Но иногда, поздно вечером, когда она лежала в своей постели, ей было так тяжело. Она знала, что не должна быть неблагодарной — она же жила в замке, святые небеса. Но она не была рада этому. Ни неволе, ни фальшивым отношениям. Ее отец был сельским джентльменом, ее мать — любимицей местного общества. Они воспитали ее в любви и радости, и иногда, когда они вечером сидели перед камином, отец мог вздохнуть и сказать, что она вынуждена будет остаться старой девой, поскольку, конечно же, не было ни одного мужчины в графстве, который был бы достаточно хорош для его дочери.

И Грейс рассмеялась бы и сказала:

— А как насчет остальной части Англии?

— И там тоже!

— Во Франции?

— О боже, нет.

— В Америке?

— Вы пытаетесь убить Вашу мать? Вы знаете, что она начинает страдать морской болезнью, как только видит берег.

И все они, так или иначе, знали, что Грейс выйдет замуж за кого–то тут же в Линкольншире, где она и будет жить, или, по крайней мере, совершать лишь короткие поездки куда–то недалеко, и она будет счастлива. Она нашла бы то, что нашли ее родители, потому что никто не ожидал, что она выйдет замуж по какой–либо другой причине кроме любви. У нее были бы дети, и ее дом был бы полон смеха, и она была бы счастлива.

Она считала себя самой удачливой девочкой в мире.

Но лихорадка, которая ворвалась в дом Эверсли, была жестока, а когда она прошла, Грейс осталась сиротой. В семнадцать лет она едва ли могла жить самостоятельно, и действительно, никто не был уверен, что с нею делать, пока дела ее отца не были улажены, и завещание не было прочитано.

Грейс горько рассмеялась, в то время как сняла свою мятую одежду и приготовилась лечь спасть. Распоряжения ее отца только все ухудшили. Они были должны, не так много, но достаточно, чтобы она почувствовала финансовые затруднения. Ее родители, оказалось, всегда жили несколько выше своих средств, по–видимому, надеясь, что любовь и счастье защитят их.

И, действительно, так оно и было. Любовь и счастье противостояли каждому препятствию, перед которыми оказывались Эверсли.

Кроме смерти.

Силлсби, единственный дом, который когда–либо знала Грейс, наследовался по мужской линии. Она знала это, но не ожидала, что ее нетерпеливый кузен Майлс так быстро сменит место жительства. Или что он все еще не состоит в браке. Или что, когда он толкнул ее к стене и прижал свои губы к ее, она, как предполагалось, должна была это ему позволить, да еще благодарить эту жабу за его милостивый и благосклонный интерес к ней.

Вместо этого она пихнула его локтем под ребра и коленом между ног.

Да, он не был слишком влюблен в нее после этого. Это была только часть полного фиаско, который довершила ее улыбка.

Взбешенный ее отказом, Майлс выбросил ее на улицу. Грейс осталась ни с чем. Без дома, без денег, без связей (она отказалась посчитать за таковые Майлса).

И тут появилась вдова.

Новости о затруднительном положении Грейс, должно быть, быстро облетели округ. Вдова налетела подобно ледяной богине и унесла ее прочь. Не было никаких иллюзий, что она была избалованной гостьей. Вдова прибыла с полной свитой, бросила на Майлса такой взгляд, от которого он долго корчился (без всяких преувеличений; и это был самый приятный момент для Грейс), а затем заявила ей:

— Вы должны стать моей компаньонкой.

Прежде, чем Грейс успела согласиться или отказаться, вдова развернулась и оставила комнату. Это только подтвердило то, что знали все — у Грейс не было выбора в этом вопросе.

Это было пять лет назад. Теперь Грейс жила в замке, ела превосходную пищу, у нее была одежда, если и не по последней моде, то хорошо сшитая и, действительно, весьма симпатичная. (Может, у вдовы и были другие недостатки, но она, хотя бы, была не скупа).

Она жила всего лишь в миле от того места, где выросла, и поскольку большинство ее друзей все еще жили в округе, она видела их достаточно регулярно — в деревне, в церкви, во время дневных визитов. И если у нее не было собственной семьи, то, по крайней мере, она не была вынуждена иметь ее с Майлсом.

Но как она не ценила всего того, что сделала для нее вдова, она хотела чего–то большего.

Или, возможно, даже не большего. Возможно, только кое–что еще.

Это невозможно, думала она, падая в кровать. Единственными вариантами для женщины ее происхождения были служба и брак. Для нее это означало — служба. Мужчины Линкольншира были слишком запуганы вдовой, чтобы кто–либо осмелился сделать предложение Грейс. Было известно, что у Августы Кэвендиш не было никакого желания обучать новую компаньонку.

Еще лучше было известно, что у Грейс нет ни единого гроша.

Она закрыла глаза, пытаясь напомнить себе, что простыни, на которых она спала, были наивысшего качества, и свеча, с которой она только что сняла нагар, была из чистого воска. Нельзя отрицать, что она имела все для физического комфорта.

Но то, что она хотела, это…

На самом деле, не имело значения, что она хотела. Это была ее последняя мысль прежде, чем она, наконец, заснула.

И увидела сны о разбойнике.