Шрифт:
— Наши сторонники слишком бедны, чтобы голосовать: или мы меняем всю систему, или с самого начала обречены на поражение.
Кажется, мнение апостола Матиса будет решающим, и я вмешиваюсь:
— От всего сердца желаю вам добиться успеха и овладеть городом мирным путем. Но даже в воздухе явно ощущается — события могут начать развиваться совсем по другому руслу.
Ротманн серьезно кивает:
— Конечно. Посмотрим. Однако пусть фонд для бедных откроется уже сейчас. Будем ли мы участвовать в выборах или нет, но мы обязаны оставить католиков и лютеран в меньшинстве. В качестве меры предосторожности мы перенесем проповеди из приходов в частные дома, чтобы в наши ряды не затесались шпионы.
— Да поможет нам Бог.
— Не сомневаюсь в этом, друзья мои, а теперь позвольте уйти вместе с братьями — будем делать конфетти из эдиктов епископа.
— А Ян? Ты оставляешь его здесь? — Книппердоллинг напоминает мне о бесчувственном теле друга, полностью расслабившегося у очага.
— Пусть спит, особой пользы от него не будет.
На улице — ледяная ночь. Света нет. Я отыскиваю дорогу и дрожу, плотно завернувшись в плащ. На помощь приходят воспоминания о бесцельных шатаниях по этим улочкам. Едва заметная тень… Ощущение чьего-то присутствия… И я уже выхватываю меч из ножен, направляя его во мрак перед собой.
— Останови руку, брат.
— Почему?
— Потому что слово обрело плоть.
Из темноты появляется лицо — он был на собрании.
— Еще чуть-чуть, и я проткнул бы тебя не раздумывая… Кто ты?
— Тот, кого восхищает твоя манера решать любые вопросы. Меня зовут Генрих Гресбек. — Шрам пересекает лоб по диагонали. Глаза голубые. Он хорошо сложен, примерно моих лет.
— Ты здешний?
— Нет, из местечка неподалеку, хотя в последний раз бывал в здешних краях лет десять назад.
— Проповедник?
— Наемник.
— Не думал, что среди баптистов есть те, кто умеет сражаться.
— Только ты и я.
— Кто тебе это сказал?
— Всегда узнаю добрый меч и добрую дагу. Матис умеет подбирать себе сторонников.
— Ты только это хотел мне сказать?
Лицо осунулось, в темноте из-за шрама его черты кажутся более мрачными и зловещими, чем при свете дня.
— Я восхищаюсь Ротманном — он крестил меня. У нас есть великий проповедник, но рано или поздно нам понадобится и свой капитан.
— Ты имеешь в виду меня… А почему бы не ты сам?
Он смеется… Зубы у него белые.
— Издеваешься: я просто Гресбек, ты великий Герт из Колодца, апостол. Все пойдут за тобой затаив дыхание, так же, как слушали сегодня вечером.
— Они не наемники, брат.
— Я знаю. Но они будут бороться не за кучу дерьма. Они будут бороться за Царствие Небесное и поэтому смогут надрать всем зады. Но кто-то должен их возглавить.
— Я замещаю Матиса, пока он не…
— Матис был пекарем, не будем закрывать на это глаза, этот… из Лейдена, был сводником, Книппердоллинг и Киббенброк — ткачи, Ротманн — книжный червяк, проповедник.
Я киваю — добавить нечего. Следует вывод:
— Когда придет время, ты знаешь, где меня найти.
— Мы все будем там. А теперь идем подтирать зады этим эдиктом.
Он уже углубился во тьму улицы — охота за призраком фон Вальдека продолжается.
ГЛАВА 27
Вольбек, в окрестностях Мюнстера, 2 февраля 1534 года
Тиле Буссеншуте, по прозвищу Циклоп, продавец тары, коробок и ящиков — гигантское, попросту мифологическое создание.
Буссеншуте — один из тех людей, о которых вспоминают вконец потерявшие терпение матери:
— Вот, не будешь спать, позову картонщика…
В нем всего с избытком, даже чересчур, кроме мозгов. Не знаю, что Книппердоллинг рассказывал ему, чтобы вытащить его из лавки, но, даже если он объяснял все по слогам, сопровождая жестами, я убежден: тот не получил ни малейшего представления о том, что делает. В единственном парадном костюме, в который мы умудрились его втиснуть, он чувствует себя отвратительно — костюм этот происходит из гардероба Книппердоллинга, и совершенно очевидно, что этому портняжному произведению с трудом удается удерживать брюхо, зад и бесчисленные подбородки главы нашей делегации. Обычно он не говорит, а хмыкает. Ходят слухи, что за убийство он был приговорен к трем годам на галерах: занимаясь погрузкой на лестнице в одном роскошном особняке, он швырнул своему помощнику груз настолько тяжелый, что тот потерял равновесие, прокатился по всему лестничному пролету и в конце концов был раздавлен.
Сразу за Буссеншуте, совершенно скрытый его массой, шествует Редекер, когда-то сидевший в одной камере епископской тюрьмы вместе с главой нашей делегации. Он определенно не избавился от скверной привычки щипать чужие сумки, но, что гораздо хуже, имеет обыкновение хвастаться подобными подвигами, а это рано или поздно плохо кончится.
Замыкает столь впечатляющую троицу Ганс фон дер Вик, адвокатишка-крючкотвор, вплоть до последнего момента искренне считавший себя членом миротворческой делегации. Он действительно верил в возможность мирных переговоров с епископом и лютеранами и не знал, как выпутаться из этой истории, когда мы решили превратить встречу в цирк.