— Остановитесь! — пронзительно закричала Грейс, но Томас даже не почувствовал, когда она схватила его за руку. Кажется, она упала, когда он поднял свой кулак и опустил его на челюсть Одли. Но тот был грозным соперником. Он провел годы, узучая, как драться и драться грязно, как позже понял Томас. Виртуозно вывернув свое тело из–под Томаса, Одли врезал ему головой в подбородок, оглушив тем самым на некоторое время, что позволило ему полностью изменить соотношение сил.

— Не смейте… вы… когда–либо… бить… меня… снова! — с большим трудом выдавил из себя Одли, опустив свой собственный кулак на скулу соперника, как заключительный знак препинания.

Томас, освободив локоть, ткнул его в живот Одли, за что был вознагражден низким стоном.

— Остановитесь! Вы оба! — Грейс удалось втиснуться между ними, вероятно, только это могло бы прекратить борьбу. Если бы не мгновенная реакция Томаса, то его кулак непременно врезался бы в ее лицо.

— Вам должно быть стыдно, — сказала она, и Томас с ней согласился, хотя дышал он все еще с большим трудом, что не позволяло ему говорить. И тут он понял, что разговаривала–то она с ним, что раздражало. Ему захотелось ответить ей тем же — смутить ее также, как она смутила его.

— Вы могли бы слезть с моего, э–э… — Он посмотрел вниз на середину своего тела, на котором она сидела в данный момент.

— О! — с визгом подпрыгнула Грейс. Одновременно она не отпускала руку Одли, дергая за нее, пытаясь тем самым разделить двух мужчин. И Одли со своей стороны, казалось, не прочь был последовать за нею.

— Поухаживаете за моими ранами? — спросил он, глядя на нее с жалобным выражением щенка, с которым плохо обращаются.

— У вас нет никаких ран, — отрезала она, затем посмотрела на Томаса, который тоже поднялся на ноги, — и у вас тоже.

Томас потрогал челюсть, считая, что их лица еще докажут ее несправедливость с наступлением ночи.

И тут его бабушка — о, теперь она вдруг стала поборником доброты и вежливости, — любезно решила, что пришло время присоединиться к беседе и преподать некоторые уроки. Неудивительно, что первым из них стал ощутимый толчок в плечо Томаса.

— Сейчас же принесите извинения! — потребовала она. — Он гость в нашем доме.

— В моем доме.

Ее лицо напряглось. Это было одно из средств, держать ее в рамках. Она находилась здесь, и все это знали, только благодаря его соизволению и на его усмотрение.

— Он ваш двоюродный брат, — сказала она. — Можно было бы ожидать, учитывая нехватку близких родственников в нашей семье, что вы будете рады его появлению.

Возможно, он и был бы рад, подумал Томас, осторожно изучая Одли. Но ему не нравился его вид, его дерзкая улыбка. Он знал этот тип мужчин. Этот Одли не имеет представления ни об обязанностях, ни об ответственности, и при этом у него хватает наглости паясничать здесь и критиковать его?

И, кроме того, кто, дьявол его забери, сказал, что Одли действительно является его кузеном? Томас сжал пальцы в кулак, затем резко распрямил, пытаясь себя успокоить.

— Было бы кому радоваться, — сказал он срывающимся от ярости голосом. — Сделайте одолжение, объясните, как этот человек появился в моей гостиной?

Первой реакцией была тишина, все ждали, кто же начнет первым. Тогда Одли пожал плечами и, кивнув головой на вдову, сказал:

— Она меня похитила.

Томас медленно повернулся к бабушке.

— Вы его похитили, — повторил он эхом, не потому что в это было трудно поверить, а скорее наоборот.

— Конечно, — сказала она резко. — И я сделала бы это снова.

Томас обратился к Грейс.

— Это правда, — подтвердила она и затем, черт знает что, она повернулась к Одли и произнесла: — Я сожалею.

— Принято, конечно, — ответил он с таким очарованием и изяществом, что хоть сейчас в бальный зал.

Отвращение Томаса, должно быть, отразилось на его лице, поскольку, посмотрев на него, Грейс добавила:

— Она похитила его!

В ответ Томас всего лишь закатил глаза. Он не желал это обсуждать.

— И заставила меня принять участие, — прошептала Грейс.

— Я узнала его вчера вечером, — объявила вдова.

— В темноте? — с сомнением спросил Томас.

— Несмотря на его маску, — ответила она с гордостью. — Он — точная копия своего отца. Его голос, его смех, каждая его черточка.

Наконец, все обретало смысл. Портрет, ее поведение прошлой ночью. Томас вздохнул и закрыл глаза, пытаясь отнестись к ней снисходительно.

— Бабушка, — начал он, что должно было означать протянутую оливковую ветвь примирения, поскольку обычно он называл ее «вы», — я понимаю, что вы все еще оплакиваете своего сына…