— А вот теперь мы определим твой уровень… О, у тебя был четвертый.

— И что это значит?

— Ты должен был заниматься развитием своих творческих задатков. Писать, рисовать, ваять, снимать фильмы, быть артистом или музыкантом, выступать с концертами, — ответил мне Валерий, — было такое?

Несколько озадаченный я недоуменно произнес:

— Не совсем. Насколько помню, ни артистом, ни художником я не был. И как-то даже не тянуло. Работал обычным инженером, и меня это вполне устраивало. Я даже не был изобретателем и рационализатором, просто тянул профессиональную лямку и выполнял то, что от меня требовали. Хотя, в одном месте свербило, и я пописывал.

— Стихи?

— В основном прозу. Мне казалось, что проза у меня получается лучше, хотя и стишками баловался, особенно когда на знакомых дам хотел произвести впечатление.

— Ну и как успехи?

Валерий смотрел на меня не без интереса.

— Дамам нравилось, а вот редакторам почему-то нет, — ответил я. — Несколько раз я пытался вступить на тропу большой литературы, посылая рукописи в различные издательства и «толстые» литературные журналы, но на все мои обращения мне только один раз пришел вежливый отказа, а из остальных мест даже не соизволили ответить.

— Не, ну значит ты, все-таки, хоть что-то пытался сделать?

— Да, но, видимо, не слишком настойчиво. Мне это могут поставить в вину?

— Могут, — вполне серьезно ответил Валерий.

И я понял, что действительно могут и поставят. Впервые я почувствовал какое-то беспокойство. Знакомое с детства сочетание слов — " Божий суд" наконец-то произвело конкретное впечатление, это впечатление и поселило в душе беспокойство.

— Ну вот и попробуй обосновать свои аргументы, когда тебя об этом спросят, — посоветовал мне Валерий, почувствовав мое напряженное состояние.

И, видимо, пытаясь отвлечь меня от размышлений, он продолжил свой рассказ:

— Итак, как я говорил, ты проходил четвертый уровень. Достаточно высокий. Первый — самый легкий. Либо за счет безгрешной жизни, либо по праву рождения ты должен был попасть в состав избранных. Попасть в избранные по праву рождения — это скорее исключение, чем правило. Для этого нужно, чтобы твоими родителями оказались двое избранных более высокого уровня- второго или даже выше. А это событие маловероятное. Их так мало на этой земле. Проще, за счет безгрешной жизни.

— Безгрешной жизни? — удивился я. — Кем же надо быть? Монахом?

— Совсем нет, — ответил мой собеседник. — Монахом — это перебор. Вера- это во втором уровне. Чаще всего это происходит, если ты просто не дожил до той поры, когда грешат. Хотя, впрочем, всякий из вновь живущих имеет право на избранность, и совсем не обязательно для этого умирать в младенчестве. Можно прожить долго, по земным меркам, и заслужить это право, но жить надо порядочно.

Только трудно это.

Он опять положил мою папку на свой экран и сделал действие, похожее на перелистывание страницы.

И я увидел самые яркие страницы своей первой судьбы: я — восьмилетний мальчишка — стою на каком-то высоком косогоре. За спиной вздымаются заросшие лесом горы, а внизу бежит быстрая и холодная речка, голубая-голубая под заливающим все солнечным светом. А дальше, за рекой наше село с приземистыми домишками и высокой церковью с зелеными куполами. Рядом со мной другие мальчишки, мы вместе пасем коней. Ребята болтают о чем-то, смеются, а я, не слушая их, заворожено любуюсь окружающим меня прекрасным миром…

Все это было достаточно давно, где-то в конце 19 века. Потом я увидел мать. Она любила и баловала меня младшенького. Были у меня еще два старших брата и сестра, и отец — строгий, высокий черноусый мужчина, почему-то всегда с топором за поясом…

Валерий снова убрал папку с экрана.

— Это твое последнее лето. 1867 год. Осенью этого года во время сплава леса — твой отец был лесорубом и сплавщиком — ты упал с плота и утонул, не дожив до девятого дня рождения трех недель.

И так почти все мы. Я тоже в первой жизни прожил недолго, умер от тифа.

— Значит, попадание в наши ряды — это судьба всех рано умерших детей?

— Тот пацаненок, про которого ты сейчас подумал, такой участи не удостоится. Даже ребенку не позволено нарушать заповеди.

Я не удивился тому, что Валерий прочел мои мысли о мальчишке- токсикомане, виденным мной в регистратуре.

— Какие заповеди? Библейские? — не без иронии поинтересовался я.

— Это скорее наши заповеди в несколько искаженном, упрощенном виде вписаны в библию, а не наоборот, — достаточно сурово ответил мне Валерий.