Нападавшие из чащи джунглей аборигены меж тем сменили позицию и уже поливали корсаров свинцом с другой стороны.

– Что, маленькие мои, не нравится вам угощение? – Пантелей прислонился грудью к пальме, выставил с обеих сторон ствола обе руки и выпустил в сторону огненных точек длинную очередь. В той стороне снова раздался чей-то пронзительный крик. – Оп-ля! – пробормотал Максаков, тяжело дыша. – Это блюдо называется «Русские блины с маслицем». Над головой зацокали пули. Старший сержант перекатился на бок, плотнее прижался к земле и быстро пополз в сторону, противоположную той позиции, с которой он только что вел огонь. – Ко мне, дорогие мои, ко мне, – негромко позвал головорезов Максаков, отбрасывая очередной израсходованный автоматный рожок. – Посмотрим, что вы, уроды, сможете сделать против русского морпеха…

Патронов у Пантелея было много, но он был один против двенадцати хорошо вооруженных бандитов. Точнее, уже против восьмерых. Тех двоих, которые первыми вышли из зарослей, старший сержант срезал двумя короткими прицельными очередями. Тут и мудрить особо было нечего. Мишень была как на ладони, а для «калашникова» восемьдесят метров, считай, снайперское расстояние. Гранатой Пантелей разворотил живот еще одному, а последней очередью ранил и четвертого. Однако их оставалось еще восемь. Восемь остервенелых головорезов против одного. И они неумолимо приближались, зажимая Пантелея в кольцо…

Старший сержант снова вскинул обе руки, не глядя полоснул очередями по нападавшим и гигантскими, словно сайгак, скачками рванул за ближайшее поваленное дерево.

– Ну, Гришка, на тебя… сейчас… вся надежда… Наступает… твое… соло… – просипел Максаков, в очередной раз меняя магазин и с тревогой прислушиваясь, как в гнилой ствол с неприятным звуком впиваются пули. – Не дай… бог… сыграешь труса… Я тебя… на том свете… найду…

Пантелей тяжело дышал. Беготня по ночным джунглям давалась ему с трудом. А ведь он не просто постреливал в никуда, а изображал целое войско контрабандистов. Так что покряхтеть и помотаться по лесу ему пришлось изрядно. Но даже такой опытный боец, как старший сержант Максаков, который по полной программе прошел школу российских «Морских котиков», понимал, что рано или поздно кольцо вокруг него сомкнется. Это ему еще повезло, что у пиратов не было подствольных гранатометов. Давно бы уже накрыли.

Эх, если бы можно было передушить этих головорезов поодиночке, дело выглядело бы намного проще. Тут у пиратов было бы мало шансов. Но позволить себе такой роскоши Пантелей не мог. Был бы он в джунглях один – это, как говорится, была бы и другая песня. Но он был не один. Где-то его поджидал Курочкин, да и пираты готовились напасть на деревню. Так что времени на то, чтобы устранять морских бандитов по одному, у старшего сержанта не было.

Несмотря на почти экваториальную жару, рядового Григория Курочкина бил самый настоящий озноб. Словно бы он в своей «тропичке» попал на улицы родного зимнего Мурманска. Гришу бил озноб, а по всему телу катились крупные капли пота…

Разгоревшийся несколько минут назад бой то на несколько секунд затихал, то возобновлялся с новой, еще более ожесточенной силой. Шквальная перестрелка отодвигалась то вправо, то перемещалась влево, но тем не менее неуклонно приближалась к морю – к тому месту, где в транспортере окаменел у пулемета Гриша.

Мыслей в голове у Курочкина не было никаких. Он стоял, вцепившись побелевшими пальцами в гашетки, и словно смотрел кино: стрекотали автоматы, изредка гремели взрывы гранат, небо прочерчивали случайные искры трассирующих пуль, кричали на непонятном языке люди, вопили раненые… Бой проходил уже совсем рядом. За стволами деревьев ясно различались маленькие огоньки автоматных выхлопов…

Нервы Григория перестали передавать всякие импульсы, и морской пехотинец стал похож на статую. Его, наверное, могли бы заживо съесть термиты, и Гриша не шелохнулся бы.

Из оцепенения, как ни странно, Курочкина вывел колоритный русский мат Пантелея. Внезапно где-то впереди и справа, метрах в пятидесяти, затрещали заросли низкорослого кустарника, прогремели длинные очереди из двух стволов, и в коротких автоматных вспышках Григорий увидел раскорячившегося старшего сержанта, который с двух стволов поливал неприятеля свинцом.

– А-а-а-а-а, пидеры гнойные! – завопил Пантелей, исчезая в темноте. – Ребята! За Родину! За Сталина! – Силуэт старшего сержанта снова вынырнул метрах в тридцати от транспортера. – Мочи их, уродов вонючих!

Максаков в последний раз наградил преследователей двумя очередями, швырнул последнюю гранату и с криком:

– Гришка! Коси их, на хрен! – со всего маху плюхнулся в затянутую плавником прибрежную воду.

Два раза отдавать приказание Курочкину не надо было, и, как только из джунглей стали выскакивать стреляющие на ходу люди, Григорий не стал разбираться, кто это – свои или чужие. Команду он получил и изо всех сил нажал на гашетку одеревеневшими от напряжения пальцами, и в густую перестрелку зловещим цаканием ворвались пулеметные раскаты. К голосу разъяренного оружия Курочкин добавил свое обезумевшее: «А-а-а-а-а-а-а!», с сумасшедшими глазами кося все, что подавало признаки жизни.