Время, зимние холода остудили прежние страсти. Прежний совхоз и ассоциация делят землю, делят технику. Конечно, нелегко. Но верно сказал Хабаров:

– Те, кто занимается производством, всегда между собой договорятся, потому что ими правит экономика. А когда просто эмоции, – добавил он, – тогда худо.

Дележ еще не закончен. Пожар погас, но угли горячи. И пламя может снова проснуться. Потому что решается дело великое: земля, собственность, а значит, и жизнь. Тех, кто работал, кто ныне работает и кому завтра жить на этой земле, в хуторе Кузнецы.

Вот, кажется, и вся невеселая история про «пожар» в хуторе Кузнецы. Остается последнее: зачем я туда ездил – чтобы просто вынести сор из хуторского дома? Нет. Чтобы найти виноватого? Да.

Времена нынче иные. Не разборов и оргвыводов я хочу. Но великий передел на нашей земле лишь начинается. И каждый опыт, пусть даже горький, для нас – урок.

Последний разговор в Кузнецах (уже при отъезде, на заснеженной улице) был с пенсионером, бывшим механизатором Николаем Лаврентьевичем Рогожниковым. Он не старец, выживший из ума, а крепкий еще мужик, общительный, энергичный.

– Ваша-то где земля? Ваш пай? – спросил я его. – В бывшем совхозе или в ассоциации?

– Какая земля?.. – не сразу понял он. – Бумажка эта, на какой написано? Отдавал я ее… этому… как его… – стал он вспоминать.

– Кому?

– Ну, этот… Петро вроде…

Подошел тут П. Н. Шлепин, призвали его на помощь:

– Кому я землю отдал?

– Может, Тибирькову?

– Нет.

– Хабарову?

– Нет.

– Сашке Хомякову?

– Ему, ему! – обрадовался Николай Лаврентьевич. – Сказали, совхоз распускают, все пропадет.

– В помещики полез? За белыми буханками? – поддел товарища Шлепин. – Как же: корову дадут. Дали?

– Ничего не дали. Бумажку Сашка возвернул, говорит: не нужна ему.

– А теперь в совхоз вернетесь? – спросил я.

– Они вроде не берут.

– И не возьмем, – решительно подтвердил Шлепин. – Нацелился в помещики – туда и шуруй.

– Не берут. Приехал этот, как его… Попов. Говорит: дай. Я отдал. А потом приезжал начальник комплекса, тоже говорит: дай. Я говорю: где ты раньше был?

– А за что отдали? Продали или заключили договор? – добивался я, ведь разговор шел о земельном пае, что заработал этот человек за всю свою нелегкую жизнь.

– Не знаю, – ответил владелец земли и махнул рукой. – Ничего нам не надо. Подыхать скоро…

– А подохнем, – вздохнул Шлепин, – опять совхозу хоронить, кому же еще…

– Конечно, – согласился «помещик». – Мы туда жизнь поклали. – И, распрощавшись, зашагал к магазину за хлебом.

Плакать ли тут, смеяться… Над кем? Над «помещиком» Николаем Лаврентьевичем с корявыми от труда руками?

Да все мы такие: и я и вы, мой читатель. Работали, жили… Было вроде бы все – мое. А в руках оказалось – пусто. Потом нас «пожалели». И выстояв, как послушные овцы, очередь, получили мы на руки блеклую бумажку с печатью – всего века нажиток. Теперь вот глядим на нее в городах и весях. Ломаем головы: что делать с этой бедой? Стать то ли фабрикантом, то ли помещиком? А может, сменять на бутылку водки да кус вареной колбасы?

Так что не будем смеяться над Николаем Лаврентьевичем и земляками его. Новая жизнь пришла, их не спросила. Как понять ее?

А ведь «понятливых» много. Целый год пылал «пожар» в Кузнецах. В том огне горел хлеб, скотина. Огонь и дым видны были в районном центре и областном, где высятся этажи руководства: Советы, комитеты, постоянные комиссии, администраторы, представители президента, специалисты по экономике, праву, земельной реформе. В Москве их и вовсе пруд пруди. И один другого умнее. По телевизору днем и ночью соловьями поют. Помочь Николаю Лаврентьевичу – прямой их долг. За это их хлебом кормят, и не коркой сухой, а с маслом да икоркой.

Не помогли. Лишь при случае приводили как негативный пример кузнецовские страсти. Может быть, это проводилась в жизнь мысль одного из руководителей Агропрома, всерьез ли, в шутку высказанная на одном из совещаний: «Надо в каждом районе распустить по одному хозяйству и глядеть, что получится. Для примера».

Пример, конечно, нужен. Но вчерашний колхоз ли, совхоз – это живые люди. Глядеть, как они корчатся от боли?

А еще, это живая земля. Ее муки. Вот она – прикрытая снегом, тянется и тянется вдоль дороги. С неубранной кукурузой, сорго, с непашью в Кузнецах. С оставленными подсолнухом, ячменем, картошкой в других колхозах, районах. С погнившим сеном. С неубранной соломой. С запаханными в земле арбузами, капустой, помидорами.