Но она успела сделать всего десять шагов до того, как услышала, что Томаса окликнул ее.

Она вздохнула, останавливаясь. Она должна была знать его лучше. Он был столь же упрям, как и его бабушка, хотя он и не ценил бы сравнение.

Она развернулась и пошла назад той же дорогой, когда услышала, что он снова ее зовет.

— Я уже здесь, — сказала она раздраженно. – Будьте любезны, не разбудите весь дом.

Он закатил глаза.

— Не говорите мне, что Вы собирались снять картину.

— Если я этого не сделаю, то она будет звонить мне всю ночь, и тогда сегодня заснуть мне не удастся.

Он сощурил глаза.

— Смотрите на меня.

— Зачем? — спросила она, сбитая с толку.

— Сорвите шнур ее звонка, — сказал он, устремляясь наверх с вновь обретенной решимостью.

— Сорвать ее … Томас! — Она бежала позади него, но конечно не могла поспеть за ним. — Томас, Вы не можете!

Он обернулся. Затем усмехнулся, и было в этом что–то тревожное.

— Это — мой дом, — сказал он. — Я могу делать все, что хочу.

И пока Грейс переваривала услышанное своим измученным сознанием, он зашагал через зал в комнату его бабушки.

— Что, — она услышала, что он оборвал шнур, — Вы думаете, что Вы делаете?

Грейс испустила вдох и поспешила за ним, входя в комнату в то время, когда он говорил:

— О боже, с Вами все в порядке?

— Где мисс Эверсли? — спросила вдова, ее глаза отчаянно метались по комнате.

— Я здесь, — заверила ее Грейс, выйдя вперед.

— Вы принесли его? Где портрет? Я хочу видеть моего сына.

— Мэм, сейчас слишком поздно, — Грейс попытался оправдаться. Она медленно двигалась вперед, хотя и не была уверена зачем. Если вдова начнет говорить о разбойнике и о том, что он похож на ее любимого сына, она будет не в состоянии остановить ее.

Но тем не менее, находясь поблизости, она, по крайней мере, сохраняла иллюзию, что может предотвратить несчастье.

— Мэм, — снова сказала Грейс, мягко, мягко. Она бросила на вдову осторожный взгляд.

— Вы можете приказать лакею принести ее Вам утром, — сказал Томас, несколько менее властно чем прежде, — но я не позволю мисс Эверсли заниматься такой тяжелой работой, и уж конечно, не в середине ночи.

— Мне нужна картина, Томас, — сказала вдова, и Грейс, почти дотянулась до нее, чтобы взять ее руку. Она казалась огорченной. Она казалась старой. И она совершенно не походила на саму себя, когда произнесла: — Пожалуйста.

Грейс поглядела на Томаса. Он выглядел обеспокоенным.

— Завтра, — сказал он. — Первое же, что для Вас сделают, если Вы этого желаете.

— Но…

— Нет, — прервал он. — Я сожалею, что на Вас напали сегодня вечером, и я, конечно, сделаю все, что необходимо — в пределах разумного — чтобы обеспечить Вам комфорт и здоровье, но это не включает причудливые и несвоевременные требования. Вы понимаете меня?

Они смотрели на друг друга так долго, что Грейс захотелось выйти. Тогда Томас резко сказал:

— Грейс, идите спать. — Он не обернулся.

Грейс задержалась еще на мгновение, ожидая неизвестно чего — может возражений от вдовы? Удара молнии за окном? Когда ничего не последовало, она решила, что более уже ничего не может сделать этим вечером, и оставила комнату. Пока она медленно шла через зал, она могла слышать их спор — ничего неистового, ничего страстного. Но она и не ждала этого. Характеры Кэвендишей излучали холод, и они, с большей вероятностью, нападут с замораживающей колкостью, чем с горячими слезами.

Грейс дышала глубоко и неровно. Она никак не могла к этому привыкнуть. Она провела в Белгрейве пять лет, но все же раздражение и негодование, которые проскакивали между Томасом и его бабушкой, до сих пор потрясали ее.

И хуже всего было то, что не было даже никакой причины! Однажды, она осмелилась спросить у Томаса, почему они так презирали друг друга. Он только пожал плечами, говоря, что это было всегда. Она не любила его отца, Томас утверждал, что его отец ненавидел его, а сам он, возможно, прекрасно обошелся бы без любого из них.

Грейс была ошеломлена. Она думала, что семьи создаются, чтобы любить друг друга. В ее семье так и было. Ее мать, ее отец… Она закрыла глаза, сдерживая слезы. Она готова была расплакаться. Возможно, потому что устала. Она больше не плакала о них. Она потеряла их — она всегда будет переживать их потерю. Большая зияющая пустота поселилась в ней после их.

А теперь… что ж, она нашла новое место в этом мире. Это не было то, чего она ожидала, и это не было то, что планировали для нее ее родители, но оно дало ей пищу и одежду, и возможность время от времени видеть своих друзей.