Им хочется умыться, принарядиться. Они любят все это.

Я был в Мадриде. Там все дома старинные, хоть и бомбили Мадрид, разрушали, а ведь вот какие молодцы мадридцы – все-все восстановили, убрали, вымыли, вычистили, вылепили заново. И моют, и моют, и моют, и трут, и трут. С мылом – каждую остановку автобуса, каждую урну и тротуар. Ни пылинки.

И все-то у них с любовью, все, как в старину, или тебе только кажется, что такой и должна быть далекая старина.

И ходишь ты среди этой великолепной, ажурной, неземной красоты, задрав голову, с утра и до позднего вечера, и хорошо тебе, душу будто вымыли.

М-да.

Между прочим, я спрашивал у мадридцев насчет государства.

Они понятия не имеют, что это такое.

Если в этом году вы еще не брали в руки розу, немедленно исправьте это положение – так, как это делаю я: возьмите ее в руки – высокую, нежную, влажную.

Бархатные ярко-красные лепестки ее очень похожи на губы, и их, оказывается, так много, и они полуоткрыты. Они так и притягивают к себе ваше прикосновение.

Кажется даже, что она надеется на него, можно сказать, уповает; и в какой-то момент вы почувствуете, что невозможно устоять перед ее очарованием; и тогда вам захочется придвинуться к цветку – так, как вот мне сейчас – чтоб уловить его слабое, неровное и сладкое дыхание, и тотчас же пропадает все: и город, и машины, и земля, и заботы – словно их и не было вовсе – они остаются где-то там, внизу – а в маленьком, уютном космосе остаетесь только вы и цветок.

У вас с ним одна планета, и хочется поклясться, что вы будете прибирать ее каждое утро, выпалывая семена баобабов.

Но – о чудо! что вы наделали! – вы неосторожно отодвинулись от цветка – наверное, дрогнула рука – и немедленно появился звук; вы еще не знаете, что это, к какому источнику его отнести, но он уже есть, и он приводит вас в замешательство, потому что нарастает так же быстро, как и звук проходящего поезда – из свистящей точки в рухнувшую глыбу – и только через какое-то время вы начинаете понимать, что это всего лишь шум окружающей вас жизни – машин, людей, их крики, вернее, это шум той бестолковой беготни, что здесь называют жизнью – в ней все каждый день толкаются, пихаются, врут, передавая обман, как эстафетную палочку, на бегу и по кругу; и при этом они производят просто терриконы разноцветной словесной шелухи.

Но, что самое удивительное, через какое-то время вы обнаруживаете, что вы и сами говорите о том же: о государстве, о правительстве, о налогах и о том, что вы хотели бы знать, на что идут ваши деньги и куда это они все время пропадают, если никто в этой стране не защищает ваше здоровье, честь, достоинство, имущество, завтрашний день. Даже жизнь вашу никто не защищает. Она никому здесь не нужна и сами вы неинтересны.

И вспоминают о вас лишь тогда, когда нужно выбрать очередное несимпатичное лицо в тот аппарат государственной власти, которое потом появится на телеэкране и будет нести с него всякую ахинею.

А вы будете смотреть на него и радоваться тому обстоятельству, тому безусловному праву, которым вы все еще обладаете: правом выключить его немедленно к такой-то там матери.

«Где мои деньги, урод тряпочный?» – говорите вы ему напоследок и громко смеетесь.

Но вдруг вы обнаруживаете, что голос ваш слабеет и пропадает. Он словно бы отделяется от вас и уносится прочь вместе с общим водоворотом звуков. А-а-а… вот оно что: вы опять придвинулись к цветку и незамедлительно заметили, что у него нежные, чувствительные лепестки, которые, пока вы там где-то были, обметало росой.

Или это бусинки сока – я не знаю, но к ним снова хочется прикоснуться – ничего тут не поделаешь; в них в который раз захочется погрузиться, чтоб услышать их запах, который вполне можно вновь принять за слабое дыхание; и скорее всего, как только прикоснетесь к нему, вы немедленно унесетесь на ту сказочную планету, которую вы когда-то обещали прибирать каждое утро, обещали поливать и ухаживать и выпалывать там всякие баобабы!..

Некоторые интересуются: о чем я все время думаю.

Я думаю о том, как бы в канализационный люк не попасть. Потому что идешь, все время подбираешь слова, а люки не всегда плотно закрыты.

Так что приходится и слова подбирать, и о люках думать.

Так что. слова – люки, слова – люки, слова – люки. Так и живем.

Мне позвонил приятель и сказал, что некое ведомство, название которого я немедленно позабыл, наградило меня орденом чего-то (тоже не помню чего), но третьей степени, и теперь он должен мне это все вручить в торжественной обстановке.

Этот приятель уже второй раз хочет мне вручить это все в торжественной обстановке, и я во второй раз очень терпеливо ему объясняю, что меня не стоит награждать, потому что я этого не хочу.

«Как не хочешь?» – «Так!»

Кажется, приятель на меня обиделся, и эта обида подвигла меня к тому, чтоб я еще раз всем все объяснил.

Ребята! Обращаюсь ко всем сразу! Не надо меня награждать!

Почему?

Потому что у меня так устроен организм. Не выносит он наград, премий и почетных званий!