– Не говори “заткнулся” про моего сына.

– Она не со зла, – заступилась Аня.

– Нравится? – Я показал значок.

– Старый… – Наташа всматривалась. – Откуда такой? Прикольный вроде. Отдашь, Анют?

– Дарю!

– Между прочим, это я нашел! – вмешался Петя. – Я траву собирал, вижу – какая-то фишка…

– Ты жадный, чо ль? – Наташа разбойно царапнула его глазком.

Петя пресекся и звучно сглотнул.

– Держи, пионерка! – Я впечатал значок ей в руку.

Рука была горячая.

– Мы все пионеры, блин. При Союзе все дружно жили. Зачем Союз ломали? Наши родители и ломали, скажи, Ань? – Она вертела значок между пальцами. – Холодный какой… Васькин? Он же Ва-аськин… Васькин, да? Я его в говно спущу.

– Васин, – спохватился я. – Может, лучше Васе отдадим?

– Зачем? – спросила Наташа.

– Вряд ли он ему нужен, – сказала Аня.

– Не прет мужику по жизни! – Наташа заржала, будто всех призывая заржать. – Зарыл значок, а земля обратно выплюнула. Подарочков его не принимает!

– Ты! – Бешенство сузило мне дыхание. – Ты! Он дал нам этот дом. Он тебя нам посоветовал. Ты как смеешь!

– Смею я. Смелая! Чо он на меня зырит? Чо он лыбится? Противный…

– Ты же сначала с ним дружила.

Она кокетливо закрутила головой, ловя шпильками солнечные искры:

– Не разглядела. Сын твой – сразу в рев, как Васька подходит.

Ульяна пролепетала:

– Он к тебе клеился?

– Пусть попробует… – Наташа окинула ее сверху вниз, и девочка, казалось, уменьшилась. – Мой кобель ему причиндалы отгрызет.

Я вздохнул:

– Ты в Бога-то веришь?

– ?Мне Бог помогает, – сообщила она нахально и зачесала в кудлататой голове.

Я нагнулся к коляске. Здесь обитало главное существо белого света.

Я вел коляску. За спиной Аня тараторила с неестественным восторгом:

– Помнишь, блузку тебе дарила? Красный значок к белой блузке – это шик! Ты прикинь, как клево с таким значком! Забавно!

– Я чо, клоун?

– Ты – модница! Завтра у меня в шкафу пороемся! Хочешь, подарю тебе джинсовый костюм?

– Старый?

– Зимой купила. Надо померить. А значок, честно-честно, здоровский! Как будто детство нам вернул!

– Взрослые бабы! – хриплое в ответ. – Какое детство.

– Юные! Юные, Натуль!

Спал мой сын. Я отключился, украл мгновения, остался с ним наедине.

Я ощущал жажду его видеть, голодал по нему. Москва с делами забирала меня у Вани, но я рвался к нему. Я не умел и не хотел пеленать, купать, укачивать, бесконечно треща “чщ-чщ” или монотонно напевая. Предпочитал курлыкать, бережно щекоча ребрышки. А по правде – мне хватало мгновений. Просто взглянуть. Время подпрыгивало вспышками, несколько моментальных снимков: вот он, все с ним хорошо. В такие мгновения я словно передавал ему свою силу, впрыскивал в него, глядя пристально, укрепляющее любовное вещество.

Я вел коляску. Красный отсвет делал лицо младенца особо круглым. Но сквозь эту красную рекламную пелену я тревожно разобрал позеленевшую кожу, лиловатые печати на веках, соска застыла надгробием. Ваня не дышал.

Я погнал коляску. Остановил у крыльца. Окунулся по локти – и сверток выхватил вон, под солнце.

Живой?

Веки дрогнули и не успели раскрыться, прежде чем из мясистого ротика загремел плач.

На землю полетела соска.

– Ты обалдел? – Жена перехватила младенца и закачала всем телом.

– Я же тебе говорила, Ань.

– Что ты ей говорила? – Я крутанулся, понимая, что мой кулак сжат.

Наташа показала чудо быстроты: нагнулась, сцапала соску, страстно облизнула и ткнула в младенческие губы.

Звонил телефон.

Я бросился в кухню.

Мобильник молчал. Я включил его обратно в зарядку. Зарядку?- в розетку. Дисплей озарился, я всматривался в мутное электрическое зеркальце. Номер был незнаком. Я перенабрал. С пятого гудка в трубке закружилось:

– Алле! Алле!

– Кто это?

– Это Екатерина! Прошу ваших молитв! Мы уезжаем!

– Екатерина?

– Василий наш заболел. – И тут из отрывистой речи (каждая фраза обособлялась влажным свистом) я понял, что это Васина жена. – Доча с нами. Доктор сказал: пулей! Плох Вася наш. Поспал полчаса, проснулся, горит весь. Синий!

– Синий? – Мой взгляд остановила детская акварель на стене.

Желтый подвисший человечек с зеленой бахромой по краям, и вокруг густая синева.

– ?Синий! В синяках весь. Спина синяя вся! Градусник поставила: тридцать восемь и семь. – Она последний раз ожесточенно свистнула.