Я сомневался, но никак не мог найти слабое место в его аргументах. Да и выбор у меня был невелик.

– А тебе-то что с этого?

– Моментальное продвижение, – ответил он прямо. – Как только вы со Смертью выбываете из игры, я тут же занимаю одну из ключевых должностей.

Я снова повернулся к окну, сжимая в кулаке волшебное снадобье. Капля воды, упавшая на дно колодца моего сознания, превратилась в тонкую струйку, затем в небольшой ручеек, затем хлынула потоком.

– Я так не могу, – возразил я.

Он сочувствующе положил руку мне на плечо и сказал:

– Для тебя это единственный способ вырваться отсюда. Другого, к сожалению, нет.

Вот кредо зомби:

Я ничто. Мне нечего дать и нечего сказать. Я выражаю себя через безмолвие, бездействие и безысходность. Я буду сдерживать каждый свой никчемный атом, пока не оцепенею окончательно и не достигну абсолютной пустоты. Я ничего не буду делать, ни о чем не буду думать, ни во что не буду верить, и пусть это состояние недеяния продлится как можно дольше.

Я проговаривал эту мантру, изучая себя в зеркале, которое висело с внутренней стороны гардероба. Шкода мирно посапывал на своей верхней койке, ничто не тревожило его сон – ни мои действия, ни бледный рассвет, проникавший сквозь раскрытые шторы. Я же почти всю ночь и глаза не сомкнул, тщательно обдумывая его предложение. Ночная тишина и темнота помогали сосредоточиться, но все же я так и не пришел к твердому решению.

Я ничто.

В зеркале я видел обнаженного человека. Он стоял на двух неуклюжих клиньях плоти, заканчивавшихся восемью худыми отростками. Его костлявые голени выгибались от щиколоток до колен наружу, а тощие бедра, наоборот, гнулись внутрь от колен до талии. Бледная кожа его ног, словно подушка для иголок, простегана грубыми черными волосками, восходящими к треугольнику паха, откуда свисал бесполезный обрубок пениса. Ссохшийся живот казался пожухлым плодом с заметной впадинкой пупка, этакого насмешливого напоминания о рождении, который стал теперь не более чем тенью. Чахлая грудь походила на сдутый спасательный пояс, жестоко поколотый кактусом, два маленьких соска торчали белыми пластиковыми мундштуками. У поникших плеч выступали твердые ключицы, образуя треугольник кожи под костлявой шеей. На тонких волосатых, как у обезьяны, руках висели костлявые кисти, оплетенные синей сеткой вен, на которых не хватало трех пальцев, в том числе одного большого. Все тело было прошито толстыми черными хирургическими нитками, под ними скрывались ужасные красные шрамы, выгнутые, как укусы.

Я ничто.

Лицо грустное и усталое.

Я ничто.

Человек приблизился к зеркалу. Кожа на лице было мертвенно-серой. По центру небритого подбородка краснела уродливая рана. Бледные узкие губы усеяны трещинками и рубцами. Острый, словно крысиный, нос испещрен порами, кое-где на нем виднелись кровоподтеки. Глаза, словно рептилии, скрывались в пещерках черепа. Уши прилепились к голове, точно скалолазы, один из которых залез чуть выше другого. Черные пучки редковатых коротко стриженых волос торчали вверх, как железные опилки, притянутые магнитом.

На шее слева у него стоял штамп: 7218911121349.

Я ничто.

После утреннего туалета я натянул последний оставшийся в шкафу комплект одежды: трусы с розовыми розочками, розовые носки с серыми дельфинами и простую розовую футболку с двумя девизами: «СДОХНИ, НО СДЕЛАЙ» спереди и «СДЕЛАЙ, НО СДОХНИ» сзади. Потом я надел свой голубой костюм и белые туфли, положил во внутренний карман пиджака ампулу Шкоды и в последний раз посмотрел в зеркало.

И увидел зомби. Себя.

На пути к столовой я, к своему удивлению, заметил Мора, который направлялся к парадному выходу. Он нес в руках семь картонных коробок, прижимая их подбородком, и шагал при этом очень осторожно.

– Поговорил бы с тобой, – процедил он сквозь стиснутые зубы, – но не могу остановиться.

– А что в коробках, – спросил я.

– Новый вирус. Серия «09/99». – Он поднял подбородок от верхней коробки, оперев всю стопку на грудь. – Так-то лучше. Теперь могу нормально говорить. – В подтверждение он подвигал челюстью. – Результат экспериментов с контузиями, которые я проводил на минувшей неделе. Кажется, нам всетаки удалось вывести правильную формулу. Обширное кровоизлияние… Мгновенное распространение… Возможность летального исхода… Наверняка хотя бы один на сотню случаев…

Он еще несколько минут продолжал в том же духе, пока я, наконец, не припомнил, о чем хотел спросить накануне вечером.

– А что с тем заболеванием, которое мы выпустили во вторник?

Он нахмурился, недовольный, что его прервали.

– Боюсь, что полный, совершеннейший провал. Наши клиенты по-прежнему тошнотворно здоровы. – Он посмотрел на меня осуждающе. – Очень жаль. Шеф не один год готовил этот проект. Начало нового тысячелетия обещало быть поистине грандиозным.

– Что тут поделаешь, – ответил я.

– Это верно. – Он снова прижал подбородком верхнюю коробку. – А теперь, не будешь ли ты столь любезен и не откроешь ли мне дверь?

Я протиснулся позади него и выполнил просьбу. Лучи еще неяркого утреннего солнца пробились в раскрытую дверь и упали на бледное лицо Мора, с особой выразительностью подчеркнув массивы угрей, которые появились за ночь. Выглядел он поистине ужасно, о чем я ему и сказал, желая сделать комплимент.

– Сегодня вы выглядите как никогда скверно.

– А ты выглядишь, как разогретая смерть.