Было время, когда церкви в Англии практически не запирались. Главный принцип святилища был незыблем. Церковники считали, что храмы должны оставаться открытыми всегда, чтобы каждый мог зайти помолиться и побыть наедине с Богом. Однако в последние годы из-за случаев вандализма и краж подобное стало невозможным во многих церквях, включая сельские. Даже самые крошечные церквушки пострадали от рук вандалов. В конце концов пришли к компромиссу. Храм запирали, но ключи прятали в месте, известном прихожанам. Где могли найти ключ прихожане церкви Святого Бирина?

Над проемом в форме арки, на высоте чуть больше двух метров от земли, был прикреплен декоративный ключевой камень. На нем было высечено дьявольски хитрое лицо горгульи, выкатившей свои каменные глаза. Слишком высоко для меня, но вдоль всех стен церкви шел узкий выступ на расстоянии сантиметров двадцати от земли. За многие годы стены поросли плющом. Я шагнула на выступ, одной рукой схватилась за плющ, чтобы не упасть, второй стала ощупывать ключевой камень. Много сухих листьев, несколько камешков, больше ничего. Оставалась только горгулья.

По правде сказать, это была совсем и не горгулья — я поняла это, когда очутилась с ней лицом к лицу. Такие горгульи (хотя они могут быть ужасными на вид) — это архитектурные элементы, использующиеся для водостока. Дождь падает на крышу церкви, вода стекает в желоба, идущие по всему периметру здания, и вытекает через дыру во рту горгульи. У этой горгульи был широко открыт рот и неприлично высунут язык, но к ней не подходила водосточная труба. Это была химера, каменная декорация.

И во рту у нее за пятьдесят лет накопилось много мусора: я вытащила пригоршню пожухлых листьев, грязь, остатки птичьего гнезда — и это было еще не все. Через две минуты изысканий моя рука уже полностью исчезла во рту горгульи. Мои пальцы что-то нащупали, я непроизвольно вздрогнула. Там ничего не могло быть. Я уже хотела сдаться, когда мизинец коснулся холодного металла. Я схватила этот предмет и вытащила руку.

Спрыгнула вниз и посветила на свою находку. Большой медный ключ — позеленевший от времени, покрытый плесенью, но совершенно (насколько я могла заметить, вытерев его о джинсы) не поврежденный. Я сунула его в замочную скважину, зная, что он подойдет, что он точно откроет дверь, и замерла.

Умер мужчина, подвергся смертельной опасности младенец, люди в поселке до безумия боятся змей. И в ответе за это человек, который воняет, как бомж, который тенью скользит по поселку. Мы не обнаружили его явных следов в доме Уитчеров, но где-то же он должен прятаться! Возможно ли, что я нашла это место? Если так, то что мне делать сейчас? Неужели полиция станет обыскивать старую церковь только потому, что я видела какую-то тень? Вряд ли. Может, позвонить Мэту? На этот вопрос я тоже знала ответ. Кому еще я могу доверять? И на этот вопрос ответ известен. Я повернула ключ и толкнула дверь.

За ней была сплошная темень, но луч фонарика выхватывал из мрака один за другим предметы, обычные для ризницы: письменный стол священника, журнал регистрации браков, буфет, книжную полку, платяной шкаф для различных одеяний, которые могут понадобиться священнику, даже маленькую раковину с ржавым чайником на сушке. Ничего такого, что меня удивило бы или насторожило. Я опустила ключ в карман и закрыла за собой дверь. Слева находилась еще одна арка, ведущая к винтовой лестнице. Если эта церковь, как я полагала, норманнская, то она была построена приблизительно в двенадцатом или тринадцатом веке. Первоначально башня была ниже — всего один этаж над основным зданием. Позднее, где-то в шестнадцатом веке, когда уже было принято звонить в колокола, башню надстроили и соорудили звонницу. Надо мной располагались еще два этажа.

Лестница оказалась узкой и очень крутой. За несколько столетий ступени местами стерлись от хождения служителей. Я надеялась, что мне не придется в спешке спускаться по ней. Я взбиралась медленно, наступая на остатки грачиных гнезд, пробираясь сквозь паутину и все время чутко прислушиваясь. Наконец я достигла второго этажа башни — звонницы.

В помещении, не считая свисающих с потолка и собранных в центре восьми веревок, напоминающих гигантскую паутину, было пусто. По всей звоннице на полках стояли колокола, а на деревянных подставках — выцветшие нотные листы. Я посмотрела вверх и увидела в грубых досках на потолке дырочки, через которые были продеты веревки. Я продолжила осмотр.

Восемь огромных бронзовых колоколов — их громкие голоса молчали уже несколько десятилетий — неподвижно висели в последнем и самом высоком помещении башни. Каждый был покрыт мелкой меловой пылью, которую сильный ветер разносил по окрестностям. Но на них я едва взглянула. Я преодолела последний поворот и остановилась. Мой взгляд был прикован к предмету на небольшом пятачке на полу, не занятом колоколами.

Не желая приближаться, я пошарила лучиком фонарика по очертаниям громоздкого деревянного кресла. Кресло было сделано топорно — дощечки грубо скрепили между собой толстыми гвоздями, — но казалось крепким. Подлокотники — широкие и массивные, ножки — прочные. К ножкам и подлокотникам были прибиты четыре кожаных ремня со стальными пряжками.

«Говорили, что они связывали его и морили голодом. По нескольку дней, даже недель».

До сего момента я считала бредовой мысль, что неодушевленные предметы могут навевать страх. Но когда я смотрела на это кресло, перед моим внутренним взором вспыхнули ужасные видения: связанный пленник, неистово взывающий к Небесам, молодой мужчина, измученный голодом. Он уже охвачен отчаянием, на грани смерти, а кровь сочится из ран на запястьях и щиколотках. Высохшие старые кости — плоть давно сгнила — до сих пор крепко держали кожаные ремни. За эти несколько мгновений я впервые в жизни испытала настоящий всепоглощающий страх.