— Гм. В наше время для охраны лучше иметь надежный меч.

Воздух свеж, шум города едва доходит до нас. Мы сидим на полене. Солидарность выживших теряется, мысли и слова становятся спокойными, даже далекими, как звуки, доносящиеся с улицы. Мы живы, и этого чуда сейчас для нас довольно — вот что мы хотим сказать друг другу, не добавляя ничего больше.

От ликера его голос становится хриплым.

— На днях должен прибыть еще и Гут. Он вбил себе в голову, что Апокалипсис вот-вот наступит, если он отправится в народ, как святой, крестить людей. Просто удивительно, как его до сих пор не схватили. Он шатается по округе, останавливается поговорить с крестьянами и спрашивает их, как они понимают отрывки из Библии, которые он им читает.

Я усмехаюсь:

— Очевидно, он добился громадных успехов!

— Гут! Неудавшийся книготорговец, ставший пророком!

Какой-то миг мы оба надрываемся от смеха, вспоминая трусоватого Ганса, которого оба хорошо знали.

— До меня дошли слухи, что Стерх и Метцлер пытаются вновь создать армию, собирая выживших в той войне. Вот еще два безумца. Нет никакой надежды. Сюда, напротив, с конца прошлого года прибывают братья. Из Швейцарии и из соседних городов. Здесь хороший климат, и, по крайней мере, мы можем свободно встречаться. Это отличные парни, ты должен с ними познакомиться, они пришли из университета. Собор, который мы организуем, станет первым шагом к новому движению. Отсюда все начнется вновь, и уже сейчас становится все больше и больше тех, кто хочет свободно исповедовать истинную веру. Но мы должны быть осторожными.

Возможно, ты ожидал бурных проявлений энтузиазма, но на этот раз я разочарую тебя, брат. Я по-прежнему молчу, давая ему возможность продолжить.

— У нас есть и Якоб Гросс из Цюриха, мы выбрали его министром веры, и Зигмунд Сальмингер, и Якоб Дашер, его заместители, они из Аугсбурга и хорошо знают здешних жителей. Есть еще и последователи Цвингли, Леопольд и Лангенмантель. С их помощью мы учредили фонд помощи бедным…

Он говорит об отдаленных событиях, словно рассказывает сагу об исчезнувшем народе… Возможно, почувствовав это, он останавливается — тяжелый вздох:

— Не все потеряно.

И вновь та же двусмысленная усмешка, моя:

— Ты действительно хочешь начать все снова, Иоганн?

— Я не хочу, чтобы новые священники говорили мне, во что я должен верить и что я должен читать, будь то паписты или лютеране. Нас достаточно, чтобы просочиться в университеты и подорвать авторитет друзей Лютера и князей, потому что в университетах, в городах формируются и растут умы, и именно оттуда распространяются идеи.

Я пристально смотрю ему в глаза: неужели он действительно верит во все это?

— А ты рассчитываешь, что вам позволят это сделать, что они будут стоять и смотреть, пока вы будете создавать свою организацию? Я видел их. Я видел, как они набрасывались на невинных людей и вырезали их, мальчишек…

— Знаю, но в Аугсбурге все по-другому, здесь даже дышится свободнее, я убежден, что, будь Мюнцер сейчас здесь, он бы согласился со мной.

Это имя бередит мои раны, и я взрываюсь от ярости:

— Но его нет. И нравится тебе это или нет, это довольно важно.

— Брат, при всем своем величии он не был всем.

— Но тысячи, шедшие за ним, были. Много лет назад я покинул Виттенберг, потому что мне приелись теологические диспуты и доктора, объяснявшие мне, что читать, в то время как за его стенами вся Германия пылала огнем. Но после всего, что произошло, я по-прежнему думаю так же. Этим твоим теологам не остановить репрессий.

Мы молча идем по периметру двора, возможно, даже он не до конца верит себе. Он останавливается и передает мне фляжку.

— По крайней мере, попытаться стоит.

Аугсбург, 20 августа 1527 года

Особняк у патриция Ганса Лангенмантеля весьма внушительный — в гостиной помещаются все. Около сорока человек, многие из них уже крещены и обращены в баптизм Тутом, который только вчера вернулся в город. Обнимая меня, он повторил слова Магистра: «Время пришло», и я не знал: рассмеяться ему в лицо или уйти. В конце концов я попросту окончательно заткнулся: наш книготорговец не заметил, что время движется, а несправедливость продолжает торжествовать. Да и как он мог? Он сбежал при выстреле первой пушки.

Денк выводит меня в люди и представляет брату по имени Томас Пуэль. В ожидании Гута мы стоим в стороне от болтающей компании.

— Здесь будет грандиозная битва.

— Что вы хотите сказать?

— Гут был в Никольсбурге и встречался с Губмайером, братом из тех мест, который больше не хочет иметь ничего общего с безумием Гута. Кажется, наш Ганс предложил больше не платить налоги и отказываться служить в ополчении. В результате власти заперли его в замке, а он с помощью друга умудрился сбежать через окно. Представляю, насколько он был взбешен, но сейчас он может разыгрывать из себя мученика. Он и здесь будет выдвигать подобные предложения.