дверей стоял директор Иванов.

Он как будто специально подкарауливал меня во время моих поздних вылазок.

Я растерялся, хотя и не делал ничего плохого.

— Добрый вечер, наставник, — промямлил я.