«Битва титанов», «Битва титанов продолжается»: серия статей с подобными заголовками в «Известиях» была типичной. И это при том, что эти издания, возглавляемые такими «звездами» — писателями В.Коротичем, Г.Баклановым, Ф.Бурлацким, уже перестали пользоваться явным спросом подписчиков. Конечно, в киоске такие издания раскупали быстро, но они туда попадали ровно в таком количестве, чтобы оставаться дефицитом и их можно было распространять из-под прилавка знакомым. Газетный киоскер у нас, как и вся советская государственная торговля, сидел на твердом окладе, а не на проценте с выручки от проданного тиража. Поэтому он не столько торговал, сколько искусственно создавал дефицит на все, что мог.

Интересно еще и то, что издания типа «Огонек», «Знамя», «ЛГ» в условиях нормального общества просто не могли бы существовать, а не то чтобы приносить еще и огромную прибыль. «Огонек» — тонкий, полиграфически скромного оформления журнал — делают писатели репортеры и писатели-историки в Москве, крайне редко выезжающие куда-либо в творческие командировки. Разоблачения злодеяний сталинской эпохи принесли «Огоньку» миллионы читателей. Потихоньку подобрались потом и ко всей ленинско-андроповской эпохе. Но ведь все это уже известно в общих очертаниях, все эти открытия и новости — из прошлого. За неимением у нас нормальных школьных учебников подшивку журнала «Огонек» последних лет можно вполне рекомендовать для чтения старшеклассникам (и их учителям) по истории, социологии и литературе.

«Знамя», «Новый мир», «Москва», «Октябрь», «Дружба народов», «Иностранная литература», «Юность», «Нева», «Огни Сибири», «Прстор» и еще с десяток подобных во всех регионах России, а также в союзных республиках — практически не имели зарубежных аналогов. Толстый ежемесячный, на 200 страниц, литературный журнал, распространяющийся по лимитированной подписке, — это чисто советская специфика. Остается добавить, что до октября 1917 года понятия «лимит на подписку» не было. В советское время толстые журналы полностью и безраздельно принадлежали писателям, их центральным и региональным организациям. Кому же это было надо — издавать роман (повесть, стихи и т. д.) сначала в журнальном варианте, а затем уже и отдельной книгой? Не приходит в голову более разумного ответа, что это требовалось самим нашим вечно полуголодным писателям. Они получали, таким образом, двойное вознаграждение. Читателям это то же приносило пользу — в потоке посредственности попадалось изредка нечто, что по различным причинам могло претендовать на всеобщее внимание. Такая публикация становилась предметом всеобщего внимания в среде интеллигенции, особенно провинциальной, оторванной от каких-либо значительных очагов культурной жизни, в условиях отсутствия в стране нормального книжного рынка. Нетрудно предугадать затухание интереса к толстым литературным журналам. Журналы же, целиком посвященные литературной критике, помогающие ориентироваться в книжном море будущего на полках крупных книжных магазинов, будут появляться и пользоваться бешеным успехом.

Составить впечатление о нашей журнальной периодике позволит знакомство с жестко написанной статьей московского автора Николая Климонтовича «Опасность словесности», напечатанной в американском «Новом русском слове» (29.6.1990):

«Последние семьдесят лет в России кричат „словесность в опасности!“. Поводы являлись ежедневно, но парадоксальным образом именно сегодня, когда впервые в большевистской империи принят Закон о печати, крушение русского литературного процесса стало столь вопиющей реальностью. Литература остановилась — и ее как бы не стало.

Такой результат для большинства участников этого самого процесса оказался, видимо, неожиданным. А между тем — уже года три назад было ясно, что главные литературные поезда московских толстых журналов встали на пути, ведущие в пропасть.

Памятен тогдашний отчаянный выкрик со страниц „Правды“ писателя-сталинца Петра Проскурина в адрес рьяных издателей Набокова и Пастернака: некрофилы! Даже его единомышленники опустили глаза, а „либеральная жандармерия“ мигом стоптала простака в порошок — его и по сей день не слышно. А ведь нынче это можно трактовать не как малоаппетитный эксцесс, но — прозорливое предупреждение. И уж вовсе разумной мерой кажется теперь предпринятая три года назад попытка ограничить подписку на периодику, но тогда по этому поводу разразилась подлинно народная революция, в которой участвовал „каждый, кому дорога судьба перестройки“, во главе с неугасимым „Огоньком“. Однако теперь ясно, что под фанфары и дудки, перебраниваясь и веселясь, отыскивая все новые иконы и не переставая славить самих себя за смелое ниспровержение ненавистной цензуры, пестрый табор отечественной словесности направился прямиком не в страну обетованную, но, как всегда, в чевенгурское царство.

Страсть к самообразованию. Одним из первых ее продемонстрировал замшелый Михаил Алексеев, до недавнего времени редактировавший „Москву“ (кстати, напечатавший некогда с подачи Симонова „Мастера и Маргариту“) и прочитавший года четыре назад роман Набокова „Защита Лужина“ — роман довоенный. И сказал, видно: ничего антисоветского, тиснем, — теперь можно. „Лужина“ тиснули. Это, кажется, и послужило сигналом. Можно лишь догадываться, каким там образом утрамбовались за годы обслуживания брежневского двора мозги всех этих главных редакторов: Ананьева из „Октября“, Баруздина из „Дружбы народов“, Дементьева из „Юности“, Иванова из „Молодой гвардии“ или Викулова из „Нашего современника“. Известно одно: страницы журналов затопила хлынувшая из всех щелей прекрасная вчерашняя литература.

Мобилизованные им в помощь „либералы“ от секретариата СП Бакланов в „Знамени“, Залыгин в „Новом мире“ энергично включились в гонку. Редакторы рвали друг у друга вдруг прочитанного Набокова.

Дальше — больше. Набоков был лишь пробным камушком. Цензура как воды в рот набрала. А значит — гуляй, ребята! И ребята, как в известной сцене у Войновича у сельского сельпо при объявлении войны, стали расхватывать любой самиздат.

Толстые журналы, добровольно взявшие на себя издательские функции (а ведь все, что они печатали эти годы, было издано за рубежом по-русски в виде книг, и такая тотальная перепечатка книг в журналах — вещь, конечно, совершенно беспрецедентная), без подписчиков не оставались. Более того, подписка на все „некрофильствовавшие“ журналы многократно увеличилась.

Аппетиты читателей провоцировали издателей. Взвинчивание тиражей продолжалось. Достаточно сказать, что тираж „Нового мира“ перевалил за трехмиллионную отметку, и это дело неслыханное. Добро бы печатались там советы докторов или кулинарные рецепты. Но и сказать, что это именно успех журналов — тоже нельзя. Просто таким образом удовлетворялся книжный голод, и журналы сделали сами себя заложниками книжного дефицита.

Хорошо, журналы приобрели новых читателей и тиражи. А что они потеряли? А потеряли они все остальное, то есть какую бы то ни было перспективу.