В импровизированном лагере (два катера и груда колючих веток в качестве изгороди и никакого костра) мы заночевали втроем – я, Рамон и пилот второго катера. То был толстощекий флегматичный малый, и у меня не было сомнений в том, что любые передряги не лишат его ни аппетита, ни сна. Так оно и оказалось. Сжевав холодную лепешку, парень тотчас улегся и захрапел. Мне бы так.

– Не спится? – негромко спросил Рамон, устраивающийся рядом на своем одеяле. У некоторых людей прямо-таки страсть – подчеркивать очевидное, особенно когда никто их об этом не просит.

– Не спится.

– У меня снотворное есть. Хочешь?

– Нет.

– Значит, так и будешь ворочаться всю ночь?

– Я что, тебе мешаю?

– Мне-то что? Вертись, пожалуйста. Ты себе мешаешь.

– С собой я и сам как-нибудь разберусь.

– А, – сказал Рамон. – Ну-ну.

Больше он не возвращался к этой теме, зато начал разглагольствовать о том, что нам делать с новопоселенцами, когда мы выгоним землян. С одной стороны, значительная их часть молчаливо поддержала интервенцию и в той или иной степени сотрудничает с оккупантами, даром что от метрополии они видели мало хорошего. С другой стороны, они ведь не настоящие твердиане, что с них возьмешь? Самых злостных, говорил Рамон, мы, понятное дело, будем судить и накажем, но ведь нельзя стричь всех под одну гребенку. К тому же некоторая часть новопоселенцев все-таки ушла в леса и воюет не хуже других. Этих надо бы как-нибудь поощрить – выделить им землю под хозяйство и подъемные. В дальнейшем они могли бы считаться полноправными гражданами и принимать участие в голосовании. Что до остальных, то тут вопрос сложный. Лично он, Рамон, склоняется к мысли, что полными правами гражданства помимо участников освободительной войны должны быть наделены только те, кто родился на Тверди. А как я считаю?

Я считал, что он много болтает, и отвечал односложно. Тогда он сменил тему: стал рассуждать о том, какие участки джунглей должны быть вырублены и распаханы, чтобы поощрить землей тех новопоселенцев, кто пошел с нами, и как рациональнее валить лес, и куда лучше вывозить древесину… Мало-помалу меня увлекла инженерная сторона этого круга задач, я стал спорить, дважды уличил Рамона в дремучем невежестве, начал было прикидывать трассу новой дороги от Нью-Жмеринки до Штернбурга и вдруг обнаружил, что смертельно устал и хочу спать.

Взял да и заснул.

В просторном чреве летающей платформы было все, что душе угодно, а если потребовалось бы то, чего в нормальной конфигурации она лишена, то платформа вырастила бы недостающее оборудование за несколько минут. Для меня она вырастила маленький, но вполне уютный медотсек. Жаль, что она не могла вырастить также и медперсонал.

Я был жив, это не вызывало сомнений. Но я не мог шевельнуть даже глазными яблоками и глядел в одну точку, как глупый манекен. Изображения были расплывчатыми. Некоторое время я паниковал, не в силах понять, есть ли у меня дыхание и сердцебиение. Я не ощущал их, подобно тому как здоровый человек не ощущает работу, например, селезенки. Потом до меня дошло, что я не подключен ни к какому медицинскому прибору и, следовательно, каким-то образом дышу, да и сердце, наверное, кое-как стучит. Это меня слегка успокоило.

Почему я здесь и в таком виде, долго гадать не пришлось. Я вспомнил. По мне скользнул луч летаргатора с этой же самой платформы, и скользнул очень быстро, иначе бы я не пришел в сознание без помощи земной медицины. Чуть позже я вспомнил все.

План Рамона был авантюрным в крайней степени, и тем не менее генерал Фынь одобрил его. В ситуации, когда приходится выбирать между плохим и никуда не годным, надо однозначно выбирать плохое. С первыми лучами солнца началась активная фаза операции.

Я взмыл над лесом на невооруженном катере и выжал из маршевого двигателя максимальные обороты. За мной с интервалом в десять секунд взлетел катер со щекастым пилотом и Рамоном на борту.

Вне всякого сомнения, мы тотчас были засечены землянами. Я выждал с полминуты и вышел в эфир.

Да, нас глушили во всех диапазонах радиоволн, но у меня оставалась надежда: вблизи услышат. Я включил сигнал бедствия, а на связной частоте орал во всю глотку, моля о спасении. Второй катер открыл по мне огонь. Пунктиры трассирующих пуль и молнии лучемета проносились совсем рядом, то справа, то слева. Я имитировал маневры уклонения, надеясь, что земляне с орбиты отследят их и поверят мне, а сам боялся, как бы не сунуться случайно под пулевую очередь или молнию. И одновременно я орал во все горло, взывая к землянам о помощи.

Я назвал себя. Выкрикнул, путаясь в словах, что я член Штаба, что меня хотят убить за то, что я понял бессмысленность дальнейшей борьбы и предложил начать переговоры с метрополией. Я молил о спасении.

Минуты две ничего не происходило. Затем шум в наушниках внезапно стих, как отрезанный, и голос с земным выговором приказал мне:

– Назовите себя.

– Ларс Шмидт! – заорал я. – Прошу помощи! Меня преследуют!

Какими-то сведениями обо мне земляне явно располагали. На сей раз пауза продлилась не более двадцати секунд.

– Продержитесь еще немного, – сказал другой голос. – Помощь будет.

Я возликовал. Итак, мне поверили – хотя, конечно, принципа «доверяй, но проверяй» никто не отменял. Но мне поверили настолько, что, по-видимому, не собирались уничтожить ударом с орбиты. А попытаться уничтожить один катер Рамона, не задев мой, было слишком рискованно.

К землянам в руки шел не кто-нибудь, а один из организаторов сопротивления, пусть второстепенный, но все же входящий в руководящую верхушку, и шел добровольно! Не знаю, какого ранга начальству было доложено об этом немедленно, но ясно, что начальство это могло самостоятельно принимать решения такого уровня. Не может быть, чтобы у этого начальства не возникло подозрения о западне. У меня бы оно точно возникло, а считать землян глупее меня, несмотря на очевидные примеры, все-таки не стоило. С другой стороны, не слишком ли жирная приманка положена в ловушку?